Цвет смерти

      Белла рассматривает собственное отражение в зеркале почти с обидой. Глупой какой-то, детской. Как будто вновь ринулся догонять бабочку, почти схватил трепещущие крылышки, но она улетела, а ты больно ссадил колени о камни. Хочется плакать, но нельзя, ведь покраснеет нос и припухнут глаза — матушка ее, определенно, проклянет.       Мордред, она ведь похожа на огромное безе! Кому, разорви его горгулья, пришла в голову удивительная во всех смыслах идея нарядить ее в подвенечное платье прабабки Рудольфуса, и кто, интересно, сумел сохранить этот кусок пожелтевшего шелка в настолько первозданном виде?       Колье душит, корсет жмет, а перчатки неприятно пропитываются холодным потом — Белла-еще-Блэк нервничает. Причем так, как не нервничала даже в ночь Самайна, когда наряд мракоборцев почти схватил их — молодых, шальных, безбашенных студентов, для которых жизнь — пока еще игра. Белла уже представляет эти улыбки, эти шепотки в зале, когда она войдет. От нее ждут протеста.       В дверь стучат.       — Войдите. — Белла пугается собственного голоса, столь скрипуче и бездушно он звучит. Мерлин свидетель, до конца церемонии ей лучше рта не раскрывать, не то рискует распугать всех гостей. Хотя, если так подумать, вполне заманчивая перспектива.       — Белла, ты — чудо! — Андромеда входит поспешно, словно от кого-то убегает, раскрасневшаяся, подобрав подол с той небрежной элегантностью, которую унаследовала от матери и которая никогда не давалась слишком резкой и порывистой Беллатрикс. На зависть, правда, уже нет сил — слишком сильная эмоция.       — Думаешь? — Белла криво усмехается. — Матушка расстаралась. Странно, что не кружевное и с рюшами. Было бы вполне в ее духе.       — Тебе не нравится? — Андромеда догадливо щурит близорукие глаза, глядя на отражение сестры.       — Я хотела черное. — Белла ведет кончиками пальцев по шелковой глади лифа и ежится с отвращением. — Как символ смерти. У грязнокровок и поганых магглов есть поверье, что в день свадьбы невеста умирает для своей семьи. Это мне подходит.       — Не думаю, что ты веришь в это. — Меда качает головой, подхватывая фату и закрепляя ее на прическе. Ее ловкие пальцы искусно снуют меж мудреных завитков, вплетая шпильки, инкрустированные бриллиантами. — К тому же, раз уж мы заговорили о магглах, у них есть поверье, что именно белый — цвет смерти.       — Бред. — Белла кривится и надрывает лепесточек флердоранжа из букета. — Любой дурак знает, что белый — цвет чистоты, невинности и… еще какой-то ерунды.       — Чистоты, невинности, добра и истины, — истинно-ангельски улыбается Меда, расправляя фатин так, чтобы ткань ниспадала вниз волнами. — Не твой случай, я права?       — Чертовски. — Белла знает этот взгляд. Андромеда только кажется пай-девочкой, тем более, на фоне старшей сестры, но на самом деле в этом омуте водятся такие черти, встречи с которыми лучше избегать. — Что ты задумала?       Предвкушение почти физически жжет изнутри.       — Есть план. — Меда уверенным взмахом палочки задергивает шторы и невербально зажигает светильник над зеркалом. — Скажу сразу: отец не одобрит, а матушка так вообще — взбесится. Но это твой день, и я хочу, чтобы ты сама решала, что наденешь.       — Что? — Белла отшатывается недоверчиво. — Под юбкой у тебя спрятан модельер?       — Лучше. — Отвернув от зеркала, разворачивает сестру к себе лицом и отбирает несчастный букет. — Закрой глаза.       — С ума сошла? — вырывается Белла, но требование выполняет, хотя и шипит, предупреждая: — Если нарядишь меня в костюм лепрекона, на твою свадьбу я приглашу банши!       — Договорились, — легко соглашается Меда. — Ты будешь самым красивым лепреконом в истории, уж это я тебе обещаю. А теперь, замри и не двигайся, пока я не скажу. У нас мало времени!       Стоять, не двигаясь, в полной темноте сложно, но Белла заставляет себя не открывать глаз. Андромеда что-то торопливо шепчет по-французски (Белла не разбирает ни слова, хотя на французском с младенчества говорит как на родном), и шепот ее то приближается, то отдаляется. Прохладный кончик палочки сестры изредка касается плеча или спины, вызывая в этом месте рой мурашек. Чужие пальцы быстро расплетают высоко забранные пряди — они щекочут скулы и шею; расстегивают колье — с шеи исчезает удавка. Укорачиваются и исчезают совсем перчатки — вместо них от лифа, не затрагивая плечи, «вырастают» рукава, но не шелковые, а, насколько можно судить с завязанными глазами, из какой-то сетки. Пропадает массивный подъюбник, удлиняется шлейф. Андромеда касается яремной впадины палочкой, и вниз по телу Беллатрикс ползет холодок магии, расходясь невидимыми волнами по коже и впитываясь в ткань. По губам скользит кисточка.       Белла отсчитывает удары собственного сердца. Сто тридцать восемь ударов спустя, Андромеда, наконец, разворачивает ее обратно к зеркалу и командует:       — Готово. Открывай глаза.       Белла несмело приоткрывает один. Потом второй. Щурится от света. И ахает.       — Ты с ума сошла… — шепчет пораженно, не веря тому, что видит сейчас в отражении. Это почти то же платье, почти то же идиотское «безе», но оно — чернее ночи, лишь к подолу элегантно переходит в белый. Вместо перчаток — изящные сетчатые рукава с какой-то вышивкой, открытые плечи красиво контрастируют с угольно-черным лифом, расшитым кружевом, но не вульгарно, а утонченно. На шее, вместо громоздкого колье, тонкая серебристая цепочка с черным бриллиантом. У сестры, определенно, есть вкус и неплохой, надо сказать.       — Моргана… К-как?       Андромеда лишь скромно улыбается, но глаза ее выдают.       — А это останется моим секретом. Ну, как тебе?       Белла оборачивается.       — Шутишь? Это просто… буквально лучшее, что я когда-либо надевала, клянусь!       — Тогда жду через пять минут в зале! — подмигивает Меда, направляясь к выходу, но вдруг спохватывается, взглянув на букет. — Секундочку!       Один взмах палочкой, и, вместо вялых флердоранжей, на столе лежит чуть больше дюжины огненно-ярких ликорисов, перевязанных темной лентой.       — Теперь порядок! — Меда исчезает за дверью почти мгновенно, и Белле на секунду даже кажется, что сестра ей лишь привиделась, но нет — платье на ней, словно самая прекрасная чернильная ночь.       Беллатрикс вновь, прищурившись, смотрит в зеркало, чувствуя, как спирает дыхание. Она нравится себе. Чертовски нравится. Подведенные темно-алым губы изгибаются в торжествующей усмешке. Она поправляет угольного цвета фату, на совсем по-другому забранным наверх кудрям, и восторженно проводит ладонью по вышивке на корсете. Заклинания, сотворившие эту красоту, вовсе не простецкие чары трансфигурации. Это Высший уровень.       — И да сохранит меня Салазар! — с ухмылкой шепчет Беллатрикс своему отражению и, прихватив букет, покидает комнату.

***

      Лестрейндж-мэнор гудит на все лады, словно огромный разворошенный улей. Туда-сюда шныряют эльфы с подносами, все украшено цветами и лентами. Возле высоких дверей зала ее ждет отец.       — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Он ничем не выдает своего недовольства, просто сильнее обычного хмурит брови.       Белла кивает. О, она знает. Знает, что теперь последнее слово всегда будет за ней. Знает это восхитительное чувство, когда последнее решение принимаешь сам, и никто больше не смеет тебе перечить.       Сигнус тяжело вздыхает.       — Будь счастлива, дочка.       Белла крепко стискивает в пальцах его предплечье и кивает, глядя прямо перед собой. Двери раскрываются медленно, словно давая ей шанс передумать.       — Буду.       И уверенно шагает вперед.