Никель

На каждой встрече выпускников мы сидим втроем: я, Ди и ещё один наш товарищ, который, собственно говоря, уже много лет как мёртв. Мы не говорим об этом, но это и не обязательно, потому как мысли о нем продолжают висеть в воздухе над нашими головами. Никто не хочет вспоминать о случившемся: ни я, ни мой школьный друг. Я гляжу на него, не боясь, что он посмотрит в ответ: Ди ни разу не смотрел мне в глаза после того дня, и я его не виню. Как же он вырос. С лица исчезли любые намёки на юношескую мягкость, прорезалась острая линия челюсти, на щеках еле заметно проступала щетина. Мне одновременно нравится и не нравится то, что он без макияжа: непривычно, и вместе с тем приятно — это ведь я как-то сказала, что ему идёт без косметики. Наверное, он про тот случай давным давно забыл, и это к лучшему. — Жаль, что не все смогли приехать, — говорю я, стараясь звучать разочарованно, но мне все равно на всех, поэтому получается как-то глупо. — Спасибо, что тоже согласился прийти, мне тяжело было бы сидеть здесь одной. — Ага, — бросает куда-то в сторону и даже не смотрит на меня. Каким был дятлом, таким и остался. — Как я мог тебя оставить. Это звучит ещё хуже, чем моя фраза. Потому что Ди оставлял меня, и это было апогеем проявлений его идиотского подросткового характера. Хотя, как я уже упоминала, обиды забывать у меня получается хорошо. И все равно противно становится на душе — где же его забота обо мне была пять лет назад, тогда, когда мне это было по-настоящему нужно. На столике около нашего типично кафешного дивана стоит бутылка вермута. Рядом три бокала. Я кривлюсь от наваждения, но беру тот, который стоит ближе ко мне. Впрочем, ничего удивительного, ведь полчаса назад с нами сидела ещё одна моя одноклассница, и этот бокал определённо полагался ей, а не призраку, о котором я подумала сразу же, как увидела пустой сосуд. Предлагаю налить Ди, но он мотает головой, а после встаёт и молча покидает нашу порядком опьяневшую компанию. Только теперь я замечаю, что его волосы прилично укоротились, а еще он стал их выпрямлять. Ну и гадость. Вино тоже оказывается гадким. Пить его без какой-нибудь закуски практически невозможно, но ближайшая тарелка с виноградом недосягаемо далеко, а потому я давлюсь тем, что есть: с трудом, зато без лишних телодвижений. Трезвый ум меня раздражает, и я хочу от него избавиться как можно скорее, чтобы мысли перестали быть такими неспокойными. Вскоре воспоминания перестают цепляться за мою шею острыми когтями, они лишь мягко обволакивают все тело, застилают глаза пеленой и звенят в ушах приятным гулом. Я чувствую что-то сродни ностальгии, хотя понимаю, что это не она. И все равно мне почти что хорошо.