Маяк Староместа

— Зачем ты пришла сюда? — спрашивает Рейнира. Она складывает руки на груди — защитный жест, невидимый щит между ней и теми остатками чувств, которые грубо выкорчевали из ее сердца много лет назад, но забыли выкинуть, так и оставив в ней медленно гнить — внимательно смотрит. Алисента не похожа на саму себя — нет ни платьев всех оттенков зеленого цвета, ни надменного выражения лица, которое преследовало Рейниру все годы ее нахождения в столице после свадьбы с Лейнором. Только глаза — карие, точно ланьи — так знакомо поддернуты хрустальной пленкой невыплаканных слез. — Потому что я хочу предложить иной путь, — отвечает Алисента с ломанной полуулыбкой на лице. — Ты искала его в нашу встречу в септе, а я тебя не послушала. — Какой путь? Алисента в голубом — цвет из их юности, полной беззаботного смеха, сладких, как лимонные пирожные, мечтаний и скучных уроков с септой — цвет дома ее матери Флорент. Рейнире всегда нравились эти воздушные платья, напоминающие небо с плывущими по нему редкими перистыми облаками. — Чтобы избежать продолжения кровопролитной войны, — поясняет Алисента. Руки она прячет под плащом — на голубой ткани расцветают белые цветы — и Рейнира против воли и по старой, как она надеялась, загубленной привычке думает с волнением, не начала ли Алисента вновь себя истязать. — Давай разделим королевство: тебе достанется Королевская Гавань и прилегающие к ней земли, Север, Долина, Речные земли, Эйгону — штормовые, западные и Простор, а править он будет в Староместе, — озвучивает иной путь Алисента. Рейнира удивленно вскидывает брови. — Для этого слишком поздно, Алисента, — категорично говорит она. — Первая кровь уже пролилась, города горят, армии маршируют… Твои сыновья могли занимать почетные места при дворе, если бы сохранили мне верность. А теперь для милосердия места не осталось. — Ты бы их в любом случае казнила, чтобы сохранить свои права на трон, — возражает Алисента, и ее дрожащий, полный трогательных ноток голос становится жестче. Словно с картины слезает верхний слой краски, обнажая истинную суть. — Отец говорил мне, а я до последнего не хотела верить в твою жестокость. — Мою жестокость? — повышает голос Рейнира. — Напомнить тебе, Алисента, чей сын убил моего бедного сына? — Чей муж убил моего внука? — спрашивает на свой лад Алисента. Ее взгляд окончательно теряет ранимость и кротость, наполняется холодом. — Какая из тебя королева, если ты не смогла усмирить собственного супруга? Алисента становится той Алисентой, которую Рейнира знала и презирала последние годы — за распускание слухов о ее темноволосых детях, презрительный шепот, в котором не единожды мелькало слово «бастарды», переругивание на заседаниях Малого совета. Но образ двоится, потому что у той Алисенты были зеленые платья и твердость во взгляде, а эта Алисента оделась в невинную голубую ткань и распустила волосы, которые рыжей вуалью придают ее выражению лица ранимость и уязвимость. — Зачем ты здесь? Или ты действительно думала, что я соглашусь на такое невыгодное предложение? — не понимает Рейнира. Она никак не может сложить цветные стеклышки в единую мозаику, догадаться, почему Алисента пошла на такой риск. — Особенно теперь, когда у вас осталась только Вхагар, а она с моими драконами не сладит, и Эймонд не сможет вечно сидеть в столице. Я выиграю войну и войду в Королевскую Гавань победительницей. Образ двоится, идет трещинами, рябью, покрывается мутной пленкой. Образ двоится. Голубой цвет накидки, как в детстве, — чтобы смягчить ее напоминанием о прошлом. Потерянное выражение лица — чтобы казаться беззащитной и побежденной. Застывшие хрусталем слезы в глазах — чтобы разжалобить. Дрожащий в мольбе голос — чтобы вызвать сочувствие. Притворство. — Когда я захвачу столицу, Эйгона там уже не будет, не так ли? — догадывается Рейнира. Алисента выразительно молчит. Благодетель, которую она сделала своим знаменем. Праведность, за которую цеплялась и которой обвешала все стены Красного замка, заменив геральдику Таргариенов. Сохранение традиций, которые наказывали ей короновать первого сына короля в обход его наследницы-дочери. — Я могла бы приказать убить тебя прямо сейчас, — выплевывает Рейнира. Алисента делает шаг вперед. На ресницах-лучиках застывает влага, в больших карих глазах крошится лед — но страха там нет. — Ты этого не сделаешь, — уверенно говорит она. — Я не раскрыла твою личность в септе, а ты не тронешь меня сейчас. От правды ее слов в груди горит гнев, и Рейнира сжимает в кулаки немеющие пальцы. — Так зачем ты пришла на самом деле? Не в поисках прощения, не в поисках мира… Для чего? — Может, я надеялась, что в тебе еще осталось благоразумие и ты согласишься на мое предложение. Последняя попытка все исправить, — отвечает Алисента. — Но теперь, когда ты отказалась, это уже не важно, — она вскидывает голову, смотрит упрямо и решительно. — Ты права, Эймонд не сможет вечно сидеть в столице. И когда он улетит, я могу вручить тебе ключи от замка и приказать рыцарям и латникам сложить оружие. Так мы не допустим пустого кровопролития. Взамен ты не тронешь Хелейну. — Столько условий, — презрительно говорит Рейнира. В других обстоятельствах она бы порадовалась словам Алисенты, но сейчас только ищет в них второе дно. — Эйгон исчезнет и будет оставаться для меня угрозой, войска зеленых будут продвигаться к столице, чтобы меня свергнуть. Какой же подвох спрятан в этой твоей речи? Алисента вдруг улыбается — холодно, самодовольно, как торговцы, заполучившие груду золота, — режем острыми уголками губ сухожилия Рейниры, вспарывает ее едва затянувшиеся раны. — Ты не сможешь удержать город. Без кота мышам раздолье, но Эймонд рано или поздно вернется и потопит тебя с твоими людьми в огне и крови. Рейнира сужает глаза, едва сдерживает подрагивающие от гнева руки, тяжело дышит. — Твой Эймонд убил моего бедного Люка, он чудовище!.. — А я мать чудовища, — хлестко отбивает ее слова Алисента. На ее лицо набегает тень, и Рейнира будто возвращается в тот день, когда удерживала руки обезумевшей женщины, желающей отомстить за отнятый глаз своего сына. Рейнира на секунду прикрывает глаза, стараясь избавиться от вызванного сознанием яркого образа. Было бы легче, если бы Алисента была другой — если бы сдалась ей и вверилась, согласилась бы на казнь Эйгона, — тогда все было бы легче. Рейнира открывает глаза. Алисента пристально смотрит и не двигается — ледяная бездушная статуя. Они больше не подруги, и между ними не осталось ни теплоты, ни мягкости — только колючий холод и острые лезвия кинжалов. — Ступай, — глухо говорит Рейнира. — Пока я не приказала тебя казнить. Алисента разворачивает и молча уходит, по пути натягивая на голову капюшон. Рейнира смотрит ей вслед — кожа зудит и чешется — и чувствует себя так, словно совершила ошибку, но где, не знает сама. Их общие воспоминания — молитвы в септе, чтение книг под богорощей, неисполненные обещания о полетах на Сиракс — разлетаются подобно вырванным страницам тяжелого талмуда из королевской библиотеки, пока война — кровопролитная, полная боли, слез и смертей — только набирает обороты.