кажется, никогда

«я видел чёрные края этой бездны я помню пение живущих там вечно я понял, что слова теперь бесполезны, я видел небо — оно бесконечно» — Завтра поезд. — Чего? Слова обухом бьют по затылку, лишают дара речи и заставляют застыть в ступоре. Какой нахуй поезд? Никита видит серьёзное лицо Юры и понимает, что шутки кончились. В любой другой момент он начал бы подстебывать, мол, "какой нахуй поезд, на нем у тебя кукуха уехала?", но сейчас что-то внутри подсказывало, что всё серьёзно. — Я уезжаю, Никит. Ступор расползается от затылка по всему телу, парализуя, превращая мысли в густую тянущуюся субстанцию. На то, чтобы сформулировать вопрос, уходит тонна сил и по ощущениям миллион секунд. Да и какой вопрос задать? Куда? Почему? Зачем? Почему так поздно сказал? Юра видит этот вопрос в глазах напротив, свои он прячет, выдерживая зрительный контакт не больше трех секунд. Выглядит виноватым. Никита, кажется, выглядит убитым. Пока что себе в этом не признается. Юра уезжал и раньше, да и Никита не сидел на месте слишком долго. С семьёй, с друзьями, в одиночку — поездки существовали всегда. Но почему-то сейчас эта тревога и напряжение физически ощущались в воздухе, и без слов было понятно, что всё серьёзно. Всё слишком серьёзно. — Скорее всего, навсегда. Хотя, нет сейчас ничего вечного, — Юра усмехается, пытается усмехаться, — Я не хотел говорить. Думал провести эти дни нормально, а не...так. Никита его понимает, но в то же время убить готов. Юра всегда был рядом. Уже долгие годы был рядом. В шутках, встречах, разговорах и съемках. Они редко говорили о своих чувствах, как будто всегда было неуместно, как будто всегда не было смысла. Никите очень хотелось вновь спрятаться за маской иронии, но разрастающаяся дыра в груди поглощала все защитные барьеры. В смысле без Юры? А как без Юры? Реально, а как без Юры? Лучший друг — это что-то, что кажется вечным, неизменным. Кем-то, кто будет рядом всегда, всю жизнь. С кем ещё будет много-много времени. Как осознать, что больше не будет? Земля постепенно уходит из-под ног. Юра продолжает разговаривать, несмотря на то, что Никита не выдавил из себя ни одного слова. Читает по глазам. От этого ещё хуже. Никита перебивает его извинения, резко, спонтанно, рвано, нервно заключая в объятия. Крепкие, братские, вечные. Не те, которыми вы обмениваетесь, приветствуя или прощаясь, не те, которыми обмениваетесь в знак благодарности. Те, в которых вся дружеская привязанность, любовь и верность собирается в квинтессенцию и исходит из сжатых за спиной рук. Никита чувствует щекой мягкую ткань, дышит Юриным парфюмом и не верит, что скоро этого не станет. Он не может поверить. Юры не может не быть рядом. Как Юра, блять, может быть не рядом? *** Холодный перрон. На дворе лето, асфальта Никита не касался, но он сквозь подошву кроссовок ощущает под собой холод. От железной гусеницы напротив становится тошно. Знакомая говорила, что ненавидит вокзалы и аэропорты. Никита не понимал её раньше — эти места ассоциировались с новым, свободным, радостным. Сегодня он понял, что она имела в виду. Поезд хотелось взорвать. Всё, что было дальше, осталось в памяти урывками, хотя хотелось запомнить навсегда. Никита помнит, как затаскивает в вагон чемодан, мельком отмечая, что его Юра брал в их совместную поездку пару лет назад. Никита помнит купе, которое хочется одновременно запомнить и больше никогда не видеть, из которого хочется сбежать и в котором хочется остаться. Никита помнит, как они стоят на перроне, чтобы не тесниться в душном вагоне. Разговаривают, Никита не помнит, о чем. Никита помнит Юрино лицо, то, как ветер раздувает его длинные кудри, как он морщится от солнца, как старается улыбаться, потому что не может не улыбаться или потому что пытается утешить Никиту. Никита помнит красные глаза с полукругами синяков. Никита помнит, как обнимает Юру настолько крепко, насколько может, они стоят в объятиях, и плевать, кто что подумает. Стоят в объятиях и понимают, что не обнимались тысячу лет, что делали это слишком редко. Никита сам открещивался, будучи не особо тактильным. Сейчас жалеет. Тогда — не знал, что будет дальше. Никита помнит, как Юра исчезает в проёме последнего вагона, помнит, как начинает идти параллельно Юре, выискивая окно его купе, делая это неосознанно, почти на автоматизме. Юра улыбается и машет рукой, улыбается даже сейчас, улыбается, чтобы улыбнулся Никита. И Никита улыбается, потому что ради него улыбается Юра. Никита помнит, как поезд тронулся, а в сердце что-то треснуло, как будто осознание настигло его только в эту секунду, как будто только в эту секунду он понял, что все по-настоящему и ничего не вернуть. Он начинает бежать за поездом, это действие опять становится автоматическим. Юра исчезает из окна, и через пару секунд вылетает на площадку последнего вагона — стоит на ней, на краю поезда, и машет, машет, смотрит на Никиту столько, сколько позволит зрение. Никита чувствует в уголках глаз что-то мокрое. Никита стоит на перроне. Никита долго стоит на перроне. Он не помнит, о чем думал, куда смотрел, что делал. Его пробуждает от анабиоза звук уведомления. Судорожно, сам от себя не ожидая, он достаёт телефон, нервно открывает мессенджер. Голосовое от Юры. В вагоне, по-видимому, горланят песни. Никита подносит телефон к уху и слышит хриплое, но дружное пение: «И всё ж, я верю, наша встреча всё ближе, Пусть дни кружат, как снег и жизнь быстротечна, Тогда в глазах твоих я снова увижу... Никита поднимает взгляд и всматривается ввысь. Прямо над ним пролетает стриж. ... небо, которое бесконечно...»