Те же и Платон: Август

Володя хотел проводить её до подъезда, но Римма решительно отказалась. Незачем, тут два шага и не поздно ещё, белый день. Впрочем, пока она шла через двор, чувствовала его взгляд. По дороге домой они опять тепло и расслабленно беседовали обо всём и ни о чём, как будто ничего не произошло. Просто им обоим нужна была эта уютная пауза, вот они её себе и устроили. Под конец она даже задремала на четверть часа, и проснулась уже в стоящей машине от мимолётного прикосновения к плечу - или к щеке? Володя записал на листке из блокнота номера своих телефонов - рабочего и домашнего, Римма взяла, конечно, но тут же решила, что позвонит только в самом крайнем случае. Он как будто мысли её прочитал, сказал тут же: "Я появлюсь, как только смогу". Она терпеть не могла подобного рода расплывчатых обещаний, которые обычно и не обещания вовсе. Но Володя имел в виду в точности то, что сказал: он появится так скоро, как только возможно, пусть даже просто чтобы сказать: "Прости, но мне это не переварить..." На лестничном пролёте между первым и вторым этажом она услышала, как её окликнули сверху: - Римма Михайловна, вас-то мне и надо! Голос был знаком, человек - крайне неприятен. Может, зря она не позволила Володе себя проводить? - Здравствуйте, Анатолий Петрович, - ответила она ровным тоном. Кудрявцев сбежал по лестнице и остановился на площадке, практически заступив ей дорогу. Любимый ученик Ирины Владимировны и неудачливый Риммин поклонник выглядел сегодня неважно. Обычно нарочито ухоженный и даже франтоватый, сегодня он был небрит, взъерошен, и даже пиджак на нём был неправильно застегнут и топорщился. - Почему вы не известили меня сразу же об этом ужасном событии?! Почему я должен был узнать о смерти дорогой Ирины Владимировны от какого-то следователя? Что стоило вам проявить немного деликатности и самой мне позвонить?! - Голос Кудрявцева дрожал, а под конец ещё и поднялся до неожиданно высоких нот. - Не кричите, Анатолий Петрович, - поморщилась Римма. - Вы прекрасно знаете, что у меня нет вашего номера... - Потому что вы сами так захотели! - ответил запальчиво Кудрявцев. - Зато у Вероники мой номер, конечно же, есть, но ей тоже не пришло в голову связаться со мной! - Анатолий Петрович, вчера у Вероники был очень тяжёлый, страшный день. Да и у нас тоже, так что ваши претензии совершенно неуместны... - Зато у меня тяжёлый день был сегодня, потому что мне позвонил совершенно чужой человек и буквально сразил меня этой чудовищной новостью! А потом, даже не дав мне прийти в себя, вызвал меня на завтра на допрос. И я хотел бы понимать, с какой это стати и что ему от меня нужно! - Нас с Мартой тоже вчера допрашивали, как и Веронику и её мужа. Произошло убийство, в таких случаях обычное дело опросить всех родственников, знакомых, соседей... - Веронику с этим мерзавцем Белкиным допрашивали, потому что они наследники и прямо заинтересованы в смерти бедной Ирины Владимировны. Я вообще не понимаю, почему их не арестовали! А вам чего жаловаться? Вы, я слышал, с этими следователями знакомы, даже... накоротке, а ваша племянница - и подавно, так что вам обеим точно ничего не грозит. Никого, как я понимаю, не заинтересовало, что вы тоже на наследство рассчитывали, да ещё и какие-то уколы Ирине Владимировне постоянно делали... - Что-о? - Римма мгновенно разозлилась так, что даже в ушах зазвенело. Она стремительно поднялась на три ступеньки и оказалась с Кудрявцевым практически вровень, лицом к лицу. - Вы бредите?! - А вы думали, никто не видел, что происходит? - Мужчина как-то нелепо взмахнул руками у Риммы перед носом. - И слепому было ясно, что вы настоятельно подсовываете Ирине свою племянницу в качестве внучки. Даже уроки эти придумали, лишь бы ваша Марта побольше времени с ней проводила. А ведь у девочки и голос совсем слабенький, и слух посредственный. Впрочем, я вас даже не осуждаю: Марта ведь сирота и тянуть её одной вам уже невмоготу... - Невмоготу мне только с вами разговаривать, - бросила Римма, - а всё остальное вполне по силам. Пропустите! Она шагнула было мимо Кудрявцева на площадку, но тот вдруг довольно чувствительно ухватил её за предплечье: - Да подождите вы! Мы не договорили... - Руки уберите! - зашипела она разъярённо. - Или я закричу так, что через минуту здесь будет весь подъезд. - Да что же вы всё время недотрогу из себя строите?! - Мужчина не отпустил её, но хватку ослабил. - Мне же ничего особенного от вас не требуется, просто узнать, о чём вы говорили с милицией, чтобы понимать, чего мне самому завтра ждать. Просто расскажите мне, что они за люди, посоветуйте, как мне лучше себя с ними вести, и я ничего из того, о чём только что сказал, в разговоре со следователем упоминать не стану. - Могу посоветовать говорить правду, только правду и ничего, кроме правды... - процедила Римма сквозь зубы. - Издеваетесь? - А вы меня шантажировать пытаетесь самым нелепым образом! А впрочем, у вас всё так! В этот момент на площадке этажом выше открылась дверь, залаяла Гита. Римма не обрадовалась. Плохо, если сюда сейчас примчится Мартуся, только её здесь и не хватало. - Отпустите меня и убирайтесь, - проговорила она негромко. Однако Кудрявцев не послушался: - Никуда я не уйду, пока мы не поговорим, - Он вновь стиснул её руку и потянул её вниз по лестнице. Римма споткнулась, ударилась коленом о перила, а потом и уцепилась за них свободной рукой. Она уже готова была закричать, когда за её спиной раздался гулкий низкий звук, отозвавшийся эхом сразу снизу и сверху. - Цезарь, миленький, что там? - позвала Мартуся. Пёс Платона на лестничной площадке у них за спиной подал голос снова, и был это скорее рык, а не лай. Кудрявцев шарахнулся, отпустил Римму, пробормотал испуганно и тонко: "Да что же это такое? Вы пожалеете!", почти скатился с лестницы и был таков. Спустя полминуты внизу хлопнула дверь подъезда. Римма выдохнула, медленно повернулась и встретилась взглядом со стоящим на площадке Цезарем. Пёс смотрел внимательно, серьёзно, но, кажется, с симпатией, а потом вдруг зевнул и сел, свесив на сторону язык и чуть наклонив голову. - Мне кажется, или он на Платона похож? - спросила она спустившуюся сверху племянницу. - Мне тоже так кажется, но Платон говорит, не может быть. Собаки бывают на хозяев похожи, если всю жизнь с ними, а Цезарь к Штольманам уже взрослым попал... Риммочка, что тут было? Цезарь стал рычать под дверью, я его и выпустила. - Анатоль Петрович Кудрявцев тут был, а потом не стало... благодаря Цезарю. - Он что, на тебя напал? - ахнула Марта. Римма покачала головой: - Он вроде бы поговорить хотел, но... Вёл себя странно. Пойдём домой, Мартуся, а то я устала что-то. Девочка немедленно поднырнула Римме под руку и обняла, чтобы поддержать. - Только сразу отдохнуть тебе не удастся, у нас тётя Мира с тётей Фирой в гостях. Приехали нас проведать после визита участкового... - Понятно, - кивнула Римма и остановилась. - Не спят ещё? - Укладываются. Я им, как всегда, на своём диване постелила, но они изо всех сил тебя дожидаются... - Понятно, - повторила Римма. - Ребёнок, а Цезаря Платон у нас для поддержки штанов оставил? Марта тихонько прыснула: - Ну, да, на всякий случай и пока всё не уляжется. Соседей же нет, так что я подумала, что можно. - А вывести его сегодня не надо будет? - Платон сказал, когда ты вернешься, просто выпустить его во двор минут на пять. - Я думаю, как тётушки улягутся, мы его возьмём и выйдем позвонить. Надо бы сообщить Володе про Анатоля Петровича. Что он тут... чудит. - Конечно, выйдем, - согласилась племянница и тут же добавила как-то совершенно невпопад: - А мы сегодня ещё эту гирьку от часов нашли, которой не хватало. Её Цезарь в кустах учуял, когда мы гуляли. На ней кровь... У Володи дома никто не ответил, и тогда Римма решилась позвонить Штольманам. Володя явно после их разговора собирался к Якову Платоновичу, но даже если его там нет, то о непонятном поведении Кудрявцева следовало рассказать самому Штольману-старшему, причём лучше до назначенного на завтра допроса Анатоля Петровича. Трубку сняла женщина, и Римма вдруг вспомнила, что уже почти десять, и растерялась, кого позвать. Повторное "Алло?" было не просто холодным, а уже ледяным, так что Римма тут же выпалила: "Простите, что поздно. Капитана Сальникова будьте добры". С той стороны тяжело вздохнули, а через полминуты Володя взял трубку. Римму он выслушал внимательно и молча и только в самом конце сказал: "Спасибо за информацию. Возвращайтесь домой, запритесь и положите Цезаря поперёк двери. Утром я за тобой заеду, сам тебя на работу отвезу". Она хотела было возразить, но он не дал: "Не спорь, пожалуйста. Мне надо тебя увидеть. Когда ты будешь готова?" По возвращении домой Римма даже попыталась лечь спать, но то ли она слишком устала, то ли устала недостаточно, то ли храп одной из тётушек был сегодня особенно богатырским, но сон не шёл. В конце концов, проворочавшись минут сорок, она встала и, осторожно обогнув раскладушку со свернувшейся калачиком Мартусей, ушла на кухню. Здесь Римма неожиданно поняла, что хочет есть. Открыв холодильник, она изумилась обилию всевозможной снеди - тётушки никогда не приезжали с пустыми руками, но в этот раз, похоже, превзошли сами себя. Не сразу, но нашла почти обязательный форшмак, намазала его на кусок чёрного хлеба, поставила чайник. - Вторую чашку достань, девочка моя, - услышала она за спиной. В дверях стояла тётя Фира, в халате поверх ночной рубашки, в вязаных мягких тапочках с помпонами, с длинной косой через плечо. Такой она была очень похожа на маму. Римма грустно и нежно улыбнулась: - Не спится? - Моё счастье в том, что обычно я засыпаю быстрее Миры, но сегодня мне не повезло, - ответила тётя. - А может, наоборот, повезло: когда ещё доведётся с тобой полуночничать? - Я тогда лучше нам травяной сбор заварю, - сказала Римма. - Что там у тебя? - Пустырник, боярышник, валериана. - Ты вся в Адочку, та тоже нас всё травками какими-то поила... Римма заварила траву в полулитровой банке, накрыла марлей, поставила остывать. - Этот зверь так и спит под дверью, где вы ему постелили, а Гита прямо у него под боком. Тебе это ничего не напоминает? - Напоминает, конечно. - Но нервы не бередит? - Я доверяю Платону, Фирочка, - Римма села за стол напротив тёти. - Он очень этого заслуживает. - Ты снова стала доверять мужчинам, моя девочка? Это обнадёживает. - Не всем, - ответила Римма. - Расскажешь, кому ещё? Что это за дядя Володя? - Фирочка, ты же знаешь, как я люблю такие разговоры... Римма снова встала, отошла к окну. Посмотрелась в тёмное стекло, как в зеркало. Вспомнилось, как полтора месяца назад она стояла в коридоре ночного поезда после встречи с человеком из прошлого, с огромной тяжестью на душе. Сейчас тяжести не было, сейчас она думала о другом мужчине... с нежностью. - Володя Сальников, - сказала она неожиданно для себя. - Мы познакомились в поезде, в Харькове и в Крыму он тоже был с нами, - Тётя выжидательно молчала за спиной. - Он мне очень нравится, Фирочка... - Чем именно? Римма обернулась: - Не знаю. Всем, наверное. Умный. Сильный. Добрый. Мне с ним интересно... легко... - Это хорошо, - кивнула тётя Фира, и добавила совершенно неожиданно: - Но этого недостаточно. - Ты думаешь? - удивилась Римма. - Да. Ты же помнишь, как я сходила замуж во второй раз? - Смутно, - вздохнула Римма. - Мне тогда лет двенадцать было. - С Сидором Петровичем мне тоже было очень интересно и легко, особенно в начале. Потом оказалось, что интересно с ним не только мне одной, а от лёгкости до свинцовой тяжести - рукой подать. И я сбежала от него назад к Мире. С ней мне не всегда бывает легко и интересно, но когда я болею, она не спит ночами, а если спит, то вполглаза, чтобы не храпеть... Римма улыбнулась. Вернулась за стол, потянулась и накрыла ладонью узкую изящную Фирочкину руку. - Скажи, а как было с дядей Марком? - О, с Мариком было прекрасно. Медовый месяц длиной в два года. Мы так и не успели разглядеть недостатки друг друга, не успели начать ссориться. А потом он ушёл добровольцем на фронт и написал мне за три с лишним года двадцать девять писем. Тридцатой была похоронка, - Фира подняла руку, чтобы смахнуть выступившие слёзы. - Если бы он вернулся, это был бы уже совсем другой человек и совсем другая история, но он не вернулся. Поэтому ты ничему не сможешь на нашем примере научиться, лучше учись на примере своих родителей. - Но ведь папа тоже не вернулся, - вздохнула Римма. - Да, война забрала у нас всех мужчин. Но всё равно у Ады с Мишей всё было по-другому. Они прожили пять лет в одной квартире ещё до свадьбы, знали друг друга как облупленных, много раз ссорились и мирились, вместе учились и работали в одной больнице, ревновали друг друга к каждому столбу, стояли друг за друга горой... Когда началась война, Ада только родила твоего брата. Мишу с Давидом призвали уже в первые дни, и она не смогла пойти проводить мужа на вокзал. Прощались они дома, простояли обнявшись минут десять. Потом Женька заорал, и Ада сказала: "Иди уж. Видишь, твой сын требует внимания..." Я так удивилась этому тогда, хотелось встряхнуть её: что же она других слов не нашла? Когда Марик два дня спустя ушёл добровольцем, я столько ему всего наговорила! Глупая была... Разве в этом дело? Уже 29 июня мы эвакуировались с детским садом Октябрьского района, в котором работали, и Ада с ребёнком эвакуировалась вместе с нами, она как педиатр на несколько детских учреждений. Сначала нас увезли в Ярославль, а осенью, когда фашистские бомбардировщики стали долетать и туда, отправили дальше, в Молотовскую область. Наш садик оказался в деревне Легаевка Чернушинского района, и Женька тоже оставался с нами, а Ада моталась как заведённая, один детский врач на двадцать два эвакуированных интерната. И вот туда к нам в Легаевку в марте 1943 года каким-то чудом добрался Миша в отпуск по ранению. Две недели только было того отпуска, вэйзмир, большую часть в дороге! Он приехал, а Ады нет, где-то в районе она. Где? Кто-то сказал, в Старом Броде, а может, в Новом. Мы суетимся, начальница Легаевского интерната с председателем сельсовета насчёт машины договаривается, а тут вдруг трактор подъезжает, Ада на ходу прямо спрыгивает и в двери. Валенки сбросила и застыла в дверях: "Ты всё-таки поехал? Сумасшедший! Я же тебе велела отлежаться..." И опять я так разозлилась на неё! Разве же так встречают? Велела она! А Миша встал к ней навстречу с Женькой на руках и смеётся. И всё, пропали они, двадцать часов мы их не видели, еду я им под дверь ставила, и даже вызова ни одного не случилось, фельдшера сами управились, раз к докторше муж приехал... После этой встречи ты и родилась, сердце моё. - Я знаю, - отозвалась Римма, - и это была их последняя встреча... - Тётя горестно кивнула. - Фирочка, вы с Мирой мне как-то рассказывали, что мама узнала о гибели папы задолго до прихода похоронки. Как это могло быть? - Если б мы понимали, как. Странная это история... - Расскажи, пожалуйста. - Это было в конце зимы сорок четвёртого года. Я ночью проснулась от каких-то звуков, пошла посмотреть, увидела, что дверь в одну из комнат для мальчиков открыта, заглянула и увидела, что Ада сидит с тобой на руках в изножье Женькиной кровати. Я окликнула её тихонько, она не отозвалась, я к ней, а она меня будто и не замечает. За плечо трясу, испугалась уже, что сорвалась она, переработала. У нас как раз до этого эпидемия кори была в интернате, твой брат тоже болел, и другие мальчики из той же комнаты, правда, карантин Ада сняла уже, но брата к тебе ещё не пускала, а тут сама тебя к нему принесла. Вдруг она как будто очнулась. "Не шуми, Фира, - говорит. - Дети спят". Я спрашиваю: "Ты почему здесь?" - Отвечает: "Сон видела. Римму криком разбудила. Пришлось успокаивать..." В общем, так объяснила, что ничего не объяснила, только напугала. Тут один из мальчиков проснулся, пить попросил. Пока я ему воды наливала, Ада поднялась и вышла. Я думала, она к себе пошла, но нет: выхожу, а она стоит у стены, прикрыв глаза, и просит: "Возьми ребёнка". Я тебя у неё перехватила и за нашатырём побежала, дала ей понюхать. Она поблагодарила, стоит у стены и молчит. Я её уговариваю: "Что бы тебе не приснилось, это просто сон". - "Боюсь, что не просто. Миши больше нет. Бомба". Тут я чуть на неё не заорала, чудом удержалась просто, и тебя, видимо, сильней сжала, ты и захныкала. Ада тут же тебя у меня отобрала и говорит: "Ты иди спать, Фирочка. Больше ты мне сейчас ничем не поможешь. А я Римму сейчас в кроватку уложу и Женьку к себе возьму. Нельзя мне сейчас без них..." Римма слушала, как завороженная. Как будто видела перед собой маму, молодую, коротко стриженную, усталую, прижимающую к груди хныкающий свёрток. Узкий коридор, бревенчатые стены, лунный свет через окно в торце. Дар, будь он неладен, и боль, которую не избыть. - И всё? - вырвалось у неё. - Тогда да. Наутро Ада о ночном происшествии говорить отказалась наотрез, и именно тогда мы с Мирой почему-то по-настоящему испугались. Через три дня пришло письмо от Миши, но мы понимали, что это ничего не значит, почта из Пятигорска в Легаевку шла гораздо дольше трёх дней. Почти сразу после этого в районе случилась ещё одна вспышка кори, и наша Ада уехала на три недели, оставив нам детей, и мы как-то уговорили себя успокоиться. Похоронки на Давида и Мишу пришли в мае почти одновременно... Девочка моя, налей нам уже, что ли, этой твоей травы! Римма медленно встала, отошла к окну. Процедила отвар, вернулась к столу с двумя чашками, села не напротив Фиры, а рядом. И уже обняв её двумя руками, поняла, что именно так всегда делает Мартуся, утешая и утешаясь. У девочки это очень хорошо получалось. И у Володи получалось тоже: отвлекать, согревать, облегчать тяжёлое и отодвигать страшное... - Сколько ему лет? - вдруг спросила тётя. - Кому? - растерялась Римма. - Мужчине, о котором ты думаешь с таким лицом. - Володя на пятнадцать лет меня старше. - Солидно, - подняла брови тётя Фира. - Нет, - усмехнулась Римма, - солидности в нём мало. Он... лазает по крышам, любит голубей, гоняет на мотоцикле, рифмует "винегрет - манжет - бюджет" и поёт Высоцкого. - Он ещё и поёт? - Фира покачала головой. - Ещё как, заслушаешься. - Самые опасные мужчины - это те, что не соответствуют своему возрасту: мальчики с глазами мудрецов и ветераны с мальчишескими повадками... - Опасные? - Да, - подтвердила тётя, - потому что неотразимые. Поздравляю тебя, девочка моя, ты попалась... Когда ты нас познакомишь? ...Ночь, на потолке пятно лунного света, пробивающегося поверх занавесок. Отчетливо стрекочет сверчок, всё никак не уймётся. Её голова на плече мужа, на левом плече, где нет повязки. Лёжа так, она слышит его сердце и его голос - одновременно. Правда, говорит он какую-ту ерунду, но это не важно. Главное - он здесь, сейчас, с ней... - Если родится девочка, пусть будет Римма. - Ммм... Ну, какая девочка? - Красивая. На меня похожая и с твоим характером. Пусть будет Римма. - Вот с чего ты об этом - сейчас? - Я хочу дочку и я сегодня всё для этого сделал... Она заливается краской, он этого не видит, но точно это знает. - Миш, ну... Сейчас война. И потом... на Женьку нам два года понадобилось. Муж смеётся, а она краснеет ещё больше. Она что, действительно сама это сейчас сказала? - Мы просто тренировались. Так было нужно. Девочки - ювелирная работа. Пообещай мне. - Да что?! - Римму. - Ты ненормальный. - Пообещай. - Ох, ну... пусть будет Римма. Почему нет, я тоже люблю твою маму. Только ты не думал, что и твои братья её тоже любят? И что, будет три Риммы? - Вряд ли. Мы просто их опередим, и им придётся придумать другие имена... - Миша, я хочу к тебе в санпоезд. - Меня переводят в Пятигорск. Его освободили месяц назад и там теперь будет много эвакогоспиталей. - Значит, я хочу к тебе в Пятигорск. Меня никто не отпустит, меня некем заменить, но я хочу. Значит, я сама буду искать себе замену и учиться. В райцентре есть амбулатория, при ней - единственная на весь район операционная. И хирург там есть - татарин, опытный, знающий, но пьющий. Мне уже приходилось ему ассистировать, потому что больше просто некому было. Я хочу, чтобы он учил меня. Хочу оперировать. Если у меня получится, а у меня получится, то меня здесь не удержат. - Здесь безопаснее - и тебе, и сыну. - Женька мог бы остаться с сёстрами. Он и так почти всё время с ними, пока я на работе. Но это если санпоезд, а если Пятигорск... Пока я буду учиться, пройдёт время, фронт откатится. Посмотрим. - Посмотрим. Сколько лет этому хирургу? - Много, он мне в дедушки годится. - Завтра съездим в район, познакомлюсь с ним. - Ты ревнуешь? - Конечно. Как всегда. И должен знать, что за шлемазл будет учить мою жену. - Ты ненормальный. - Ты это уже сегодня говорила... Ночь. На топчанчике сопит Женька. Они, конечно, взяли его к себе и он так и заснул у Миши на руках, а потом относить стало жалко. Ничего, дети спят крепко, а они стараются не шуметь. Они привыкли, в общежитии, где они прожили вместе три года, были очень тонкие стены. Вот и сейчас она стонет мужу в плечо. Как хорошо, что он здесь... с ней... сейчас. Сон закончился, но Римма ещё какое-то время не понимала, где она. Реальность возвращалась постепенно. Сначала свет - будто за несколько секунд ночь в комнате сменилась утренними сумерками. Потом звуки - стук собственно сердца, сонное дыхание Мартуси по правую руку, мерное похрапывание тётушек, сейчас не громкое, а скорее успокаивающее. И наконец, мысли: Что это с ней было опять? То, что она думает? То самое? Мамины воспоминания? "А может, мои, сестрёнка... Я ведь тоже был там, и вполне возможно, спал не так крепко. Да и ты уже была там. Они даже имя тебе уже придумали". Но я не хотела, Женька! Почему я это увидела? Это же... очень личное. "А какое из твоих видений ты хотела, Риммуль? Ты просто видела и будешь видеть всякое, в том числе и такое вот сокровенное. И потом, разве ты не хотела увидеть отца? Вот и посмотрела. И я вместе с тобой". Папа, да... Она действительно впервые увидела папу, причём, что бы ни говорил Женька, мамиными глазами. Через призму самой горячей любви и какого-то сердитого восхищения. Он не всегда делал то, чего мама от него ждала, очень редко то, чего она требовала, и всегда-всегда именно то, что было нужно. Мама написала ему: "Не смей никуда ехать с дыркой в плече после такой потери крови!" Но он всё равно поехал за полторы тысячи километров на каких-то немыслимых перекладных, поэтому у родителей были эти два дня, полные острого, почти невыносимого счастья, и второй ребёнок. Она, Римма... Она вытерла слёзы и пошла умываться. Было ещё совсем рано, пять утра, но о том, чтобы заснуть снова, и речи быть не могло. Сальников оказался во дворе Римминого дома минут за десять до назначенного ею времени. Кроме времени они вчера ни о чём не договорились: подниматься - не подниматься, звонить - не звонить? Решил подождать, покурить, вдруг сама выйдет. И она вышла практически сразу, он и сигарету ещё раскурить не успел. Выглядела так, будто не спала всю ночь, и почему-то казалась от этого ещё красивей. Удивительное лицо, не насмотришься, а глаза и вовсе - целый мир. Он так и пялился на неё секунд двадцать молча, и чем дольше смотрел, тем яснее становилось, как нелегко ей эта ночь далась. - Что-нибудь случилось? - вырвалось у него вместо "здравствуй". Она только головой покачала, как будто тоже говорить не могла. И тогда его как толкнуло что-то: слепо сунул зажигалку вместе с неприкуренной сигаретой прямо в карман пиджака, шагнул к ней и обнял. И тут же понял, что всё сделал правильно, так протяжно она выдохнула, так прильнула к плечу щекой. А потом подняла руки и положила ему на спину. - Ты дрожишь? - спросил Сальников тихо. Не уверен был, что не кажется. - Замёрзла, наверное, - пробормотала Римма. - Да ну, с чего бы? Теплынь... - не поверил он, чуть отодвинул её от себя и испытующе посмотрел в лицо: - Ты спала вообще? Напугал тебя этот придурок всё-таки вчера? Или ты по другому поводу переживала? Ясное дело, он спрашивал быстрее, чем Римма могла бы ему ответить, так что она просто попросила: - Володя, пойдём в машину, а то и правда прохладно и люди вокруг... - Где? - удивился он, с трудом вспомнив, что они стоят посреди двора. Двор казался пустым, но без любопытных глаз в таких случаях обычно не обходится. А и чёрт бы с ними! Сальников взял женщину за руку и повёл к машине. Усадил пока на заднее сиденье и сам к ней сел. Поехать они ещё успеют, сейчас бы с остальным разобраться. Взял её руки в свои, Римма не возражала. Вроде, смотрела уже веселей, хотя он бы не поручился. - А теперь рассказывай, - сказал он. Получилось как-то строго, но может и к лучшему. Собраться с мыслями им обоим сейчас не помешало бы. - Да нечего особенно рассказывать, - ответила она. - Кудрявцев меня не напугал, а больше разозлил, да и Цезарь - страшное оружие... А спала я плохо, потому что сначала тётя Мира храпела, а под утро сон приснился... - Сон? Из твоих? - уточнил Сальников, хотя это и так было ясно. - Наверное, - вздохнула она. - Но к Ирине Владимировне это не имело никакого отношения. Сон был из прошлого, про родителей... - На этом месте голос Риммы дрогнул, она чуть нахмурилась и продолжила торопливо, не позволяя переспросить: - А вообще я, конечно, немного выбита из колеи всей этой историей, но это пройдёт. Я, на самом деле, совсем не такая трепетная особа, какой тебе, наверное, кажусь, и постоянно встречать-провожать меня не надо. Он мог бы сказать, что ни минуты не считал её "трепетной особой" и что подобные особы его никогда не интересовали: что бы он с ними делал и как бы они его выдержали? Он мог бы сказать, что и сам всерьёз выбит из привычной колеи происходящим, да так, что вернуться назад может быть затруднительно. Но вместо этого он сказал: - Не провожать и не встречать? А если хочется? - И добавил: - Что, правда совсем ничего не трепещет? Жаль. У меня к тебе - так даже очень. Римма посмотрела на него немного растерянно и в то же время радостно, и выглядела она при этом ещё моложе, чем была. Сальников мог бы подумать в этот момент, что она слишком молода для него, но не подумал, потому что Римма вдруг мягко отняла у него руки, положила их ему на плечи и поцеловала его в губы - легче лёгкого и чисто символически, но в голову ударило покруче вчерашнего коньяка. - ...Честно говоря, меня вчера история Якова впечатлила не меньше, чем твоя. - Про Анну Викторовну? - Ну, конечно. Ничего себе скелет у них в шкафу! - Почему "скелет"? "Скелет" - это же преступное что-то, позорное. А тут - Лукоморье... - Это Платон, что ли, так выразился? Романтично звучит. Только я романтичного вижу мало, да и Яков не видит. Говорит, тяжёлый это дар. Ну, и какого чёрта это "счастье" тебе досталось, а не мужику какому-нибудь здоровому, непробиваемому? - Не ругайся, пожалуйста. Значит, Яков Платонович мне поверил. Надо же. Вот так просто? - Не просто. Он вчера, пока мы в Комарово катались, проверил в твоём рассказе всё, что смог, и мне на блюдечке приподнёс. Мы с ним до полтретьего беседовали. - Обо мне? - Начали с тебя, с Анны Викторовны, а потом, после того, как ты позвонила, уже о деле Флоринской речь шла. О том, что уже сделано и ещё должно быть сделано. - Володя, а когда можно будет забрать тело Ирины Владимировны? - Завтра утром. Яков сегодня предупредит Веронику. - Но это ведь значит, что нужно срочно готовиться к похоронам. А в квартиру когда можно будет попасть? Когда печать снимут? - Я сам сегодня сниму и после повторного обыска опечатывать не буду. - Повторного? А зачем? - Я пересказал Штольману наш разговор с Печалиным и Лялиной, и Яков считает теперь, что убийца мог и не найти эту королевскую камею, она ведь маленькая совсем, с полсерьгИ, а искали её "не слишком методично, а скорее лихорадочно". Так что я сейчас тебя на работу отвезу, а потом сюда вернусь, и Серёга Лепешев подъедет. Будем с ним ещё раз всё просеивать через мелкое сито. Часа за три управимся, а потом можно будет уборкой заниматься. - Так может, тогда одновременно? Я могла бы убирать там, где вы уже просеяли, чтобы времени не терять... С работы я отпрошусь. - Ну, с работы я и сам могу тебя отпросить. Скажу, что ты важный свидетель и помогаешь следствию, тем более что это так и есть. Вот только... - Что? - Ты же и так не спала почти. А вдруг что-нибудь ещё увидишь на месте преступления? - Ты знаешь... мне кажется, я всё равно увижу всё, что должна увидеть. Может, даже лучше, если увижу я это здесь, а не на работе.