***
Заточенный карандаш быстро, отрывистыми штрихами скользил по бесчисленным листам бумаги. Он зачёркивал слова и предложения, вписывал на их месте новые, дополняя кратким отзывом – благо, когда твоя память объемлет вечность, это не составляло большой трудности – в конце выносил приговор, после чего принимался за следующий, и так раз за разом. От многочисленной одежды – утеплённого разноцветного кимоно с длинными рукавами, колючего шарфа вокруг шеи, толстых носков и перчаток на потрескавшихся от холода ладонях, что скрывали тонкие красные рези – без того хрупкой, худой Акю становилось душно и дурно: время от времени по покрасневшим вискам то и дело скатывалась одинокая капля пота, а дыхание ненадолго сбивалось, отчего она на минуту-другую откладывала работу. Глубоко в горле неприятно першило, и Акю еле сопротивлялась, чтобы не выкашлять редкую мокроту. Весна никак не могла вступить в свои права, и вместо неё Генсокё довольствовалось постепенным вырождением зимы, чей трупный яд – слякоть, заледеневший чёрный снег на траве, регулярные моросящие дожди и хаотичная погода, при которой мороз и блаженное тепло поминутно сменяли друг друга – отравлял жизнь всей округе. Благо, к цветению сливы он обычно исчезал. До него оставалась неделя. Акю устало вздохнула и посмотрела на толстую стопку работ, тянувшихся с зимы. В последнее время – по приказу Юкари – ей приходилось больше заниматься Хрониками, отчего остальные заботы отошли в тень. Обязанности летописца успели надоесть за множество циклов и, если бы Акю имела выбор, она бы ушла в отпуск на пару месяцев, но они – что бы ни происходило – оставались её призванием и постоянной, вечно обновляющейся целью жизни. Да и времени откладывать их, как и проверку контрольных, у неё не оставалось. – Ни конца, ни края… – пробормотала она, бегло пересчитав оставшиеся листы, а потом бросила взгляд на дверь в противоположном углу кабинета. Солнце уже заходило за горизонт, а Кейнэ никак не появлялась. Она, всегда пунктуальная, знала, что за Акю после заката приходил смотритель, поэтому отсутствие подруги, не оставившей ни одной весточки, напрягало, а то и откровенно раздражало писательницу. В один момент она даже хотела отправиться на поиски Кейнэ, но сразу же осознала бессмысленность затеи. Подруга знала, где её искать. И Акю, размяв озябшие пальцы, вернулась к проверке. Учительство было для неё в новинку, и – хотя её дело ограничивалось тремя уроками в неделю и письменными работами – оно отнимало гораздо больше сил, чем предполагала Акю. Ученики, по отдельности послушные и непоседливые, увлечённые и апатичные, вместе превращались в неуправляемую стихию. Стоило пробежать случайному шёпоту или показаться еле заметному жесту, и она смехом расплескивалась по всему классу, вынуждая Акю остановить лекцию и отчитать зачинщиков, которые никогда ничему не учились. На фоне этого её удивляла выдержка Кейнэ, которая долгие годы обучала детей без поддержки со стороны, но ещё больше Акю поражалась тому, что хакутаку это нравилось. Неожиданно в дверь постучали. Чтобы лучше видеть пришедшего, Акю сдвинула очки на нос и, сухо кашлянув пару раз, учительским тоном скомандовала: – Войдите! Затрещав, фусума медленно открылись, и спустя недолгую задержку из проёма вынырнула лазурная голова Когасы. Её взгляд торопливо пробежал по скромному убранству комнаты, против часовой стрелки обогнув книжный шкаф у стены, диван в углу, переливающийся бежевый потолок, белый ковер с красными краями, перед тем как упереться в Акю, что сидела за высоким деревянным столом. Тут же побагровев, цукумогами осмотрелась по сторонам, словно желала что-то сказать. Но Акю упредила эту попытку. – Здравствуй, Когаса, – сказала она и сложила руки вместе, чувствуя, как пульс постепенно растёт, а сердце стучит всё громче. Акю за жизнь привыкла к ёкаям и ей не составляло труда общаться с ними по работе и вне её; но мысль о том, что ей предстоит побыть наедине с малознакомой нечистью, пугала её до дрожи, даже если оно – это безобидная с виду каракаса. – Здравствуйте, а… – Когаса, продолжая глядеть куда-то вбок, сделала недолгую паузу, – а Вы не видели госпожу Камисирава? Уроки закончились час назад, и я никак не могу её найти: ни во дворе, ни в классах, ни в ч-… С каждым словом каракаса говорила тише и тише, в конце перейдя на еле слышное бормотание. До Акю доходили только заглушённые обрывки, междометия, которые никак не собирались во слова и предложения. И когда речь стала совсем неразборчивой, Акю подпёрла голову и, демонстративно кашлянув в рукав, подняла ладонь в надежде, что Когаса остановится. Так и произошло: цукумогами, дернувшаяся от внезапного – как ей скорее всего показалось – приступа кашля, сразу же умолкла. – Вряд ли есть причины волноваться, – сказала Акю как можно более непринуждённо, чтобы успокоить собеседницу, не теряя, однако, прежней строгости в голосе. – Думаю, она сейчас у старосты – Кейнэ ведь не только школьный учитель. Тем более, ныне переходный сезон, много работы, административной и не очень, так что не бери в голову. Если бы она могла, то она бы точно предупредила тебя. – Эх, надеюсь… – каракаса взглядом провела по корешкам книг и папок, будто пыталась найти себе место, одной ногой стоя в кабинете, а другой – в коридоре. На полках было мало интересного: толстые связки документов, пара учебников по истории Внешнего Мира, характеристики учеников и прочая бюрократия, да несколько ящиков без ярлыков; впрочем, сбоку стояло несколько томов Хроник Генсокё в виде кодексов. Глаза Когасы на секунду вспыхнули, и она немного повернула голову в сторону Акю: – Тут есть Ваши книги. – Знаю, это старое издание, – отрывисто ответила она, бросив на каракасу взгляд исподлобья. Заметив, что та стесняется зайти в комнату, Акю указала на диван и добавила: – Можешь присесть, если хочешь. Это всяко лучше, чем искать Кейнэ по всему Генсокё. Когаса, чуть вздрогнув, еле заметно кивнула и молча приняла приглашение. Она аккуратно поставила зонт в угол и обмотала его свисавшим с него языком, чтобы тот не запачкал мебель, после чего, сложив колени вместе, заняла место на краю дивана. Акю же тяжело вздохнула и вернулась к работе. Стрелки часов подкрадывались к шести. Из коридора немного сквозило, дул едва холодный ветер. В воздухе медленно витали частички пыли, переливавшиеся в солнечном свете. Обивка дивана тихо скрипела. Пока Когаса с трепетом в глазах осматривала кабинет, но уже детально – она полноценно, на правах гостя, была здесь первый раз – Акю перебирала листок за листком и, завидев очередные, повторяющиеся не первый раз ошибки, с досадой качала головой, а потом одним резким движением перечёркивала их. Но проверять так же быстро, как раньше, не получалось; всё чаще Акю забывалась, возникала прозрачная, размытая пелена, а буквы, казалось, менялись местами, слова исчезали, терялся смысл предложений, и ей приходилось вновь их перечитывать, чтобы хоть кое-как закончить начатое. Когаса, словно некое инородное тело, несмотря на учтивое молчание, одним присутствием нарушала привычную Акю гармонию. Затхло, прохладно, неудобно – чем не клетка? Но бросить цукумогами одну или прогнать её не хватало воли. Сейчас это был бы верх бессердечности. Хроническая усталость одолевала Акю, как вдруг, когда она уже собиралась сдаться и сложить остаток работ в ящик, тишину, напряжённую и в то же время странно убаюкивающую, словно вводившую в транс, нарушил голос Когасы: – Извините, конечно, но… чем Вы занимаетесь? Сколько Вас не вижу, Вы всегда делаете одно и то же. Пишете что-то, читаете… – каракаса, невинно улыбнувшись, пристально рассматривала стопку листов на столе и иногда поглядывала на Акю. – Это? – не без удивления спросила она и опустила тонкую руку на кипу бумаг, после чего продолжила утомлённым голосом: – Да так, ничего особенного. Проверяю работы у учеников. Работа на стороне. Как только Когаса услышала последнее предложение, она неожиданно выпрямила спину и – то ли от неудобства, то ли от какой-то сдавленной эйфории – беспокойно заёрзала на месте. – Вы, наверное, знаете… – малость смутившись, протянула она, – но детский сад для меня – это тоже «работа на стороне». Обычно я работаю в кузне, той, что у Храма Мёрен, чиню и кую там всякое. Пока в заказах проблемы нет, но, если Вам что-то нужно, я всегда готова помочь. Как другу моего друга. – Спасибо, я обращусь, если будет возможность, – в благодарности Акю слегка склонила голову, но сделала это с хитроватой ухмылкой. – Хотя, да, я слышала об этом. Получается, ты больше не пугаешь людей? Помнится, только это тебя и занимало. – Ну, как сказать… – каракаса в замешательстве почесала затылок. Её взгляд устремился куда-то вниз, а сама она покраснела ещё сильнее, чем прежде. Чем дольше Когаса размышляла над ответом, тем сильнее раскалялась тишина, тем жёстче чувствовалась и без того вездесущая неловкость, царившая в каждом слове и жесте. Чтобы разбавить волнение гостьи, Акю, взяв очередной лист из стопки, добавила с опаской: – Можешь не говорить, если трудно. Я не заставляю и осуждать не буду. – А? Нет, нет, я в порядке. Я просто думаю, как бы поточнее... Вы ведь летописец Генсокё, Вам положено всё знать, – сказала Когаса. Её голос немного подрагивал. В ответ Акю лишь пожала плечами. Тревоги каракасы мало её волновали: для неё они имели историческую ценность, как факты и причины других фактов, давали больше контекста, необходимого, чтобы лучше понимать будущие события и проводить между ними связи. И если другие – исключая узкий круг друзей – добровольно рассказывали ей о своих проблемах, Акю незримо умывала руки; это был их выбор и ответственности за него она не несла, её задача была проста – выслушать и по возможности записать. Ни больше, ни меньше. Кроме того, лишняя колонка в Хрониках никогда не помешает. В один момент, внезапно схватившись за бортик дивана как за костыль (по комнате прокатился негромкий хлопок), Когаса нервно выдохнула и бросила взгляд куда-то вбок: – Наверное, я просто не была рождена для того, чтобы пугать людей. Сколько бы я ни пыталась, всё без толку: меня больше никто не боится. Раньше я считала, что это – моё предназначение, я ведь каракаса-обаке и мне положено досаждать людям, мстить им за то, что меня оставили, но теперь… не знаю… – Когаса умолкла и, закусив губу, принялась барабанить по кожаной обивке, пока мысль вновь не настигла её. – Мне кажется, если по своей природе ты к чему-то предназначен, то у тебя должен быть талант к этому. Иначе, если же его нет, а предназначение есть, это не жизнь, а пытка. Это как винить глухого в том, что он не слышит, а слепого в том, что он не видит. Теперь знать бы только, где найти этот талант… – цукумогами опять стушевалась и меланхолично подпёрла голову рукой. – Тут важнее вопрос, как ты поймёшь, что это он, – Акю, закончив проверять одну из работ, положила её в стопку и подровняла её края. – У тебя многое может получаться, но это не обязательно будет твоё предназначение. Простор ошибиться огромен. Тем более, талант это, всё же, способность к обучению, а не вложенный в нас навык. Природный гений может и не стать мастером. Ему просто легче, чем другим, а так все начинают с нуля. – Я понимаю, что талант не заменяет труда, и то, что здесь легко ошибиться, тоже. Но мне ничего не остаётся, кроме как искать и верить, менять работы, пробовать новое. Вдруг мне повезёт, и я найду дело по душе. Понять это, наверное, я смогу только, когда оно найдётся, хотя… – Когаса, поглаживая подбородок, вдумчиво посмотрела наверх. По потолку ползли чёрные точки насекомых. В углу развесил паутину паук. – По правде говоря, я довольна тем, чем я теперь занимаюсь и где нахожусь. Может быть, кузня в Храме – это и есть моё место. Пока что это моя самая удачная попытка: там меня хотя бы уважают. Да и здесь тоже, но – скажу по секрету – воспитатель из меня никудышный. Закончив, Когаса издала приглушённый смешок сквозь скривившиеся в улыбке губы, словно ожидала, что Акю засмеётся вслед за ней, но этого не произошло. Та, в свою очередь, молча смерила её холодным взглядом, прикрыв половину лица рукой, мёртвой хваткой зажавшей между пальцев карандаш. – Ты уверена, что ты хочешь посвятить свою жизнь лишь одному делу? – монотонно, со всей серьёзностью спросила Акю, сделав акцент на предпоследнем слове. – Ну… если это предназначение, то скорее всего так и должно быть. По-другому не получится: оно же только одно даётся. А остальное зависит только от нас, нашли ли мы его, хотим ли мы ему следовать или нет. У Вас, например, это получается… наверное. Мне так казалось раньше, да и сейчас тоже кажется. Скромный румянец озарил прежде жёсткое, почти стальное лицо Акю. Отвернувшись в сторону выходивших на улицу сёдзи, писательница стала невольно накручивать короткие локоны на палец, но тщетно: они постоянно выпрямлялись, и в растерянности она вновь хваталась за них, чтобы в один момент выпустить. В тишине Акю искоса посмотрела на Когасу – та, растерянно вскинув бровь, глядела на неё в ответ – после чего опустила глаза на листы. Обе стопки – проверенная и нет – совпадали по высоте и ни одна из них не была лёгкой ношей. Предстояло ещё много работы, но время стремительно убегало. Акю вздохнула и аккуратно положила карандаш. – Ясно, пусть так кажется дальше, – снисходительно, с улыбкой ответила она, а затем встала из-за стола и, взявшись руками за спину, как старушка, потянулась. – Скажу только, что ты зря заключаешь себя в такие строгие рамки. Любое дело, неважно, насколько ты в нём хорош, успевает надоесть, если ты всецело отдаёшься ему на откуп. Иногда лучше сделать шаг назад и осмотреться, и сделать это для себя, а не для абстрактного принципа. Заиметь, так сказать, пространство для манёвра. – Пока что моя жизнь – это сплошное свободное пространство, – Когаса пожала плечами. – Даже опереться не на что. – Ты преувеличиваешь, мы же не в вакууме живём, – Акю схватила одну из стопок и, подняв её, тут же малость прохрипела от тяжести. – Кстати, поможешь? Я одна не справлюсь. Ответив молчаливым кивком, каракаса мигом подскочила к собеседнице и без усилий, почти нежно приняла у неё ношу. Она пару раз невысоко подбросила кипу и повертела её в руках, силясь понять, в чём проблема: – Не такая уж она и тяжёлая. Вам, наверное, и молоток не под силу поднять. – С возрастом многое становится не под силу, – передразнила её Акю, которая уже было протянула руки ко второй стопке, но в последний момент повернулась к Когасе и с ехидством протянула. – Тем более, если ты так сильна, то можешь понести и другую. Я нисколько не возражаю. – Нет, спасибо, – Когаса неловко поджала губы и сделала шаг в сторону. Но, суетливо оглядевшись вокруг, резко поняла, насколько пуст кабинет: в нём почти не было места для листов. – А куда их складывать? – Видишь тот ящик у шкафа? Сложи их туда. Здесь никого не бывает, кроме меня с Кейнэ, – сказала Акю и на секунду замерла. Она что-то забыла. Её редко настигало это чувство, и оно по-прежнему, даже спустя множество жизней, казалось чужим, будто какой-то злой дух специально подсадил его, чтобы посмеяться над ней. И если остальных людей такие мгновения скорее раздражали, нежели пугали, то Акю, наоборот, они полностью сбивали с толку. Впрочем, это замешательство долго не продлилось, и Акю, легко шлёпнув себя по лбу, смущённо добавила: – …И тебя, разумеется. Когаса кротко улыбнулась и погрузила работы в серый, металлический ящик. Вскоре, хоть и не без труда, то же сделала Акю; тихо лязгнула железная крышка, и цукумогами поставила его на нижнюю полку. – А теперь можно выдвигаться, – Акю отряхнула ладони парой хлопков и принялась искать не маранную бумагу в шкафу, как вдруг её прервала Когаса. – Вы не будете ждать госпожу Кейнэ? – она беспокойно заморгала разноцветными глазами. – Но как же… – Выход к храму Мёрен недалеко, так что я тебя провожу, – осекла её Акю и пробежалась пальцами по полкам. – Для Кейнэ я оставлю записку. Она поймёт, что к чему. – А, ну… хорошо! – не скрывая облегчения, каракаса быстро подобрала свой зонт и юркнула к выходу. – Я буду снаружи! – Да, да… – пробормотала Акю в раздумьях, даже не глядя на Когасу, и та быстро, вприпрыжку скрылась в коридоре. Из его глубины доносился тихий скрип старых татами. Спустя минуту безуспешных поисков писательница резко осознала, что не стоило отпускать каракасу одну. Хотя та старалась вести себя как можно более учтиво и открыто, она по-прежнему оставалась ёкаем, существом, что одновременно было и враждебно человеку, и находилось с ним в тесном, но неравном симбиозе. Кто знает, что может произойти, если вовремя недоглядеть даже за одним, кажущимся добродушным цукумогами, не говоря о тэнгу или диких ёкаях из Леса Магии. Но такое гадание редко к чему приводило, кроме пары лишних седых волос, которые начали появляться у Акю пару лет назад. Она – как бы ей ни хотелось – не могла знать и контролировать всё, что происходило в Генсокё и Мире; поэтому, когда тревоги окончательно переполняли её, Акю изменяла своей сущности историка и – отчасти в шутку – говорила: «Существовать – значит быть воспринимаемым, верно?» Нельзя предугадать проблемы наперёд, и она могла лишь тяжело вздохнуть, недовольно покачав головой. Этот случай не стал исключением – Акю с трудом нашла чистый лист, который зажало между страниц энциклопедии, и расправила его. Попутно она пыталась услышать, что происходит снаружи, но тщетно: оттуда доносился только свист ветра, который нежно поглаживал редкие деревья да кустарники. – Наверное я слишком много думаю, – с ухмылкой сказала она и вновь села за стол. – Но пусть, пора закончить дела на сегодня… Но как только Акю разложила перед собой лист и поднесла к нему карандаш, её вдруг осенило: вскоре за ней должен прийти надзиратель, и одной записки – только для Кейнэ – будет недостаточно. Её бесцеремонный уход сулил большие проблемы, если она её не напишет. Вновь посыпятся упрёки и веревка контроля вокруг шеи затянется ещё сильнее. Акю, закатив глаза, опустила голову и еле слышно выругалась. Тем не менее, недовольство быстро сменилось принятием, и она без энтузиазма разорвала лист на две части и, постукивая пальцами по столу, написала:***
Привет! Много писать не буду. Когаса со мной. Мы ушли в шесть, так что сильно не волнуйся. Работы проверила, но не полностью. Я попытаюсь завтра прийти в школу после обеда и закончить их, но ничего не обещаю. Завтра должна явиться госпожа Ягокоро и сделать контрольные анализы, только я не знаю, когда это будет – я, в сущности, ничего не контролирую. Так что – если всё пойдет по плану – можем встретиться в учительской около трёх-четырёх часов. В противном случае я весь день буду в поместье. Будет время и желание – заходи; сама знаешь, мы тебе всегда рады. Твоя подруга, Акю***
Здравствуй, Мияко Вернусь к семи или немного позже. Можешь идти домой. На всякий случай: я пошла к храму Мёрен, поэтому – если ты решишь меня не слушать – ищи меня там. С уважением, Хиэда-но Акю, девятое дитя Миарэ***
Перечитав письма, Акю спешно сложила их пополам и подписала: «Для Кейнэ» и «Для Мияко», первое из которых – чтобы никто, включая слуг, не вмешивался в её личные дела – она оставила на столе и прижала книгой, а второе решила прижать с помощью фусумы к стене. – Надеюсь, Мияко не будет совать нос, куда не следует, – проворчала Акю, убирая чехол с очками в рукав кимоно, и пошла к выходу. – Хотя… если так и будет, не факт, что я об этом узнаю. В конце концов, когда она уже ступила в коридор, писательница решила в последний раз оглядеть ныне потемневшую комнату. Приближался закат, и тени медленно растекались по всей комнате, вцепившись, словно когтями, в диван и потолок, стол и шкаф. Перенесись время на десять, пятнадцать минут вперёд – и для записок ей понадобилась бы свеча. Но Акю это не заботило. Намного важнее было вовремя довести Когасу до храма. Двери захлопнулись только спустя пять слабых, с трудом сделанных рывков. Акю просунула письмо и, убедившись, что оно крепко держится, усталой, но не лишённой аристократизма походкой покинула школу.