Попаданец

САНЯ ЕРЕМЕЕВ

Москва, 2018

Май

      Санёк сидел в парке на скамейке и пил водку прямо из горла. Но хмель его не брал.       Верка – зараза, и всегда была такой! Даже ничего не написала! Ни про умершую мать, ни про проданную квартиру... А спроси – отопрётся ото всего. Скажет, что писала, а он не получал или не дошло... Он и не получал, потому что не доходило туда ничего... даже если бы дошло, такие письма не передавали...       Он представил себе Верку: кудряшки, крашенные в модный цвет, яркий макияж, модная блузка с вырезом, в который нельзя не заглянуть – и есть, на что посмотреть – модные же брючки, туфли на высоченном каблуке – как на таком ходить и ноги не ломать?.. И даже голос услышал, знакомую ядовитую интонацию: «А ты бы приехал! Прям сломя голову примчался!»       Санёк вздохнул и сделал глоток из бутылки. Права Верка: не примчался и не приехал бы...       И что теперь? Куда? К кому?       К друзьям... У них и без него проблем хватает.       К родне... Кому он нужен?       К девушке... Так она замуж вышла. Он, когда узнал, что в его квартире живут чужие люди, стоял на лестнице и смотрел во двор: Наташка из парка домой шла с коляской и мужиком, который вёл за руку ещё одного ребёнка.       К соседям... Вон один кругами ходит – Михалыч. В ящике когда-то работал. Потом его на пенсию проводили, хоть он и не старый ещё.       – Дядь Миш! Что ходишь кругом? Садись, места много...       Дядя Миша подошёл обрадованно, пожал руку, спросил дежурно, как дела.       – Да как дела? Плохо, дядь Миш, сам знаешь... Водку будешь?       – Н-нет, Саня. Не пью я, забыл?       – Забыл, дядь Миш. Напрочь всё мирное забыл... Думал, приеду домой, отосплюсь, отъемся. Не из банки и с коленки, а из тарелки и за столом. Скатерть, солонка, ложка с вилкой, хлеб кусочками порезан в плетёнке... И мама, подперев щёку рукой, смотрит, улыбается, кусочки лучшие подкладывает... А приехал...       И Санька махнул рукой и снова приложился к бутылке.       – Понимаю, – сказал сочувственно Михалыч. – И куда теперь?       – Не знаю... Вот сижу, перебираю... Не к кому мне идти и некуда...       – А пошли ко мне, Саня, – вдруг предложил сосед. – У меня две комнаты, лишний диван...       – Ты серьёзно, дядь Миш? – недоверчиво посмотрел на Михалыча Санька. – Я ведь такой: могу и насовсем поселиться...       – А хоть бы и насовсем, Саня. Я ведь тоже один живу. С тобой хоть живая душа со мной будет. А то сам с собой уж разговаривать начал... Так и до психушки недалеко... Да и... – помялся сосед, – предложение у меня к тебе, Саня...       – Какое, Михалыч?       – А пойдём ко мне. Я тебя накормлю, чем Бог послал, и всё расскажу...         Жареная картошка стыла в тарелках, остатки водка – вторая бутылка уже – грелась в стопке, а Санька рассказывал.       – Я, дядь Миш, как после медучилища в институт не поступил, так сразу в армию попал. Меня ещё в военкомате мой будущий командир присмотрел и... Словом, попал я в элитную группу – что-то вроде спецназа, но только круче. Я ведь здоровый, крепкий, как дед. Его ломали по жизни – и не сломили, и меня, видно, в ту же колею занесло... Как через год срок службы закончился, меня пригласили в кабинет, всё чин по чину, и предложили контракт на три года. Деньги хорошие, работа по специальности – я же фельдшер после медучилища. Время дали подумать. Я матери позвонил, и она одобрила. Сказала, что с деньгами легче будет. Я и согласился... А где три года – там и пять, а где пять – там и семь. Закрутило меня так, что... Первый раз, через три года, все... вся команда наша... Я один добрался...         Друзья... Они все погибли в том, последнем бою... Только он уцелел, раненого, но живого его подобрал вертолёт, прилетевший на рассвете... Врачи удивлялись, как ему удалось выжить в этой мясорубке. Вот удалось... А ребятам нет... Он теперь в долгу перед ними. Это командир придумал всех звать по фамилиям: Егора Артемьева – Тёмой, Саньку – Ерёмой, Женьку Тимошина – Тимой, Серёгу Симаков – Симой, сам он был Тоней – Антон Кораблёв. Лучшая группа... была. Командир умер у него на руках. «Ты, Ерёма, живи... – шептал он кровавыми губами, – живи... за нас... за всех...» Санькý даже с пилотом ругаться не пришлось: тот помог затащить тела ребят в вертолёт. А потом пришёл в госпиталь и сказал Сане, что всех отправили на Большую землю родным. «Их дóма похоронят, – сказал пилот, – ты не волнуйся». Саня и не волновался. Вернувшись домой, собирался навестить их могилы, да вот не случилось... Потом была другая группа, потом третья...         – С последнего задания возвращались – трое нас осталось: я, командир и Серёга. Его десять километров на себе тащили: меня оттолкнул, а сам на мине подорвался. Весь бок разворотило. Мы ему всё обезболивающее вкололи и потащили. К своим добрались – его сразу в госпиталь. Он через час, не приходя в сознание... У меня тогда словно что сорвалось внутри. Хотелось кричать, ломать, бить морду... Если б командир автомат не отобрал, порешил бы кого... или себя. Я тогда сказал: всё, не могу больше, ухожу. Куда? Да хоть куда, лишь от крови, боли и смерти подальше. Командир понял. Человек он!.. На базу прибыли. Меня раньше на базе письма от матери ждали, целая пачка. Я их по датам раскладывал и читал – как дома бывал... А тут одно письмо всего, трёхмесячной давности... Меня уговаривать стали продлить контракт, да командир вступился, и меня отпустили. Карточку вот дали. – Санька достал из внутреннего кармана кусочек картона в блестящей обёртке. – Здесь все мои деньги за семь лет. Думал, мамане отдам, пусть порадуется на старости лет. Или дом в деревне куплю, как она хотела, или на курорт её отправлю, в Геленджик. Она о нём часто говорила... Да не сложилось... даже увидеться не пришлось...       –       И Наташа, девушка твоя, тебя не дождалась...       – Да нет... Я, когда на второй срок контракт подписал, позвонил ей. К телефону её мать подошла. Я и сказал, что, если Наташке человек хороший встретится, пусть замуж выходит. Она же красавица, спортсменка-комсомолка. Мать её расплакалась, а потом сказала «спасибо»...       Санька залпом допил тёплую водку и закусил холодной картошкой.       – Всё, дядь Миш. Кончилась история, кончилась водка, кончилась моя прежняя жизнь. Давай спать. Я мечтал на гражданке отоспаться...       – Конечно, Саня, – засуетился Михалыч. – Я тебе на диване постелю, – и ушёл в другую комнату за постельным бельём.       – Дядь Миш, – спросил Ерёма, когда укладывался на мягком диване, – а ты что мне предложить-то хотел?       – Завтра, Саня, всё завтра. Отоспишься – и поговорим.       – Ну, завтра, так завтра, – сонно ответил Ерёма и закрыл глаза...         А утром у них состоялся разговор. Санька не особо чинился: в прошлое так в прошлое, ему всё равно. На улице лил дождь, было прохладно и как-то по-осеннему промозгло. Так ему казалось.       ...и Саня шагнул...

Затонск. Июнь 1889

      ...и из майской сырости и прохлады оказался в летней жаре и духоте. Он сразу вспотел – и от зноя, и от неожиданности – и машинально расстегнул пиджак и вытер лоб. Переход был столь внезапен и скор, что он отступил на полшага назад и почувствовал спиной холодный сквозняк московского мая.       Саня поспешно шагнул пару раз вперёд от того, что там позади: то ли дверь, то ли дыра, то ли щель... Он оглянулся.       Сзади были заросли, сквозь которые блестела вода и пробивались почти параллельно земле лучи солнца. Восход? Закат? Скорее, последнее.       Саня присмотрелся к тому месту, где вышел из  будущего в прошлое («Как в фильме Земекиса, блин!» – мелькнула мысль и пропала). На фоне летней густой листвы он разглядел тонкий стволик молоденькой берёзки и слева от неё – марево, «переливающееся», как воздух над асфальтом в знойный день. Марево стояло столбом. Как и описывал Михалыч, оно было ростом с Саньку. Он обошёл его со всех сторон. Марево было похоже на кокон, и если бы Санька не знал, он бы его просто не увидел. А так вполне себе... портал. Не хуже, чем в кино или в книгах. Саня обошёл его вокруг, и вид был со всех сторон одинаков.       Санька посмотрел сквозь марево и увидел дорожку, убегавшую вдоль реки в обе стороны.        «Встанешь на то место, где вышел, – инструктировал Михал Михалыч, – и шагнёшь назад, чтобы оказаться тут же. А уж я тебя здесь встречу...»       – Это я уже понял. Проверил, – негромко себе под нос сказал Саня. – Так и сделаю... потом.       Он огляделся. Впереди стояло засохшее дерево с обломанной верхушкой*. Оно было высокое, сухие ветви пиками торчали в разные стороны. Среди буйной зелени оно смотрелось особенно страшно. Казалось, что здесь свершилось что-то некрасивое, злое...       И тут прямо над его головой треснуло так, что на пару мгновений его оглушило, а потом, откуда ни возьмись, налетел порыв ветра, от которого с головы чуть не слетела фуражка. Саня успел её подхватить и поднял голову.       Небо, насколько хватало глаз, было чёрно-лиловым. На его фоне старое сухое дерево, освещённое заходящим солнцем, выглядело словно вылитым из золота. Оно то ли угрожало поднятыми вверх сучьями-руками, то ли звало на помощь, окаменев в порыве отчаянья. «Словно гибель чувствует», – снова мелькнула шальная мысль...       И тут опять громыхнуло, и из тучи, клубившейся над головой и надвигавшейся на реку, сверкнула молния, ударила за спиной Сани, ослепив его на мгновение, а вслед за нею раздался треск, словно трансформатор взорвался.       Саня зажмурился, оглушённый. Когда открыл глаза, солнце скрылось окончательно, вокруг потемнело, словно в поздние сумерки, снова дунул ветер, от которого Саня чуть не упал. Он сделал несколько шагов вперёд, чтобы устоять. Деревья качнулись, казалось, к самой земле, кусты тревожно зашумели, ломаемые ветром, и... хлынул ливень. Словно бадью, полную воды, опрокинули.       Саня тут же промок насквозь, по спине потекли холодные струйки воды, штанины облепили ноги, в ботинки залилась вода... «Пора возвращаться, – подумал он и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на кусты, где было марево. И ничего не увидел. Марева не было. Деревца тоже. Только палочка торчала на том месте. Саня шагнул к ней и понял, что это жалкие остатки стволика берёзки, будто срезанного лазерным лучом.       – Вернулся... – произнёс он вслух и не услышал себя за грохотом грома.       Молнии прорезали тучи огненными змеями, некоторые били в землю всё дальше и дальше от Сани, вокруг стояла сплошная стена воды. Куда бежать? Где спрятаться? Сухое дерево от дождя не скроет, кусты давали хотя бы видимость защиты, и Саня присел под ними. Застегнул пиджак на все пуговицы – толку от этого! – нахлобучил фуражку на самый нос. Хоть так по лицу текло меньше.       Гроза, громыхая, уходила на запад, с востока надвигалась ночь; но небо над головой ещё перечёркивали вспышки молний, и грохотало и трещало так, словно он стоял под искрившими проводàми; ливень перешёл в обычный дождь. Было темно, и если бы не яркие вспышки в небе, увидеть что-либо было не возможно.       В одну из таких вспышек Сане показалось, что он видит девичью фигурку на фоне зарослей, потом в наступивших потёмках он услышал, как мимо него кто-то пробежал, то ли хрипя, то ли всхлипывая. В следующую вспышку он заметил светлое платье на краю обрыва и в темноте услышал всплеск: что-то тяжёлое упало в воду. При очередной вспышке берег был пуст.       «Ёлки-палки! Она же в реку бросилась!» Он ещё додумывал эту мысль, а ноги уже несли его к обрыву, и руки срывали пиджак, отрывая застёгнутые пуговицы. В очередную вспышку Саня разглядел взрытую дождевыми струями реку и нечто белое, погружавшееся в воду. Не раздумывая, он прыгнул в реку ногами вперёд. Он умел нырять «ласточкой», вертикально входить в воду почти без брызг. Но если знал, что глубоко. По его глубокому убеждению, реки, подобные этой, особенной глубиной не отличались, и уж лучше удариться о дно ногами, а не головой.       Интуиция его не подвела: он достал дно ногами и выпрямился. Вода была ему по подмышки, но из-за дождя доходила до шеи. Саня завертелся на месте: да где же она! – и почувствовал, как по ногам погладило что-то, уносимое течением. Он ухитрился схватить это что-то рукой и резко дёрнуть вверх.       Девушка всплыла, Саня подтянул её к себе и приподнял голову над водой. Нащупал жилку на шее, уловил слабое биение и потянул тело к берегу.        Как он с девушкой на руках выбрался на берег, Саня не помнил. Как делал искусственное дыхание – тоже. А вот когда она вздохнула, закашлялась, давясь, – осознал тотчас. Он подхватил лёгкое, как ему показалось, тело девушки, перекинул через колено, и вода хлынула у неё изо рта вместе с кашлем. Проделав всё необходимое по «Инструкции по спасению утопающего», Саня уложил девушку на траву, подложив по голову свою фуражку, накрыл пиджаком и сел рядом, обхватив руками колени.       Гроза ушла. Отдалённый гром ещё долетал до Сани, но был уже не так свиреп. Дождь незаметно прекратился, и только громкий в тишине стук падавших с кустов и деревьев капель и мокрая трава напоминали о разыгравшейся стихии. Возбуждение, вызванное адреналином, проходило, мышцы наливались тяжестью от физической работы, и в голове было пусто.       – Фрося! – раздалось вдруг.       Саня поднял голову: по берегу, оскальзываясь на мокрой траве, бежала женщина. Насквозь мокрый подол её юбки путался в ногах, мешая бежать. Она упала на траву рядом с девушкой и запричитала, качая головой:       – Фросенька, доченька, как же так! Милая моя, разве так можно! И не сказала ничего! Как же мы без тебя!.. – и завыла.       – Жива она! – крикнул Саня, понимая, что женщина вряд ли видит его в такой-то темноте.       Женщина дёрнулась, сразу замолчав, вскинула голову, разглядела тёмную фигуру сидящего и... Она, наверно, закричала бы, но Саня успел схватить её за плечи обеими руками и прокричать прямо в лицо:       – Она жива! Воды только нахлебалась!       Девушка всхлипнула и пошевелилась. Женщина тут же переключилась на неё.       – Фросенька, душечка, как ты?       Она помогла девушке сесть, та расплакалась, и обе они зарыдали в голос.       «Ну вот, – подумал Саня, – мало воды кругом...»       Он решительно встал и подхватил девушку на руки. Та при жалась к нему, обхватив за шею и поливая слезами теперь его.       – Куда идти, тётка, показывай.       Женщина обтёрла лицо концом платка и, одёрнув мокрую юбку, заторопилась впереди, показывая дорогу. Саня хорошо видел в темноте, что не раз выручало их команду, и сейчас, следуя за белевшим в темноте платком, почти не оскальзывался. Фрося была лёгкой и рук не оттягивала. Серёга, которого Саня на пару с командиром тащил в последний раз, весил раза в четыре больше.       Они вышли на городскую улицу, судя по домам, не главную, без фонарей, и через пару домов с заборами вошли в калитку. Женщина придержала её, пока Саня входил с ношей на руках. Потом так же молча распахнула дверь с низким – всего пара ступеней – крыльцом.       – Входи... сынок, – пригласила женщина.       Санька успел заметить вывеску «Авдотья... Сухие травы».       В сенях – так, кажется, называется помещение перед входом в жилую часть дома – он на миг остановился, но тут открылась дверь, и на пороге появилась девушка, примерно возраста Сани. Увидев Фросю на руках мужчины, охнула и отступила внутрь.       – Поля, воды и полотенце сухое, – сказала женщина ей и повернулась к Сане. – Проходите, и туда её – на лежанку.       Комнатка была невелика, и народу в ней оказалось много – четыре девушки. Саня положил свою ношу, куда ему указали, и отошёл. Что дальше делать, он не знал.       – Грушенька, обиходь человека. Сухое ему нужно, умыться, поесть... Голодный, небось?       – Ничего не надо, – быстро ответил Санька, – не беспокойтесь...       – Как не беспокоиться, мил человек, – всплеснула руками Авдотья, если он правильно запомнил. – Ты ж нашу Фросеньку спас. Глаша, что стоишь? Помогай...       Девушки молча и споро накрыли на стол, дали Саньке суконные штаны на завязках и сухую рубаху – длинную, почти до колен. Он переоделся в сенцах. Мокрое Грушенька унесла.       – Садитесь за стол, – пригласила Глаша Саньку.       Он хотел было отказаться, но в желудке так громко заурчало, что аж стыдно стало. Он вспомнил, что утром у Михалыча есть не стал, только бутылку воды выхлебал, чтобы сухость побороть... после водки. А сейчас уже вечер. И здесь... и там...       Санька не стал чиниться и присел к столу. Ему налили полную миску. Попробовал – солянка. Густая – ложка стоит, наваристая – по верху круги жира от масла плавают. Он съел первое, кажется, в два приёма. Миску вылизал корочкой хлеба. Поблагодарил и тут заметил, как на него смотрят: как на родного, что пришёл домой после тяжёлой работы – и вот, ест от души.       – Звать-то тебя как, сынок? – спросила Авдотья.       – Сань... Александр, – поправился он. – Но все Саней кличут.       – Ещё хочешь, Санечка? Глаша...       – Нет-нет, спасибо, я наелся. Ещё съем – и лопну.       Девушки заулыбались.       – Я тебе на сене постелю, в сараюшке. Не обессудь, – развела руками Авдотья, – дом невелик, а семья немаленькая. Да всё девки, как видишь.       – Не переживай, мать. Я привычный. На сене – и запах, и воздух, и мягкость. Спасибо.       Ему показалось, или в глазах женщины мелькнули слёзы? Видать соскучились по мужику-то.         Заснул Санёк мгновенно, как только голова коснулась подушки. И спал без снов и без сил...       Вот так он и попал... куда попал. ___________________________________________ * См. «Затонский оборотень»