Ты и я

— Ириш, чай или кофе? — Кофе, иначе я усну где-то на пороге больницы… — обречённо вздохнула Ирина, но суета вокруг кухонного стола, за которым она восседала, мерно постукивая ногтями по поверхности, к собственному удивлению, ей симпатизировала. В том, что она не принимала участия в утренней рутине, было что-то от простого и чистого удовольствия: редкая женщина могла похвастаться тем, что с первыми лучами солнца ей не нужно угождать всем, не нужно прикладывать усилий, чтобы «доброе утро» в доме случилось у всех, кроме неё. Сейчас все, кроме неё, колдовали в их шалаше над завтраком: супруг — с туркой и чашками, Алексей — над сковородой с какой-то ярко-жёлтой массой. Алексей… Она смутно помнила, в какой момент времени он снова оказался с ними в одной стране, в одном городе, в одной квартире. Она в целом смутно помнила время, когда в её квартире — или в квартире, где она проживала — надолго задерживалась бы тихая гавань двух человек. «Потрясающий парень» вновь оказался на их пороге, и им не было дано ничего другого, как принять его возвращение, ведь теперь по уровню достатка они были не богаче самого Алексея-путешественника. Отель был никому не по карману, а свободных квартир в столице не осталось. Странность была в том, что этот факт не принёс Ирине досады. С собственным мужем она виделась чаще в своём кабинете, чем дома, а потому невозможность уединиться в этом доме, невозможность остаться без лишних глаз и ушей, её не пугала. Они, бесконечно занятые и загруженные, в принципе не могли уединиться — к чему сетовать на то, что нельзя изменить? Тем более у Джорджа появился смотритель. Это ли не удача? На каком-то этапе жизни Ирина начала извлекать из любой ситуации пользу, выгоду, что-то отдалённо напоминающее плюсы, нежели минусы, — и жить вправду стало проще, приятнее, легче. Даже в очередной коммунальной квартире. — Лёшка, ты скоро? Мы должны были уже обуваться, как минимум, — Геннадий разлил по чашкам кофе и опустился на стул рядом с супругой, в нетерпеливом ожидании поглядывая на сына. — Не нужно было с Жориком миловаться полчаса после будильника, и, возможно, сейчас вы бы не были ничего должны, — он эмоциональнее, чем следовало бы, взмахнул руками, и с лопатки оторвались и улетели в сторону фрагменты яично-картофельной смеси. Незадачливый шеф проводил их взглядом, мысленно благодаря за то, что они приземлились не на костюм Ирины Алексеевны. — Его зовут Джордж, — она то ли гневно, то ли устало закатила глаза. Почему эти мужчины сговорились нервировать её, пренебрегая гордым, благородным именем любимца, отдавая предпочтение сущей вульгарности? Геннадий не сдержал смешка, с опаской переводя взгляд к осуждающей его жене, в успокаивающем жесте похлопывая её по плечу. — Да, я так и сказал. С Джориком, — Алексей вытер руки, выключил плиту и обернулся к своим сожителям с лучезарной улыбкой и предвкушением благодарности за спасённый завтрак. — Всё, готовьте тарелки! Он быстро и ловко наполнил посуду тем, из-за чего ранее отогнал отца, собирающегося наспех соорудить бутерброды, от стола и обозвал домочадцев скучными и примитивными. Ирина с недоверием смотрела на сомнительного происхождения «салат» из омлета, но желание вкинуть что-то в желудок перед длинным рабочим днём было сильнее принципов и опасений. Ковыряя блюдо вилкой и наблюдая за тем, как супруг без лишних вопросов уплетает это творение, она поинтересовалась: — Сопроводительная информация будет? — Только для вас и совершенно бесплатно: экскурс по кухне мира, не покидая этой безжалостно отданной во власть любителям бутербродов кухни! — Алексей мотнул головой, очерчивая помещение, и сел за другой край стола, подвигая к себе сковороду с остатками смеси из вполне привычных составляющих: омлета, тонко нарезанной ветчины и жареного картофеля. — Ревуэльто Грамахо. В Аргентине не найти лучшего лекарства от похмелья и, по совместительству, завтрака после бурного застолья! — А мы вчера бурно пили? — саркастично усмехнулась Ирина. — Не пили, к сожалению. Но вам будет так же хорошо и вкусно, как если бы пили! Она покачала головой и рассмеялась, сдаваясь виртуозному умению этого человека пудрить мозги. Смешить её, чтобы, забывая обо всём, смеялась искренне и честно. Признаваться вслух, что после пары вилок завтрак и вправду показался ей достойным похвалы, Ирина не стала — обошлась лёгкой улыбкой. Они закончили трапезу и разбирались с посудой, когда по квартире пронеслась трель дверного звонка и Джордж поддержал её своим ещё детским, больше веселящим, чем настораживающим лаем. Пока все переглядывались в недоумении и тянули время, кто-то по ту сторону двери был настойчивым. Звонок — теперь короче предыдущего — повторился. — Нам некого ждать, — Ирина пожала плечами и отмахнулась, давая понять, что не собирается встречать неизвестных, нежданных, незваных, утренних гостей. — Па, откроешь? Тебе ближе, — протараторил Лёшка, и Геннадий смирился с неизбежностью, которой с ним по-родственному поделился любезный сын. Поправив воротник рубашки, он нехотя поплёлся в прихожую. — Или ты кого-то с собой прихватил из Аргентины? — Ирина, не скрывая в голосе иронии, обратилась к Алексею, а он в свойственной ей же манере ответил: — Идеи, конечно, были. Но Жорик занимает так много места, что я подумал и решил не стеснять вас! Они громко засмеялись мирным колкостям друг друга, и было неизвестно, что из озвученного забавляло больше: что Ирина подразумевала не животных, что стеснителем супругов и без того оказался сам Лёша или что Жорик променял её объятия в ночи на компанию Алексея и его диван? Вышло и вправду иронично. Из прихожей подозрительно долго не доносилось никаких звуков. Щелчок замка — и молчание, и никаких опознавательных признаков гостя, и никакого вернувшегося на кухню Геннадия. — Не забудь выгулять Джорджа, — отдала своё наставление-напоминание парню Ирина и, отряхнув пиджак, по привычке, словно из кабинета в приёмное отделение, поспешила разбираться с затянувшейся неизвестностью. — Как же, не брошу же я брата в беде! Не дано нам внимательных к своим детям родителей… Не прекращая тихого, приглушённого смеха, они почти синхронно вынырнули из кухонного проёма в прихожую, где Геннадий по-прежнему держал за ручку дверь, а за порогом стоял и впрямь неожиданный гость. Никто больше не смеялся, и даже ненароком брошенное Лёшей «Не пили, а всё равно накрыло…» осталось без реакции. В голове не вились бесчисленные вопросы, когда для них было самое время. Её лица не коснулось удивление, её голос не прозвучал замешательством. Только влажная пелена медленно укрыла немигающий взгляд, и слёзы кривыми дорожками побежали по щекам вместе с тушью. — Здравствуй, мама. Она не слышала этого обращения больше двух лет. Но каждое мгновение, превозмогая боль незаживающей раны, пересиливая обиду и сожаление, ждала. Ждала какого-нибудь единственного совестливого слова из холодного телефона и не мечтала о встрече. А он… Он стоял напротив, глядя своими небесно-голубыми глазами на неё, на вьющегося под ногами щенка, на её мужа, на её… сына её мужа в их каком-то уютном, добром, истинно семейном веселье, и не понимал, почему эта светлая картина так болезненно уколола его. Как много он упустил? Как много ещё не поздно исправить? И нужно ли ей его «прости»?