Никель

Южная часть страны наводила апатию. Здесь тепло и солнечно только летом, а осенью серо и очень мокро. Новый город выглядит просто ужасно, хотя я не перфекционистка, и меня устроил бы любой клоповник, это место отталкивает похлеще фавел из фильмов про бразильских головорезов, которые вечерами любит смотреть мой отец. Здесь не особенно много трущоб, бомжей и всего такого, чего обычно шарахаются мои сверстники, но, хотя я и не сильно люблю людей, их практически полное отсутствие на улицах вызывает у меня чувство чего-то между тревогой и когнитивным диссонансом. Короче, знакомства с городом не произошло, потому что знакомиться было не с кем. В школу я пошла только на второй неделе пребывания здесь, а потому в свободное время шаталась по местным достопримечательностям вроде заброшенной больницы, недостроенной многоэтажки, ещё одной вполне достроенной многоэтажки, у которой, впрочем, были выбиты почти все окна, и всего остального в таком духе. На фоне переезда у меня обострились симптомы мигрени, и мама повела меня в местную поликлинику. Я изначально подумала, что это плохая идея, но даже не подозревала, насколько. После трех часов, проведённых в очереди, мама сказала, что с неё хватит государственных учреждений, и в следующий раз она поведёт меня в частную больницу. Я уже давно научилась тому, что частные больницы просто обожают сосать деньги из каждого удобного человека, а ещё тому, что таких денег у нас нет. Мама всегда говорит про то, что с неё хватит, а потом наступает на те же грабли снова и снова, потому что иной выбор у неё отсутствует. Сидя на потрескавшейся кушетке в кабинете у невролога, я ещё несколько раз убедилась в том, что вся эта идея с поликлиникой провальнее некуда. Я бы не умерла от головной боли, чёрт меня дёрнул однажды с утра пожаловаться на звёздочки в глазах. Не хотелось расстраивать маму, но теперь уж как есть. Женщина грузного телосложения спрашивала у меня про то, как часто я грущу, насколько я могу оценить степень своей нервозности от одного до десяти. Потом дала мне какую-то анкету и пишущую через раз ручку. Я заполнила все честно, потому что меня застали врасплох. В следующий раз стоило бы немного соврать, потому что моя праведность в конце концов обернулась боком для родительского кошелька, но, обводя циферки на бумажке, что выдала мне тётя, я как-то об этом не подумала. Не знаю, как от обсуждения моей мигрени мы перешли к настоятельным советам о том, что мне следует посетить ещё и психиатра, но тут уж как получилось. Выходя из кабинета, я взглянула на маму: бледную и испуганую. Она то и дело хмурила брови, пока мы с ней шли к стойке регистрации. Я хотела попросить прощения, но, мне казалось, что стоит сказать хоть слово, и она расплачется прямо посреди длинного как кишка коридора, кишащего злыми и всячески больными бабками. Диагноз мне поставили на следующей неделе — генерализованное тревожное расстройство вкупе с депрессивным эпизодом. Милого вида рыжая девушка в забавных бирюзовых туфлях дала мне ту же анкету, что и тётя до этого. Я сначала подумала, что надо бы изменить некоторые варианты ответов, но потом решила, что это как-то странно: разве может мироощущение поменяться за семь дней. — Может, тебя дразнили в прошлой школе? Унижали словесно или физически? Я помотала головой. Никто надо мной не издевался. Если уж на то пошло, то всем было на меня все равно, и вполне взаимно. Мне не нужна была компания, чтобы чувствовать себя комфортно, но девушка в туфлях этого не понимала. — А чем ты обычно занимаешься в свободное от школы время? Может, посещаешь какие-нибудь секции? Здесь помотать головой не прокатит, хотя я и оттягивала момент ответа на вопросы столько, сколько могла. — Да нет, — из-за того, что я долго молчала, мой голос звучит хрипло, поэтому я прочищаю горло и начинаю заново, смутившись, — Ни на какие секции я не ходила. Ни до переезда, ни сейчас. Чем занимаюсь?.. Читаю, рисую, пишу… немного. Короткие рассказы. Это так, несерьёзно. Бирюзовые-Туфли печатала на компьютере в унисон с моим говорением. Как будто составляла подробное досье: чем я увлекаюсь, что умею и сколько у меня друзей. Эта мысль меня повеселила — забавно, что вся я могу вместиться в вордовскую таблицу у неё на мониторе. Я закончила говорить намного раньше, чем она ожидала, а потому пауза после моей реплики продлилась непозволительно долго, видимо, врачица решила, что я решу добавить ещё какой-нибудь пункт в собственное дело. Но я сказала все, и это, судя по всему, её расстроило, хотя она ничего такого не сказала. Только попросила выйти и впустить в кабинет маму, чтобы обсудить вопросы, касаемые моего лечения. На следующее утро, когда я только проснулась, мама вернулась с аптечным пакетом. Она сказала, что мне нужно начать пить по четвертинке два раза в день, и каждые полнедели увеличивать дозу. Первые пять дней или около того я чувствовала себя не очень, а ещё мне начали сниться странные остросюжетные сны. Это было весело до тех пор, пока я не начала просыпаться от них как минимум по два раза за ночь. Тогда мне прописали ещё и транквилизаторы, и сны прекратились вообще. Обидно получилось, потому что спать стало скучно. Вторые таблетки вырубали меня, как только щека моя касалась холодной ткани подушки, и противиться этому процессу было практически невозможно. Я пыталась первое время, ведь у меня есть куча занятий, которые были намного интереснее сна без увлекательных картинок, но быстро поняла, что это бесполезно. Во второй мой понедельник здесь я пошла в школу. Она была немного меньше той, в которую я ходила раньше, но младшеклассников в их собственном корпусе оказалось как сельдей в бочке, так что атмосфера была мне знакома. Слишком много людей, чтобы привлекать к себе внимание. А люди здесь, кстати, были интересными. Я пообщалась всего с парочкой, но этого было достаточно, чтобы оценить ситуацию. Особенно мне приглянулись двое моих одноклассников: один всегда сидел спереди, и я никак не могла разглядеть его лицо. Зато у него были классная куртка со светоотражающими полосками и забавная прическа, почти как у молодого Морриси — с начесом больше головы. Саша первым подсел ко мне за обедом, и после этого мы частенько переговаривались в свободное от уроков время. Второй фигурой, захватившей мой взор оказался человек с менее банальным именем. Я сначала думала, что он из семьи иммигрантов, но юноша на занятиях изъяснялся отнюдь без акцента и до того красноречиво, что мне сразу стало понятна неправильность изначальной моей точки зрения. Ди, по всей видимости, приглянулся не мне одной, но я его в этом и не думала винить. Витала вокруг него какая-то дымка загадочности, заставляющая моих одноклассниц переодически сворачивать шеи в попытках разглядеть его поближе. Хотя, наверное, это не так бросалось в глаза, как специфический внешний вид: кольца в ушах, прилизанный хвост, ниспадающий на худые плечи, подведенные чёрным глаза и массивные грингерсы, которыми он гремел, стоило ему взайти на порог школы. Хотя первое время я им восхищалась, совсем немножко, флёр быстро спал. Моя соседка по парте, Ксеня, как она попросила себя называть, очень много болтала, а ещё по-видимому совсем не разбиралась в людях, потому что с пеной у рта доказывала мне, что с андрогинным заучкой выйти на контакт невозможно. Ничего не знаю, на деле это было проще простого. Физкультуру Ди посещал опционально, а если и присутствовал на ней, то извечно ломал ногу, впадал в кому или ловил приступ эпилепсии в первые десять минут урока — остальное время отсиживался на трибунах для больных и забывших форму, для вида потирая раненый участок тела и параллельно с этим что-то резво вычитывая в телефоне. Из формы на нем всегда была слегка висящая на худощавом ещё не до конца сформировавшемся теле футболка — мерч Системы¹. За возможность познакомиться я хваталась руками и ногами, а потому настигла одноклассника в пустующем коридоре в то время, пока переодевались остальные его сородичи. — У тебя прическа похожа на бороду Одаджяна, — я киваю на его солнечное сплетение. — Классная футболка. Ди улыбается. Хотя, наверное, вернее было бы сказать «очень криво ухмыляется на одну сторону». Я не очень понимаю это его выражение лица, поэтому быстро ретируюсь, но то, что он подошёл ко мне на следующий день — знак того, что мой план сработал. Он спрашивал меня, какие ещё группы я слушаю, есть ли у меня пластинки для проигрывателя и действительно ли его прическа похожа на бороду Одаджяна. Я терпеливо перечисляю называния групп, пришедшие мне на ум, одновременно зачем-то загибая пальцы — в этом нет никакого смысла, потому что я не знаю, сколько у меня любимых групп. Привычка, наверное. — Нет и нет. Пластинок нет, потому что нет денег… Нормальная прическа у тебя, я просто не придумала, что ещё можно было бы сказать. У меня нет чувства юмора. Ди не соглашается и говорит, что, если бы шутка была адресована не ему, то он бы с неё посмеялся. Я не очень ему верю, но всё равно качаю головой. Потом он предлагает прогуляться до развилки, по причине того, что «мы все равно близко живем» (как оказалось чуть позже, живём мы не так уж и близко. Он — в частном секторе, ухоженном и тихом. Я — в заводском районе, в таком месте, куда люди обычно не суются по темноте). Я извиняюсь. Вообще-то, мы с Сашей уже договорились пойти вместе, потому что до моего дома ему и правда недалеко — два или три квартала. Предлагаю пойти втроем, но он мотает головой, отчего его хвост перекидывается с одного плеча на другое, и я его не заставляю. Жму плечами, прощаюсь и выхожу на улицу — туда, где уже ждёт меня мой новый товарищ. По дороге оказывается, что Саша на два месяца меня младше, живёт он втроем с мамой и бабушкой, а ещё занимается фигурным катанием. Мешковатые кофты, которые он носил, не давали разглядеть спортивного телосложения, и я только сейчас замечаю, что у него длинные и стройные ноги — брюки у него узкие, подкатанные так, что видны щиколотки и полосатые носки. Будь он посимпатичнее, может быть я бы даже влюбилась. Спрашиваю, как давно он занимается, потому что никогда раньше не видела фигуристов вживую — мне это очень интересно. — Восемь лет. Меня слишком поздно отдали, поэтому нет шансов замутить спортивную карьеру. Хотя я люблю кататься, — он вздыхает и как-то странно двигает нижней губой: я замечала, что он так делает постоянно, когда не может придумать, что сказать дальше. — У меня есть пара медалей, и тренер у классный. Но никакая олимпиада мне не светит. — Грустно, — отвечаю я, потому что не знаю, что ещё здесь можно сказать. — Да ладно, пофиг. Я уже смирился. После этого идём в молчании до какого-то парка: ужасно грустного и безлюдного. Там прощаемся, и после этого каждый следует по собственному направлению. Я в одну сторону, он — в другую. Если бы я знала, что произойдёт в этом самом парке, наверное, проходила бы его стороной, а ещё, несомненно, провела бы больше времени с Сашей. С ним всегда было интересно поговорить, но мне нужно определённое время, чтобы полностью довериться человеку.