Те же и Платон: Август

Володя всё-таки отвёз Римму на работу. Здесь она всё объяснила начальнице, отпросилась на два дня и позвонила Веронике в бухгалтерию "Ленинградспецстроя". Это был их первый разговор после смерти Ирины Владимировны, и Римма его как-то даже немного опасалась. Но Вероника сказала: "Как хорошо, что ты звонишь! Я хотела попросить тебя о помощи". Договорились, что в квартиру сестры Вероника приедет часам к десяти и они обсудят подготовку к похоронам и вместе будут заниматься уборкой. Стоило Римме положить трубку, как ей позвонил Печалин, которому она оставила свой рабочий номер телефона. Узнав новости, он сказал, что они тоже немедленно выезжают, Ольга Петровна хочет помочь с наведением порядка в квартире, а он - с организацией похорон. После этого Римма вернулась домой на трамвае и застала на кухне за завтраком Мартусю и тётушек, которые тоже немедленно вызвались помогать. Приехала Вероника, и тётушки тут же взяли её в оборот - им нужно было составить список необходимого и ехать на рынок за продуктами для поминок. Где-то через полчаса появились Алексей Ильич с Ольгой Петровной, а потом и Платон, естественно, тоже предложивший помощь. В конце концов, тётушки отправились за покупками, Алексей Ильич повёз Веронику в похоронное бюро, а Римма с Мартусей, Платоном и Ольгой Петровной поднялись наверх в квартиру, где уже заканчивался повторный обыск. Малахитовую камею Володя с напарником не нашли, и, к удивлению Риммы, сообщили ей, что коллекция уже всплыла в другом месте. Однако обыск не оказался совсем напрасным: у одного из ящиков старого комода обнаружилось двойное дно, а под ним - толстый конверт с письмом Ирины Владимировны, адресованным "моему давно бывшему мужу Александру Шапошникову". При виде этого конверта Римма опять почувствовала необычайное беспокойство, как и накануне, когда Володя в первый раз упомянул о Шапошникове. Будто кто-то подталкивал её - ну же, ну, вот оно, это важно! Она даже потянулась к конверту, но Володя только головой покачал: "Не сейчас. Сначала Яков Платонович посмотрит". Внутри что-то сжалось и Римму обдало горечью. Чужой горечью. Обыск закончился, сыщики уехали. С уборкой Римма со товарищи провозились часов до семи вечера. Звонок в дверь раздался без четверти девять. Марта с Платоном ещё не вернулись с прогулки, они, собственно, только минут десять, как ушли. Было довольно поздно, поэтому отпрашивалась Марта нерешительно, но Римма отпустила их, чего уж там, только велела зонтик взять и к десяти вернуться. Тётушки, приготовившие для завтрашних поминок всё и даже больше, уже собирались укладываться, а Римма сочла за благо немного посидеть на кухне в тишине, потому что голова гудела. Увидеть за дверью Платонова отца она никак не ожидала и растерялась. В руках у мужчины был старомодный черный портфель и большой плоский свёрток, обёрнутый в бумагу и перетянутый шнуром. - Добрый вечер, Римма Михайловна, - сказал он. - Я вам дневники и книги принёс. Не помешаю? - Н-нет, - сказала она неуверенно и тут же опомнилась: - Извините, Яков Платонович, я просто замоталась совсем сегодня с уборкой и подготовкой к похоронам Ирины Владимировны и, честно говоря, совсем забыла о предстоящем разговоре. - Можем перенести, если вы устали, - сказал Штольман-старший, но она уже отступила в сторону, пропуская его в квартиру. В кухне мужчина огляделся и пристроил портфель со свертком на табуретку у окна. - Присаживайтесь, пожалуйста. Чаю хотите? - предложила Римма. - Не беспокойтесь, Римма Михайловна, - покачал головой Штольман. - Чаем меня дома напоят... Дневники в портфеле, все шесть тетрадей. Портфель тоже дедов, так они в нём и хранятся с полвека уже. В начале каждой тетради помечено, за какой период записи. Почерк у деда был убористый, но довольно разборчивый. Поначалу яти и еры немного мешают, но потом привыкнете и перестанете их замечать, тем более, вы филолог. Есть пассажи на немецком, особенно из швейцарского периода, но вы и этим языком владеете, так что разберётесь. По-французски дед писал мало, но если будут проблемы, обращайтесь. - А в свёртке что? "Книга о духах"? - Да, и ещё спиритическая доска, - Римма взглянула на него почти испуганно. - Понимаю, что вас это смущает. В тот период, что я помню, Анна Викторовна доской уже не пользовалась, говорила, что это инструмент для начинающих медиумов. - То есть для меня? - зачем-то уточнила Римма. - Если вы духовидица, в чём, на мой взгляд, окончательной уверенности пока нет, - кивнул Яков Платонович. - Может быть, доска поможет вам прояснить хотя бы этот вопрос. Вы только не экспериментируйте одна, пожалуйста. Это может быть для вас опасно. Хотя бы первое время - а лучше всегда - делайте это только в присутствии Платона... или Володи. - Хорошо, я... постараюсь, - ответила она в некотором смущении. - Постарайтесь. Если верить Кардеку, обморок далеко не самое неприятное, что может произойти с опрометчивым медиумом. Будьте осторожны. Мне трудно представить себя на вашем месте, но, вероятно, такие способности создают иллюзию некоего могущества... - Ох, нет! - выдохнула Римма. - Какое могущество?! Щепкой я себя чувствую, листком на ветру... - Мне кажется, это тоже неверно, - ответил Штольман. - Личность и цели духовидца имеют большое значение. Анна Викторовна в самом деле могла довольно многое, но она не обращалась к потустороннему миру из любопытства или для забавы. Вот в помощи не отказывала - ни людям, ни духам... - Яков Платонович, а у вас нет её... их фотографии? - спросила вдруг Римма, но Штольман не удивился вопросу: - Я так и подумал, что вам будет интереснo, - Он извлёк из нагрудного кармана пиджака конверт, а из конверта - с удивительной бережностью - старую чёрно-белую фотографию. - Эта карточка августа 1928 года, ей ровно пятьдесят лет... Для снимка тех времён фотография была необычной - мужчина и женщина на ней, казалось, вовсе не позировали. Женщина, похоже, сидела за столом за книгами и отвлеклась, когда окликнули, подняла на лоб очки, улыбнулась тому, кто фотографировал, тепло и щедро. Мужчина, стоящий рядом с её стулом, положив руку жене на плечо, тоже улыбался, хоть и куда сдержанней. Несмотря на явно серьёзный возраст, был он безупречно осанистым и стройным, а совершенно седые волосы курчавились вокруг знакомого лица. - Как же вы все похожи! - не поверила своим глазам Римма. - Да, - Впервые за всё время она увидела, как может улыбаться Штольман. - Моя мама говорила, что это совершеннейшая мистика и противоречит всем законам генетики. - А Анна Викторовна - настоящая красавица. - Да, - снова согласился с ней Яков Платонович. - И это фотография ещё не способна в полной мере передать её обаяние... - Он с нежностью провёл пальцами по краю снимка и осторожно убрал фотокарточку в конверт. В этот момент дверь кухни открылась, пропуская Гиту, а с ней и тётю Миру - в не по-летнему тёплом, байковом халате и с пустым стаканом в руке. - Добрый вечер и прошу прощения, - проговорила она с улыбкой, которая тут же сменилась удивлением, когда при её появлении Штольман поднялся, поправляя пиджак. - Мне только стаканчик водички, пилюлю запить. - Это моя тётя, Мира Львовна Гольдфарб, а это Яков Платонович Штольман, отец Платона, - представила Римма тоном человека, смирившегося с неизбежным. - Очень приятно, - произнёс Штольман. - Нам тоже, - пропела тётя басом. - Я пойду, не буду мешать вашей беседе. - Мирочка, - окликнула её Римма. - Ты второй стаканчик тоже налей сразу, а то ведь и тёте Фире наверняка таблетку запить понадобится. Тётя Мира посмотрела на неё с явственной укоризной и вздохнула: - Ничего, сердце моё, мы поделимся. По-братски... Когда она вышла, Римма твёрдой рукой выставила в коридор и Гиту, а потом снова плотно прикрыла дверь. - Извините, Яков Платонович, - сказала она. - Просто у них нет никого, кроме нас с Мартой, поэтому - вот так. - Не вижу причин для извинений, - отозвался мужчина. - Римма Михайловна, я хотел бы задать вам ещё пару вопросов по делу Флоринской, если вы не слишком устали. - Я и сама, честно говоря, хотела спросить, как прошёл допрос Кудрявцева. - Анатолий Петрович сегодня на допрос не явился, - ответил Штольман. - На работу он также не вышел, и наш сотрудник, отправленный по его адресу, никого дома не застал. - Это что же, мы с Цезарем его вчера так напугали? - удивилась Римма. - А ведь собирался помочь с похоронами. - Не думаю, что он придёт на похороны или поминки, но на всякий случай среди гостей будут два оперативника. Он объявлен в розыск. - Но почему? Вы его подозреваете? - Римма Михайловна, вам что-нибудь говорит имя Соломон Абрамович Шустер? - ответил Яков Платонович вопросом на вопрос. - Нет, - ответила Римма. - Никогда не слышала. Кто это? - Очень колоритный персонаж. По профессии Соломон Абрамович - кинорежиссёр, говорят, неплохой, но я кино редко смотрю. По основному роду занятий он - коллекционер предметов искусства в третьем поколении. Человек энциклопедических знаний, талантливый, увлечённый. Я бы даже сказал, слишком увлечённый, с явственной авантюрной жилкой. Этакий Остап Бендер от коллекционирования, с поправкой на два высших образования, несколько более законопослушный и с благими целями. Семь лет назад он попал в поле моего зрения. Закон он тогда не нарушил, но, что называется, по самому краешку прошёл, я бы даже сказал, в конце мне его за руку пришлось провести. С тех пор Соломон Абрамович проникся ко мне тёплыми чувствами, и не раз помогал нам в плане искусствоведческой экспертизы. Так вот, сегодня утром он позвонил мне домой с просьбой о срочной личной встрече, а когда я приехал на работу, он уже ждал меня под дверью моего кабинета... Шустер был сегодня сам не свой. Нет, выглядел Соломон Абрамович почти как всегда: безупречно сидящий костюм, белоснежная сорочка, искуснейшим образом завязанная под воротником бабочка, до зеркального блеска начищенные ботинки, обязательная трость. За семь лет знакомства Штольман так и не смог уяснить для себя, нужна ли трость Шустеру для опоры или же является частью образа. Вот только нервничал Соломон Абрамович необычайно, так что подрагивал нависавший над бабочкой второй подбородок да пальцы на рукоятке трости жили своей, отдельной жизнью. - Соломон Абрамович, вы меня настораживаете. Чтобы вы да к сути дела перейти не могли? Имейте в виду, что у меня через сорок минут допрос назначен. - О, в сорок минут я уложусь, более чем! Я просто не успел толком обдумать, с чего начать, и теперь в затруднении... - Начинать всегда лучше с самого начала и дальше излагать по порядку, вам это и без меня прекрасно известно. Решайтесь, Соломон Абрамович, или прикажете вас допрашивать? - А допросите меня, Яков Платонович, а то я что-то растерялся совсем. - И по какому делу? В какую историю вас угораздило ввязаться на этот раз? Выразительный рот Шустера сложился скорбной скобочкой, а рукоятку трости он стиснул так, что костяшки побелели. - В историю с коллекцией Ирины Владимировны Флоринской, - выдавил он наконец к изрядному удивлению Штольмана. - М-да, - Под тяжёлым взглядом следователя Шустер ещё больше поник и съёжился на стуле. - О том, что Флоринская убита, вам, как я понимаю, уже известно, именно поэтому вы ко мне и примчались. - Коллекционер горестно кивнул. - Вам предложили купить коллекцию, я правильно понимаю? - Более того, Яков Платонович, я уже её купил, - пробормотал Шустер, пряча глаза. - Чёрт меня попутал, не иначе. - Да, действительно, не иначе, - произнёс Штольман ледяным тоном. - И чем же вас, гражданин Шустер, могла заинтересовать эта коллекция? Какое отношение камеи Флоринской имеют к вашей страсти, русскому живописному авангарду?! - Помилуйте, Яков Платонович, вам ли не знать, какое сложное дело в нашей стране коллекционирование! Сложное и опасное, и часто даже уголовно наказуемое. Нет, конечно, известные врачи, маститые учёные и деятели искусств, вроде вашего покорного слуги, могут коллекционировать более открыто, чем простые смертные, и вероятность, что их привлекут к ответственности за спекуляцию, много меньше, но и им - то есть нам - можно далеко не всё. Часто единственная возможность для коллекционера законным образом приобрести понравившуюся вещь - это обменять её. Поэтому меня интересуют любые выдающиеся произведения материальной культуры, потому что ты никогда, никогда не знаешь, на что тебе в один прекрасный день удастся обменять раннюю акварель Кандинского или рисунок Сомова. - То есть вы приобрели коллекцию Флоринской для гипотетического будущего обмена? - Именно так, Яков Платонович, именно так. С Ириной Владимировной я познакомился два года назад на какой-то музыкальной премьере, где мы оказались рядом во втором ряду партера. Я не узнал её к стыду своему, в пору её популярности я был зелёным мальчишкой, а потом стилягой из стиляг, и меня интересовала совсем другая музыка. Моё внимание привлекла чудеснейшая камея у неё под воротником, дивные, светящиеся, розовые "Три грации". Ирина Владимировна прокомментировала мой интерес следующим образом: "Я сильно польстила бы себе, решив, что вы, молодой человек, пялитесь на мою грудь. Считаю более вероятным, что вас заинтересовала моя камея". В антракте мы разговорились, она оказалась чрезвычайно интересным собеседником, пусть и излишне тяготеющим к сарказму. Узнав, кто перед ней, она весьма остроумно раскритиковала мой последний на тот момент фильм "День приёма по личным вопросам", заметив в конце к моей превеликой радости, что сделано тем не менее достойно и стыдиться мне нечего. Осмелев от такой похвалы, я спросил, нельзя ли мне получше рассмотреть её камею. "Так вы не только в "главнейшем из всех искусств" разбираетесь?" - поинтересовалась Ирина Владимировна. Когда я объяснил ей, что по первому образованию я как раз-таки искусствовед, она сняла украшение и я смог рассмотреть его как следует. Тонкой работы оказалась вещица, очень тонкой - сияющий перламутр, парящие фигурки. Викторианская эпоха, вероятно, работа итальянского резчика, оправленная британским ювелиром во второй половине девятнадцатого века. По словам Ирины Владимировны, часть семейного наследия. Я залюбовался и высказал самое горячее желание посмотреть всю её коллекцию, несмотря на то, что она сразу предупредила меня, что продавать ничего не планирует. Мы обменялись телефонами, и месяца полтора спустя она пригласила меня к себе домой на чаепитие. - Чаепитие было только для вас, или там присутствовал кто-нибудь ещё? - И при нашем разговоре на премьере, и при чаепитии присутствовал некий Анатолий Петрович Кудрявцев, которого Ирина Владимировна назвала своим учеником, "возможно, не самым талантливым, но самым любимым". Кроме того, дома у Флоринской была женщина примерно моих лет, может, чуть старше - подруга, помощница, что-то в этом роде. Нас познакомили, конечно, но имя-отчество я сейчас не припомню. - И что же, как вы нашли коллекцию? - Весьма разношёрстной, я бы сказал. В пару к "Трём грациям" была ещё голубоватая "Девочка с соловьём", подобной работы и того же периода. А кроме того была ещё небольшая совсем малахитовая камея... - ... якобы из свадебной парюры королевы Дезире Бернадот. - О, так вы в курсе? - изумился Шустер. - Соломон Абрамович, если вы ещё не поняли, я расследую убийство Ирины Владимировны Флоринской, так что можете считать нашу беседу официальным допросом. - Но, Яков Платонович, я никак не рассчитывал... - Вы пришли ко мне за помощью в щекотливой ситуации, и пока что я вам в помощи не отказал. Сфера и методы вашей деятельности мне прекрасно известны, в этом смысле вы мне сегодня ничего нового не рассказали и вряд ли расскажете. Если я приду к выводу, что вы имеете отношение к убийству, я отправлю вас под суд. Надеюсь, однако, что до этого не дойдёт. Продолжим. Как по вашему, малахитовая камея Флоринской - подлинная? Шустер вытащил из кармана пиджака платок и осторожно промокнул свой широкий, с залысинами лоб. - О, это хороший вопрос, на который я и сегодня ещё затруднюсь с ответом. Эта камея в стиле ампир, помечена знаком "SP", что может означать, что она выполнена французским ювелиром Симоном Петито в первой половине девятнадцатого столетия. Оправа из золота четырёх оттенков, барельеф на малахите изображает, предположительно, греческого бога врачевания Асклепия. Но для более подробной экспертизы мне попросту не хватает знаний. Вы сами заметили, что ювелирные изделия - не моя специализация, у меня нет доступа к каталогам стокгольмских музеев. Всё, что мне известно доподлинно, что удалось найти в искуствоведческой литературе или подтвердить через знакомых, это то, что у королевы Дезире была парюра из семи предметов с подобной оправой, с малахитовыми барельефами на мифологические сюжеты, что сейчас она вместе с другими королевскими драгоценностями хранится в Стокгольмском Музее северных народов и что у одной из серёг этой парюры действительно отсутствует большая нижняя подвеска. И всё, точка. Я даже фотографий этой парюры никогда не видел. Однако даже тогда, ещё не наведя справок, я был готов приобрести у Ирины Владимировны её коллекцию. - Что так? - Вы сыщик, Яков Платонович, значит, охотник, а коллекционирование - это тоже своего рода охота, в моём случае за произведениями искусства, и плох тот охотник, что не имеет чутья, а имея, не прислушивается к нему. - И что же подсказало вам ваше чутьё? - Брать, не задумываясь. - Вот как? Может, даже предложение сразу озвучили? - Грешен, Яков Платонович, озвучил. Пять тысяч готов был дать, не колеблясь. Впрочем, Ирину Владимировну тогда моё предложение только развеселило. Сказала, что за такую цену я, пожалуй, и у её наследников коллекцию не сторгую, даже им будет понятно, что стоимость её много выше, а сама она коллекцию ни за какие деньги продавать не собирается. На этом мы тогда и расстались. - Тогда? А потом? - А потом мы долгое время с ней не виделись и не общались. Она мало где бывала, а я бывал, конечно, но не там, где она, так что мы не пересекались. Зато с Анатолем Петровичем встречались довольно регулярно, как-то умудрился он в нашу околокинематографическую компанию затесаться. Очень старался казаться весёлым, свойским и нужным. - Старался казаться, но не был? - Увы. Компания, о которой я говорю - режиссёры, актёры, художники - она довольно пёстрая, люди все разные: кто преуспевает, кто живёт от зарплаты до зарплаты, кто душа компании, кто в меланхолии от вечного безденежья, но все, все как один - талантливые, ищущие, жадные до новых идей... - А Кудрявцев талантом не вышел? - В корень смотрите, Яков Платонович. Если и есть у Анатоля какие-то таланты, то по административно-хозяйственной части. Собственно, он замдиректора по этой самой части в Театре Музыкальной комедии и работает. И то, злые языки говорят, что даже завхозом он устроился по протекции Ирины Владимировны. - Тогда каким же образом подобный бездарь смог прижиться в вашей богемной компании? - Да вот как-то смог. Он неглуп, не лишён обаяния, чем-то забавен, так что не звали его никуда особо, но и не гнали, если являлся. К тому же он быстро прослыл хорошим игроком в преферанс... - Конечно, как же без преферанса... Давайте ближе к делу, Соломон Абрамович. Когда опять зашла речь о продаже коллекции? - Около трёх месяцев назад, в начале мая, на одном из наших междусобойчиков Анатоль отвёл меня в сторону и сказал, что Флоринская изменила своё мнение и всерьёз подумывает о продаже то ли всей коллекции, то ли её части. Я выразил самую живейшую заинтересованность и предложил обсудить условия у меня дома. Пару недель спустя Кудрявцев привёз Ирину Владимировну ко мне. Она, к моему глубокому сожалению, довольно сильно сдала за полтора года, что мы не встречались, передвигалась с заметным трудом. В качестве прелюдии к главному разговору я показал ей несколько новейших своих приобретений, с женой моей Женечкой познакомил, они сразу общий язык нашли, ведь Ирина Владимировна была остроумнейшая женщина, и в отличие от Кудрявцева, ни в одной компании лишней оказаться не могла. Потребовала продемонстрировать, как я бабочку завязываю, смотрела внимательнейшим образом и оценила: "Талантливый человек даже в подобной ерунде талантлив". Когда речь зашла о деле, из-за которого мы встретились, она сказала мне так: "А я ведь ничего ещё не решила, Соломон Абрамович. С одной стороны, лучше самой продать, пока жива, а то наследники мои ни сохранить не захотят, ни покупателя нормального найти не сподобятся. Таким лучше просто деньги завещать. А с другой стороны жалко мне с коллекцией расставаться: минимум три поколения моей семьи на некоторые из этих украшений любовались. В войну, когда совсем трудно и даже голодно было, не продала, а тут... Так что очень может быть, что поморочу я тебе голову, да в конце концов передумаю". Я её заверил, что подобные метания мне, как коллекционеру, хорошо знакомы, и как бы там ни было, в обиде на неё я не буду. Начали торговаться с пяти тысяч, остановились на восьми. Сказала, будет чахнуть над златом и думать. На том и расстались. Позвонила недели три спустя, сказала, что хочет "Девочку с соловьём" оставить себе, я ответил, что тогда больше семи тысяч не дам. Фыркнула, положила трубку. Уже порядочно времени прошло, как тут недели две назад примчался ко мне Кудрявцев и сообщил, что всё, готова Флоринская продавать за восемь тысяч, но без "Девочки с соловьём", и если я согласен, то надо ловить момент, "пока старуха опять не передумала". Первый раз он Флоринскую при мне так назвал, меня даже как-то покоробило. Я посоветовался с женой и решил брать. По требованию Кудрявцева дал задаток в пятьсот рублей. И вот, утром в прошлый четверг мне позвонила Ирина Владимировна и задала несколько странных вопросов: "Скажи-ка мне, Соломон Абрамович, за сколько ты у меня коллекцию покупаешь?" Я очень удивился, но ответил. Она помолчала, потом спрашивает: "Ещё и задаток заплатил, небось?" Я подтвердил и это, потом хотел узнать, в чём дело, но она отмахнулась: "Считай, склероз у старухи разыгрался" и разговор на этом прервала. Я уж стал гадать, не пытался ли Кудрявцев Ирину Владимировну обмануть, но поздним вечером того же дня он собственной персоной приехал ко мне домой, привёз коллекцию и забрал деньги. - Вечером в четверг? Прямо в день убийства? Шустер сидел теперь на стуле сгорбившись. Он как-то совершенно утратил весь свой лоск, вся его фигура казалась сейчас лишь гротескной, и даже у пресловутой его атласной бабочки печально опустились крылья. - Я не знал, когда именно убили Ирину Владимировну, но если вы говорите, то выходит, так. - И как вам показался Кудрявцев? - Странным, нервным... Даже руки заметно дрожали. - И вы ничего не сделали? Не задали ему никаких вопросов? Не перезвонили Флоринской, чтобы убедиться, что всё происходит по её воле? - Увы мне, Яков Платонович, не сделал. Списал его поведение на то, что Ирина Владимировна в последний момент поймала его за руку и устроила ему выволочку. - Просто вы так торопились закрыть сделку, что даже ваше хвалёное чутьё не стали слушать. Или же оно у вас выеденного яйца не стоит, - желчно сказал Штольман. - Очень вы меня разочаровали, Соломон Абрамович. Считал вас умнее. - Да я и сам себя умнее считал... - пробормотал коллекционер. - Что было дальше? - Дальше? Дальше в субботу вечером я узнал от знакомых об убийстве Флоринской и ограблении её квартиры и заметался. Попытался найти Кудрявцева. Звонил ему в театр, ездил на квартиру, нигде не застал, впал в панику, и наконец, по совету моей Женечки позвонил вам. Надеюсь на вашу доброту. - Гражданин Шустер, на вашем месте я бы надеялся на то, что найдутся свидетели, которые подтвердят хотя бы часть ваших показаний. Через десять минут Кудрявцев должен явиться ко мне на допрос. Если он явится, в чём я лично уже сильно сомневаюсь, то я сначала допрошу его, а потом устрою вам с ним очную ставку, будьте готовы. Если же он, что весьма вероятно, не явится, то вы с нашим оперативным сотрудником поедете к вам домой и привезёте коллекцию покойной Флоринской сюда. Все пятьдесят четыре камеи согласно описи. - Пятьдесят три, - вздохнул Шустер. - Где "Девочка с соловьём", мне неизвестно. - Значит, пятьдесят три. А также соберёте свои вещи, потому что может статься, что ночевать вы сегодня будете в следственном изоляторе... - ...Яков Платонович, значит, вы считаете, что это Кудрявцев убил Ирину Владимировну? Убил, забрал коллекцию, отвёз её покупателю, взял деньги и после этого подался в бега? - В том то и дело, что не сразу после этого. В пятницу и в субботу в первой половине дня он был на работе в театре, в воскресенье с утра ему дозвонился старший лейтенант Лепешев, сообщил о смерти Флоринской и вызвал его на допрос, а после обеда он приехал сюда, поговорил с соседями и дождался вас в подъезде. Его спугнул Цезарь, и только после этого он, похоже, решил скрыться. Такое поведение настолько непонятно и нелогично, что это скорее говорит в его пользу. - Вот и я как-то совсем не могу представить, что он убийца... - Отчего же? Вы же сами говорили, что Кудрявцев пренеприятный тип. - Говорила, но... совсем в другом смысле. Это такое женское неприятие, понимаете, на уровне ощущений. И в подъезде вчера он мне показался не столько опасным, сколько... жалким. А ещё я всегда думала, что к Ирине Владимировне он хорошо относится, привязан к ней. Ведь он действительно много ей помогал, заботился, приезжал по первому зову... - Он мог и впредь желать её протекции, Флоринская по-прежнему имела связи, была ключом к нужным людям. С тем же Шустером Кудрявцев познакомился через неё. К тому же она не раз ссужала его деньгами, согласно её гроссбуху только в этом году дважды. Не слишко крупные суммы, но тем не менее. - Возможно, всё это так и было. Я бы даже легко поверила, что он пытался смухлевать с деньгами - взять с покупателя больше, отдать Ирине Владимировне меньше, разницу оставить себе. Но... убить? Разбить голову тяжёлым предме... Удар в этот раз был очень сильным, резким. Как вспышка, боль и холод - одновременно и в груди, и в голове. Свет погас сразу, через секунду исчезли и звуки, остался только отчётливый привкус железа во рту. ... Вещи свои он уже собрал, по большей части ещё с вечера. Теперь осталось взять, что хотел, и на автобус. Хозяйка решит, что он, как всегда, на пляже, хватится его разве что вечером, а он тогда уже будет далеко. Где у хозяйки кубышка, шкатулка с побрякушками, он подсмотрел чуть ли не в первый день, но зачем было торопиться? Отдохнул, загорел, теперь можно и домой, причём не с пустыми руками. Восемьдесят рублей - не бог весть что, но он за весь отпуск заплатил меньше. Пара колец, цепочка, кулон с красным камнем - ещё рублей пятьдесят, если повезёт. Кулон ничего себе, кстати, можно не продавать будет, а Нинке подарить, чтоб не дулась, что в отпуск с собой не позвал... Он так увлёкся, что не обратил внимания на собачий лай, дёрнулся уже от звука открывающейся двери. Под шаги по коридору успел понять, что ничего не успевает спрятать. Захлопнул шкатулку, сунул в ящик комода, но было уже поздно. - Что здесь происходит? Что вы делаете? Старуха подслеповата, конечно, но это его не спасёт. Чёрт бы её побрал, никогда она так быстро с рынка не возвращалась! - Да вот, утюг у вас позаимствовать хотел, Алефтина Эдуардовна... Шагнуть, действительно ухватить стоящий на столе утюг. Хозяйка соображает медленно, вон, глаза вылупила, рот приоткрыт, как у рыбы. Ещё шаг, в последний момент она успевает испугаться, отступить. Он бьёт сильно, снизу вверх, в висок... ... Потолок был как-то слишком высоко, непривычно. Белый шар плафона покачивался туда-сюда, как маятник. Недавно так уже случилось, когда Платон случайно задел его рукой. - Римма Михайловна, вы меня слышите? Голос был чужой, не Платонов, хотя чем-то похожий. Похожий? Римма шумно втянула воздух и попыталась сесть. И потолок, и плафон немедленно закружились, к горлу подступила тошнота. - Да ну что же вы! - возмутился голос. - Лежите, пожалуйста. Что-то прохладное и влажное коснулось лба, висков, щёк, скользнуло по верхней губе. - Что эт..то? - пробормотала она. - Полотенце, - ответил Штольман-старший. - У вас кровь носом пошла. Римма подняла непривычно тяжёлую и непослушную руку, медленно поднесла к носу. В некотором ступоре полюбовалась на окрасившиеся красным пальцы. - Сможете приложить холод к переносице или помочь вам? - П-попробую, - В ладонь лёг какой-то свёрток, который ей со второй попытки удалось сначала прижать между бровей, а потом сдвинуть чуть ниже. - Это мой носовой платок, в который я завернул осколки льда из вашего морозильника, - объяснил Яков Платонович, предвосхищая её вопрос. - Спасибо... Я опять упала? - Упали, - вздохнул мужчина как-то виновато. - Точнее, сползли со стула. Посадить обратно вас было невозможно, пришлось на пол положить. Теперь, я думаю, вас уже можно на диван в комнату отнести. - Нет! - С первого раза получилось недостаточно твёрдо, поэтому она повторила ещё раз: - Нет. Ни в коем случае. Там же тётушки, незачем им меня видеть в таком состоянии. Они ничего не знают и не должны знать. - Римма Михайловна... - Нет. Я сейчас немного полежу, потом умоюсь и тогда уже... Она, наконец, смогла сфокусировать зрение настолько, чтобы понять, что отец Платона стоит по левую руку от неё на одном колене. - Понятно, - ответил он со странным выражением и тут же к её огромному удивлению стал снимать с себя пиджак. Снял, свернул и осторожно пподложил ей под голову. Она не возражала, видимо, от удивления. Только сказала: - Кровью заляпаем... - Вряд ли, - ответил мужчина. - Кровотечение, похоже, останавливается уже. - Яков Платонович, я должна вам рассказать, что я только что увидела. - Не прямо сейчас, - качнул головой мужчина. - Пока вы просто полежите и отдохнёте. - Но это важно! - возмутилась она. - Не сомневаюсь, - Штольман выпрямился. - Но несколько минут ничего не изменят. Вот сможем вернуть вас в вертикальное положение, тогда и расскажете. А лучше вообще завтра... - Это не может ждать до завтра! - Голос пока слушался её не слишком хорошо, поэтому получилось как-то совсем уж резко. Мужчина не ответил. Римма подумала, что в таком тоне он с ней точно разговаривать не станет, и прикрыла глаза. Она услышала, как чиркнула спичка, зашипела газовая горелка, брякнул чайник, зашумела вода из крана. При этом шагов Штольмана она не слышала, он передвигался по кухне совершенно бесшумно. Она вдруг представила себе всю эту сцену как бы со стороны и тихонько ахнула. - Вам нехорошо? - немедленно склонился над ней Штольман. - Мне... неудобно, - проговорила она. - Какая-то безумно неловкая ситуация. - Володя говорит в таких случаях, что неудобно штаны через голову надевать, - отозвался Яков Платонович иронично. - Пожалуйста, помогите мне сесть, - попросила она. - Вы всё ещё очень бледны, - возразил Штольман, - так что не раньше, чем через десять минут. На половике вы не простудитесь. Прикройте глаза и просто отдохните. Полыхнуло и ушло раздражение. Мужчина был прав и знал это, поэтому спорить она не стала, да и не дало бы это ничего. Десять минут и правда ничего не изменят, но отложить разговор до завтра она ему не позволит. Через десять минут он очень осторожно - деликатно - помог ей подняться, и это оказалось легче, чем она ожидала. Стоял за спиной, пока она у раковины плескала водой в лицо, смывая кровь. Когда Римма на всё ещё нетвёрдых ногах вернулась за стол, Штольман поставил перед ней чашку чая и блюдце с ломтем батона, намазанным маслом с вареньем. Почему-то последнее сразило её окончательно. - Яков Платонович... - пролепетала она. - Если вы держите диету, то сейчас это некстати, - отозвался Штольман. - Вам обязательно нужно сладкое. После обморока Анне Викторовне первым делом давали пару глотков воды и леденец или кусочек сахара. Вам бы, конечно, лучше подошёл шоколад или таблетка глюкозы под язык, но в холодильнике я нашёл только это. - Спасибо вам, - сказала она. - Не за что, - пожал плечами мужчина. - Ешьте. - Хорошо, - согласилась она. - Буду есть и рассказывать. - Римма Михайловна, - усмехнулся мужчина. - А вы уверены, что мы с вами не родственники? - В каком смысле? - не поняла она. - Вы просто сейчас мне невероятно Анну Викторовну напоминаете. Вот точно так же рвалась объяснять, рассказывать, спасать прямо из обморока. Удержу никакого не было. - Но это и правда важно, - смутилась Римма, и добавила упрямо: - Я только что, кажется, смотрела глазами убийцы... Мужчина резко выпрямился на своей табуретке и окаменел лицом. - Я вас слушаю. - ... Значит, убийство не первое, - задумчиво сказал Штольман, когда она закончила свой рассказ. - Алефтина Эдуардовна - редкое имя-отчество, плюс какое-то курортное место. Найдём, и быстро. Может, там кто-нибудь сможет убийцу опознать. - Яков Платонович, - сказала Римма с сомнением, - мне кажется, это не Кудрявцев был. Голос не его. - Римма Михайловна, вы когда-нибудь свой собственный голос в записи слышали? - Нет, - удивилась она. - А что? - Могли бы и не узнать. Разница очень большая между тем, как человек себя изнутри слышит и как окружающие его голос воспринимают. - Дело не только в голосе, - протянула Римма. - Кудрявцев всё-таки человек интеллигентный, выпускник института культуры, у него манера выражаться цветистая такая, до смешного даже. А тут... - Её передёрнуло. - Тут всё было очень просто. - Я вас услышал, - кивнул Штольман. - Тем не менее реальные факты на сегодня таковы, что Кудрявцев остаётся главным подозреваемым, и его надо срочно найти и допросить. И пока не найдём, Цезарь останется у вас.