Феникс

Отпускать. Потому что любовь разумна, самоотвержена и хладнокровна. Уходить. Потому что обидно до боли, когда ты любишь, а тебя нет и запросто отпускают. Так и разошлись в безмятежном тёплом море корабли, навстречу к новым горизонтам и берегам. За десяток лет без голубиных писем и культурных весточек. Кто побывал, казалось, в беззаботной кругосветке. Кто простоял в тихой гавани как музейный экспонат, целомудренно храня заветную память и сердце неприкосновенным. Но пути кораблей неисповедимы и однажды могут снова пересечься. На миллисекунду верится, что это просто мираж, сладкий самообман, за который не впервые хотелось ухватиться. Хоть и прорезало её мгновенно словно молнией. И кровоточила язва до колик в грудине сызнова. Но в этот раз реальность сшибает её чугунной шар-бабой. Вырвав душу из тела, оставив наблюдать безучастно, безмолвно, бесчувственно. Когда он всё же решается подойти и, словно не было этой пропасти длинною в вечность, без тени горечи нежно улыбается. Этими губами. Этими глазами. Ещё немного и клиническая смерть обратится биологической. И не боязно вовсе, ведь она смогла воочию лицезреть его напоследок. Но нет, паршивое самосохранение нечаянно подкидывает её и уносит на чужих ногах прочь. Воздух! Воздух! Там в прохладе глухой ночи с ознобом медленно выползают наружу чувства, душимые годами одинокой подушкой, в неё же изливаемые, как ни крепись ради нового бессмысленного дня. А теперь здесь огромная, разрастающаяся с каждым мгновением трещина в переполненной скорпионами плотине. Бесщадно снесёт крышу и вырвет всё нутро с корнями, обескровит, растерзает в клочья, что и не собрать уже. И вот он, последний камень в возведённую издавна по кирпичику и на глазах рушащуюся стену. Его потерянный, но жаждущий взгляд, который ощущается всеми коматозными сенсорами на попе, не зная сейчас, желает ли она обманываться али воистину экстрасенсорить. Но не надышаться перед смертью. И она оборачивается, срываясь вниз с Ниагары. Как только он оказывается рядом, руки магнитом льнут к груди, бессовестно лаская, будто этими же руками она его и не отталкивала. И едва его тепло по-собственнически нежно обнимает её в ответ, она хватается за него жадно как за буёк посреди штормового океана. Сжимая до хруста, сливаясь в одно целое. Вечность. Больше ничего не надо. «Прости. Прости меня», она шептала, хотя вряд ли поступила бы иначе. Именно так снова ради того, чтобы у него было всё… всё кроме неё. «За что?» не понимал он, несмотря на шрамы, оставленные ею, и фантомы, преследовавшие его по всему свету. Отзывается лишь тишина, кричащая в очищающем пламени, разрезая хрупкую плоть. Но раны тотчас же орошаются мёдом. Один нарыв вскрывается, другой заживает. Клетка за клеточкой. Слеза за слезинкой. Минута за минутой. «Можно тебя не отпускать?» заклинает она, всё также безотказно уткнувшись в его шею, словно беззубый Дракула токсикоман. «Нужно, — стиснув её крепче. — Нужно не отпускать», выдыхает он вселенскую тяжесть долгих лет, прожитых в небрежном заблуждении и безропотной пьяной разлуке. Нельзя так больше чудить, чёрт возьми. Нельзя. Дважды по тем же граблям херачить. Идиоты. Теперь приковывать друг друга цепями, выбросив к ебеням ключи, и, если вздумается, то играть в садо-мазо только так. Наслаждаясь, глаза в глаза. Не прячась и не сбегая ёжиками в туман.