Предатель

Нова зашла в свою комнату, оставляя за собой мокрые следы. Вода не просто капала, она лилась с ее одежды. Хлопок белой футболки и фланелевые брюки прилипли к телу так, что даже снять теперь это будет трудно. Сил на то, чтобы гадать, кто запер ее в ванной, пока душ, не останавливаясь, лил на нее сверху, не осталось вовсе. Может, Оникс — его пакости, вдохновленные едкой злостью, всегда на деле оказывались безобидными, но может это и Хорхе, просто потому, что сказать ей что-то прямо так и не смог. Нова чувствовала колкую обиду, которая затихла в груди, растекаясь дрожью по телу, замирая лишь на похолодевших кончиках пальцев. Ловчая знала, она не имела даже претензии на право испытывать это чувство. Предательницей она была, да, разобрались, но никак не идиоткой. Теперь все, что она могла себе позволить — растерянно и невпопад шмыгать носом, будто это вода попала, а не слезы душат и распирают горло, затмевая даже тень любого оправдания. Девушка закрыла за собой дверь, и, развернувшись лицом к кровати, замерла. Сердце остановилось ровно на один удар, спохватившись на третьем, нагоняя ритм, перебивая само себя. В ушах гул, Нова не смогла понять, отчего ее колотило — от холода, ведь была насквозь мокрая, или потому что у открытого окна, облокотившись на подоконник и сильно сгорбившись, стоял Шен. Ей стало по-настоящему страшно. Если бы у нее был выбор, хотя бы теперь — она не раздумывая, выбрала бы быть убитой на месте. Она раскрыла рот, чтобы позвать его, оправдаться, объясниться, сказать хотя бы что-то! Но вместо этого вырывалось лишь глухое рыдание, которое, чернокнижник, может и не услышал или сделал вид, что не заметил. Губы свело в улыбку накатившей истерикой, а ладони сжали холодный и мокрый край футболки. Зачем он здесь? Не может быть и речи, что Шен простил ее. Нова неловко переступила с левой ноги на правую, опустив голову вниз, позволяя себе смотреть лишь в разбивающиеся о мягкий ковер капли воды. Они утекали вместе с последней выдержкой, которую ведьма так отчаянно старалась сохранить. Тщетно. Вода по законам мироздания всегда находит русло, как ложь обличителя. Ловчая не могла найти в себе силы вновь поднять взгляд на Шена, ведь это именно она венчала свое предательство жертвой его доверия. Как теперь жить ложью, что Нова никогда не хотела так, веря, что это знамя истины, которое она несла столько лет, не скрывая лица. Чернокнижнику не хватило терпения — он повернулся в сторону девушки, которая усердно прятала глаза. Нову как током ударило. Хотя, она бы не удивилась, если это было взаправду так. Ей не нужно было видеть, чтобы знать, как он на нее смотрел. И это было ужасно. Раньше она боялась увидеть в его суровых глазах разочарование. Но теперь в них не было ничего. Совсем. — Зачем..? — Ловчая не успела сообразить, что отчаяние спутало мысли, и губы сами начали озвучивать мучающий ее вопрос прежде, чем она смогла позволить себе это сделать. А она бы не позволила. — Зачем? — эхом отозвался Шен. Нова не смогла осознать, переспросил ли он ее или у него был тот же вопрос к ней. — Нова, подними голову, смотри на меня. Он говорил невыразительно и тихо. Если бы Нова была пьяна — подумала бы, что голос звучал прямо в ее голове, складываясь в острые строчки между виной и тоской. Из окна подуло лишь сильнее, и ловчая была готова поклясться, что успела разглядеть несколько снежинок. — На меня. — Шен повторил. Строго и безапелляционно. Нова как ошпаренная задрала подбородок настолько замерзший от сквозняка, что не ощутила, как по нему скатилась первая слеза. Чернокнижник смотрел на нее так, словно искал доказательство, что она в действительности предательница, эгоистичная девчонка, которая научилась строить миражи искренних чувств из обычных слов и взглядов, что доверие и искренность лишь призраки ее чуткости. Но находил только Нову. Ту самую, в которую по неосторожности втрескался, как мальчишка. Там не по уши, там пожизненно. Да, он видел лишь Нову. В идиотской пижаме, которая почему-то была мокрой, с прилипшими волосами к так обычно и по-человечески покрасневшим от стыда щекам, которые от воды немного потемнели и теперь казались почти черными. Шену не доставало выдержки, чтобы не закрыться от мерзкого голоса разума, чтобы не бросаться в эту пропасть во второй раз, в то время, пока чужие дружеские руки уже вытащили его из бездны предательства. Он смотрел, как она едва ли не сгибается под его взглядом, ожидая хотя бы слова, и осознавал, что намеренно хочет взрастить в себе отвращение и злость. Шен вновь отвернулся от нее, чересчур резко, словно получил звонкую пощечину. Он знал, что еще секунда — и ринулся бы к ней, сжал бы крепко и простил, непременно простил бы, потому что ни одна обида не будет стоить выше его любви, которая покусилась на гордость и разум. Чернокнижник устало прикрыл глаза ладонью, сжимая пальцами виски. Душно, хотя из окна льется мороз. Шену показалось, определенно точно показалось, потому что не могло быть и речи о том, что подозрение оказалось бы правдой — мгновение назад он услышал шорох ковра, и очередное сдавленное рыдание. Он заторможено, словно во сне, развернул голову и оторопел. Нова, как и прежде опустив глаза, стояла на коленях. Упираясь длинными пальцами в пол, склоняя голову пред Другим, служительница церкви и шпионка Ватикана преклоняла перед Шеном свою честь, волю и гордость. Она была сломлена. Ложью и виной, которые крестом возлегли на ее юные плечи; стыдом, который ранил ее как терновый венец; осознанием, что ее принесли жертвой вместо ангца, ибо иного не нашли. Она являла собой пошлость веры, за которую стояла, за которую преступала законы правды и была готова убивать. Это не Бог, это люди. Это не она. А все, о чем мог думать Шен — ее тихая красота. Все до последней капельки, стекающей с ее нежного тела, так откровенно светящегося в томном свете комнаты, дышало чистотой и верностью, хотя и с нимбом греха. — Прости, прости меня, Шен, молю, прости, я… — ей не хватило воздуха, она подавилась словами, которые вываливались одно за другим, каждое давило тяжестью осознания и непритворности. Они были молитвой искупления, самой страшной исповедью, срывающейся в пропасть истерики. «Я» утонуло в очень высокой тихой ноте, ловчей не хватило сил. Шен стоял ровно три мгновения. На второе Нова подумала, что он жесток, на третье, что заслужила. Шаг. Другой. Чернокнижник опустился только тогда, когда девушка не видела ничего кроме его колен. Небрежно обхватил ее лицо своими руками и поразился тому, каким мокрым и холодным оно оказалось. Задрал так, что Нове стало больно, но Шен смотрел на нее еще больнее. Глаза в глаза. Не желал, чтобы она склонялась так вновь. Не важно, будь то Союз Сожжения или кардинал, да хоть он сам — к черту! — Не смей, слышишь. Больше не смей. Поцелуй. Соленый и холодный. Губы Новы распухли от слез и постоянных вдохов через рот, Шен не дал ей передохнуть, целовал так, как хотелось ему, так, как целуют нежеланно любимых, тех, кого хотелось бы потерять навсегда. Но только вместе с собственной жизнью. Нова подумала, что Шен говорил о ее поступке, не подозревая, что собой она затмила не только искусно выстроенный обман, но и весь мир. Она сама стала миром, новой верой, которую исповедовал Шен, следуя ей, как непреложной истине. Ему нужна была она. Нужна, и за это он себя ненавидел. Слова сами собой стали поцелуями и касаниями. Когда мужчина коснулся языком ее губ, Нова растаяла в нежном испуге. Ловчая почувствовала, как чернокнижник задрал насквозь мокрую футболку наверх, и с готовностью избавилась от липких оков. Мужчина крепко обнял Нову, положив руки на ее лопатки, ладони действительно обжигали. Опуская их к бедрам, Шен подумал, что Нова никогда не была ему так понятна и близка. Поцеловал ее в ключицы, затем ниже — совсем рядом с грудью. Он начал расстегивать свою рубашку и с ужасом осознал, как сжалось от ядовитой тоски его сердце, когда он заметил матовый блеск отчаяния в глазах Новы. Снял белую ткань, расправившись с пуговицами, но только для того, что прижать замерзшую ловчую к своему теплому сухому телу. Она не дотянулась поцелуем до его губ. Девушка мазнула губами по его шее прямо под подбородком, следуя за желанием успеть запечатлеть нежность на его возлюбленном теле. Было мало. Шен потянул на себя, и почти сразу почувствовал как ее ноги, все еще обтянутые влажными брюками, обняли его за талию, Нова отдала себя необходимому объятию целиком. Положив голову на его грудь, внимая беспокойной балладе испуганного сердца, девушка прикрыла глаза, которые жгло от слез. Ей было хорошо. Он был рядом, и она не верила до тех самых пор, пока он не произнес: — Я не могу простить тебе этого, Нова. И не должен. Иначе предал бы себя. Что-то разбилось глубоко внутри. Ловчая не знала, что может быть больнее. Она сжала его еще крепче. Глупая. Черт, вот же идиотка! Конечно, он не простит. Как можно поверить той, что поставила на жертвенник чистое, настоящее чувства человека. Как можно отпустить поступок, который стал первым камнем, брошенным в доверие. «Иначе предал бы себя». А она уже. Они разошлись чрезмерно далеко друг от друга, чтобы теперь рассмотреть хотя бы часть той надежды, которая была у них раньше. — Но, Нова, я уже предатель. Ровно, как и ты. Нова не двинулась. Она замерла, упираясь лбом в его грудь, Шен видел, как дрожат ее плечи.