***
Его тело горит, и через дымку полуприкрытых ресниц Драко видит её: яркие солнечные лучи пронизывают её волосы, жёлтыми и нежно-розовыми мазками ложатся на кожу, на мягкую синеву вокруг век. Она отбрасывает его одеяло в сторону, её свитер уже валяется в углу. И через тонкую хлопковую футболку Драко видит выступы её ключиц и рёбер, аккуратные контуры груди и росчерки мышц вдоль живота. Она наклоняется ниже, и кудри щекочут ему руку. Драко смотрит на гибкую линию её шеи и завитки у затылка и думает, куда этот сон заведёт его. Её горячие распахнутые ладони касаются его голой груди, скользят выше, пока Драко не задыхается от щиплющей боли. Он шире распахивает глаза, и смутно-сумеречная дымка сна распадается. От его левого плеча к груди тянется уродливая рваная рана, и Грейнджер зло бормочет что-то, пока обрабатывает её экстрактом бадьяна. — Дурак, — шипит она, когда поднимает глаза к его лицу. Её рука сильнее сжимает его раненое плечо, и ему приходится закусить щеку, чтобы проглотить жалкий стон, зародившийся в горле. — Какого чёрта ты пошёл один? Она зла: румянец затапливает её щёки и горло, утекает под съехавший ворот футболки. И Драко невольно представляет её грудь: тугую и наверняка такую же красную. Он взвинчен и перегружен; руки, которые то нежно, то грубо проходятся вдоль его раны; кудри, которые щекочут его кожу; румянец, который заставляет его думать обо всех неуместных вещах, и голос, дрожащий от злости и чего-то ещё. Он проглатывает слюну, сухую и вязкую, и ком, отчего-то застрявший в горле. — Ингредиенты закончились, — сипит он. — И? Ты не можешь уходить один. Это опасно. Если ты будешь предупреждать меня или Грюма, то мы сможем… — Разве вся суть моих вылазок не в том, что их не нужно планировать? — Мы больше не можем так действовать. Если на тебя нападут, пока ты один… — Меня расщепило, Грейнджер. — В этот раз. Ты не можешь быть уверен, что в следующий раз ты не встретишь Пожирателей. — Я не посвящён в тайны Ордена. — При чём здесь… — Она моргает. Понимание отпечатывается на её лице горестной складкой вокруг губ, сеткой бессонных морщинок вокруг глаз. — Ты издеваешься? Она почти задыхается; глаза сужены, а губы плотно поджаты. Поднимается рывком, несколько раз обмеряет комнату шагами, судорожно поджимает пальцы. От её нервного мельтешения у Драко рябит перед глазами, он хватается за её запястье, влажное и блестящее от экстракта бадьяна и целебной мази. — Я буду осторожен, хорошо? Она качает головой, но всё равно замирает, опускается на кровать, едва задевая его бедро своим. Белое и дрожащее пятно горла перетягивает на себя его взгляд. — Я поговорю с Грюмом; мы никогда не уходим на миссии по-одному. И ты не должен. — Грейнджер… — Это не обсуждается, Драко. Мы не можем потерять одного из целителей, потому что его расщепило или… — она сглатывает. — Как это вообще вышло? Ты попал под антиаппарацонный купол? Драко хочется соврать, коротко кивнуть в ответ, но Грейнджер смотрит так, будто и правда волнуется, и он слышит свой голос, сиплый и слабый: — Нет, я был в Уилтшире. — О. — Она повторяет: — О. Ты не хочешь… — Нет, — обрывает он её, — точно нет. Холод пронизывает его мысли, он слабый и трескучий, и он ничего почти не меняет. Драко быстро цокает языком и переводит тему, отвлекая и себя, и Грейнджер: — Зато я нашёл, чем мы можем заменить корень мандрагоры. Её лицо меняется почти мгновенно: брови приподнимаются, вдоль переносицы ложатся лёгкие морщинки. На дне зрачка загорается живой интерес, и она спрашивает, почти растеряв недавнюю злость: — Что? Как? Это настолько абсурдно, что Драко смеётся. Ему больно, и рваный смех быстро перетекает в сдавленный стон. И она только фыркает в ответ, стискивает его пальцы в своей горячей ладони. Красные отсветы ползут по потолку, и он говорит обо всех способах превратить белену во что-то хоть отдалённо полезное. Грейнджер кривит губы улыбкой, но края рта дрожат, и кончики пальцев дрожат тоже.***
Бесконечная череда миссий прерывается: Грейнджер и два её идиота всё реже уходят на задания. И Драко постоянно видит её то в гостиной, то на крыльце, всегда в окружении плывущих за нею книг, свитков и коробок с портключами. Что-то должно произойти, но ничего не происходит, и коттедж пропитывается напряжённым ожиданием. И Драко ненавидит это. Это и кое-что ещё. Грейнджер не покидает коттеджа, но ей не до него. Только иногда её взгляд, требовательный и горячий или задумчивый и расфокусированный, мажет по его спине, пока он варит зелья, лечит раненых или собирает травы, высаженные поблизости. Зато Уизел не оставляет её ни на минуту. И, нависая над чужой распоротой раной или зельем из обрезков дубовой коры и высушенной кожицы растопырника, Драко говорит себе, что это неизбежно. Они неизбежны. Грейнджер и Уизли; каждый в Ордене знает: они созданы друг для друга. Рот вяжет от рябинового отвара, и он тащится из лазарета в чулан, спотыкаясь через шаг, когда не то Фред, не то Джордж ловит его. Драко не до конца уверен. Но у них огневиски, и он устал, и он измучен, и это достаточный повод остаться. В комнате ещё слышны отголоски смеха и обрывки разговора; они на мгновение стихают с его появлением, и тишина давит ему на барабанные перепонки. Драко делает несколько быстрых глотков — пятым почти давится. Его язык и щёки немеют, горечь оплетает горло. Лампа под потолком покачивается перед глазами, её оранжевые отсветы кругами рассыпаются по полу. Симус развлекает их идиотскими шутками, а Невилл — попытками колдовать левой рукой. Вместо Люмоса он направляет себе в лицо струю ледяной воды, и Драко слышит свой смех, неестественный и незнакомый, какой-то чужеродный. Охлаждающие чары развеиваются, и он чувствует жалящую боль, ползущую вверх по плечу; но даже это не так мучительно, как открытая и широкая улыбка Грейнджер, отданная не ему. Он ловит её дважды: в первый раз — в гладком отражении стеклянной дверцы, свет лампы проливается на неё сверху, её гибкие руки обвивают Уизела за шею, а на щеках темнеют едва намеченные ямочки; во второй раз — позже, когда она возвращается на кухню. Грейнджер садится, подобрав под себя ноги, на один из пыльных диванов. Её колени едва касаются коленей Уизела. Она возбуждена и восторжена, и она громко говорит, активно размахивает руками. И она, кажется, в порядке, и Драко не может этого вынести. Он выскальзывает наружу, никем, конечно, не замеченный. Снаружи снова мокрый ветер — другого здесь не бывает. Впереди пляж, убегающий в неидеальную темноту, глубокое море и серые гребни волн. Песок грязный: усыпанный сухими водорослями, выбеленными палками и гладкой галькой. И Драко не понимает, что Грейнджер в нём находит. Он кутается в широкий и колючий свитер, утопает в его длинных рукавах и зло смотрит на разливающееся вокруг море, как будто оно таит от него ответы.***
— Грейнджер, у тебя нет занятия получше? Драко перекидывает сумку через плечо и прикусывает щеку, но она даже не откликается, зашнуровывает свои ботинки, поправляет свитер, прячет палочку в кобуру на предплечье. — Я иду в соседнюю деревню охотиться на лукотрусов. Это, — он обводит рукой пространство между ними, — просто трата времени. Она кладёт руки на бёдра и хмурит брови, смеряет его медленным и раздражённым взглядом. — В прошлый раз, когда ты уходил за ингредиентами, ты вернулся с огромной раной на плече. — Меня… — И мы потратили две порции экстракта бадьяна на твоё лечение. Ему горячо от стыда и совсем нечего ей ответить, поэтому Драко просто поджимает губы и уходит вперёд, громко хлопая дверью перед её лицом. Это Грейнджер, конечно, не останавливает, и она идёт за ним следом, тяжело и напряжённо дыша. Называет сволочью, когда хватает за руку, чтобы аппарировать. А в деревне ведёт себя подчёркнуто отстранённо: молчит, пока он обрезает нитеобразные корни и отцепляет лукотрусов от деревьев; молчит, пока он убирает их в сумку, прокладывая тонким слоем пергамента; молчит, пока он собирает растущую поблизости руту и полынь. Она стоит, прижимая ладони к бёдрам, и нетерпеливо постукивает носком ботинка по размякшей земле. — Я же говорил, что это пустая трата времени. — Это вопрос безопасности. — Это не объясняет, зачем тебе было идти со мной. Драко старается сказать это беспечно, небрежно; так, словно не ломает голову над тем, зачем Грейнджер пошла с ним, почему не отправила кого-то ещё, почему не осталась в коттедже с Уизелом. Нет, он только рад позлить того, но у Грейнджер действительно есть дела получше, чем тащиться в корнуэльские леса за лукотрусами. Драко стирает землю и кислый зелёный сок с ножа, убирает его вглубь сумки к ингредиентам и пустым свёрткам. Под этим углом он не видит её лица, только косой срез от правого плеча вниз и скрещенные на груди руки. — Что, недостаточно хороша для тебя? Вскидывает взгляд, но на губах у Грейнджер вместо злости усмешка. — Очевидно, — мгновенно откликается он, но голос звучит нелепо — связки дрожат. Она громко фыркает, приподнимает брови и слегка морщит нос, гибко потягивается; и через тонкий хлопок футболки Драко видит выступы и впадины её рёбер. Сглатывает, прочищая расщипанное, сухое горло. Отворачивается, осторожно отцепляет незамеченного раньше лукотруса от одной из верхних веток. — И для чего они нам? Лукотрусы, я имею в виду. — Разве ты не должна была узнать это до вылазки? — Зачем? — непринуждённо спрашивает она и наверняка пожимает плечами. — Грюм не обязывает вас отчитываться? — Зачем? — повторяет Грейнджер сконфуженно. — Мы доверяем тебе, Драко. Грейнджер говорит это буднично, немного сбито с толку; так, словно это — элементарная истина, а не самая невозможная и абсурдная вещь, которую он когда-либо слышал. И Драко отрывает взгляд от лукотруса, чтобы поймать красный мазок заходящего солнца, падающий на её приоткрытые губы. Веточка лукотруса переламывается в его руке, и она продолжает: — Просто, если я буду знать, что ты пытаешься сделать, то я смогу тебе помочь. Она закалывает волосы, и Драко видит несколько выбившихся кудрей, которые щекочут её тонкую шею. Кончики пальцев покалывает, и ему приходится несколько раз ущипнуть себя за запястье, чтобы унять тупое жжение в ладонях. — Я думал приготовить мазь от ожогов. — И для этого придётся зверски распотрошить лукотрусов? — Её брови хмурятся, между ними ложится тонкая складка. — Вроде того. Драко протягивает вперёд ладонь с переломленной веточкой посередине и кивает на тёмно-зелёные отростки, спрятанные под корой. Медленно разделяет лукотруса, листочки крошечные, а руки отчего-то трясутся. — Зелёные части можно смешать в пасту с молли и цветами горечавки; должно снимать боль и отёк. А кору можно настоять на лунной росе, и использовать потом для регенерации кожи. Может быть, даже для заживляющего зелья, если я найду хороший сцепляющий элемент. Грейнджер улыбается ему; глаза лучатся от восторга, а в следующую минуту тёплые руки оплетают его шею, чистый запах мыла и трав забивается в нос. Это удивляет его ровно настолько, чтобы застыть на миг, но найтись, наконец, несмело опустить руки на её спину. Пальцы едва колет прикосновением, но под кожей уже горит. Её голова покоится у него на плече, подбородок — в выемке у ключиц; её тело гибкое и тонкое, и оно идеально ложится в его объятия. И Драко хочется навсегда запечатать это мгновение в памяти. Грейнджер отстраняется первой, и Драко думает обо всех, очевидно, бессмысленных открытиях в мире отчаянного зельеварения, которые ему предстоит совершить.***
— Мне нужна твоя помощь. Грейнджер перехватывает его на пути от лазарета к чулану, за ней плывёт высокая стопка книг и несколько исписанных свитков. Стопка выглядит нестабильной, а Грейнджер — уставшей. Под глазами лежат тени, синева растекается от нижних век до самых скул. Перекрученные волосы закреплены в пучок палочкой, и несколько выбившихся прядей присохло к вискам и шее. Драко давит желание отвести их от лица или поправить съехавший ворот свитера, судорожно поджимает пальцы и, неловко замявшись, переспрашивает: — Моя помощь? Грейнджер кивает, он хмыкает, но приоткрывает дверь, пропуская её первой. В чулане стоит влажная духота; над котлами висит белёсый и густой пар. Она стирает мгновенно налипшую влагу с висков, занимает единственный свободный стул. Книги и свитки медленно опускаются за ней следом. — Ты не хочешь открыть окно или наложить охлаждающие чары? — Это повредит зельям. Обычно небольшие перепады температуры не проблема, но обычно мы не притворяемся, что недотрога — это почти то же самое, что гидроцера. — Это стало намного сложнее, да? Раньше зелья казались такими простыми: нужно всего-то следовать инструкциям. А теперь… — она пожимает плечами, обрываясь на полуслове. — Всё то же самое. Просто инструкции сложнее, а результат хуже. — Он кивает на один из кипящих котлов, лениво ведёт палочкой, чтобы размешать зелье: три раза по часовой и пять — против. — Взять тот же костерост. В учебнике в рецепте будет гидроцера, потому что это самый простой и самый эффективный вариант. Недотрогу нужно вымачивать в уксусе, а уксус плохо сочетается с рутой, поэтому вместо неё придётся добавлять полынь и немного высушенной калган-травы. Но сращивающий потенциал полыни гораздо ниже, поэтому в результате ты получаешь зелье, которого нужно почти в два раза больше, чем обычного костероста, чтобы добиться того же эффекта. Но в отличие от гидроцеры, недотрогу можно найти даже здесь. — Ты и правда разбираешься в зельях. — А ты сомневалась? В конце концов, Северус — мой крёстный, — самодовольно отзывается он, но осекается вмиг, сглатывает. Продолжает осторожно, как проверяя воду: — Он дал мне несколько дополнительных уроков по просьбе отца. Ответ хоть и поддаётся ему, откликается жаром вдоль загривка. А Грейнджер улыбается не радостно, но как-то вымучено; губы поджимаются до тонкого росчерка. Щёки наливаются краской из-за жары, и она вытирает пот со лба и шеи. — Так что ты хотела? Он ждёт, но Грейнджер молчит, сминает зубами губы, как будто немного мнётся даже. — Я обновляю портключи для Ордена и подумала, есть ли способ зачаровать их под волшебника. — На крови? — Разве есть другой способ? Драко качает головой: — Не такой, о котором я знаю. — Но на крови — это возможно? — Конечно. У нас… у многих чистокровных семей есть фамильные ключи, которыми не могут пользоваться посторонние, только связанные с семьёй узами крови. — Насколько это сложно? — Создать портключ, связанный с родом и родовой магией? Я не знаю, Грейнджер, какая у нас шкала? В обычное время, как сварить идеальный Феликс Фелициус. В нашем положении — убить дракона голыми руками. Особенно если ты хочешь снабдить такими весь Орден. — Значит, без шансов. Её плечи сникают; Грейнджер снова закусывает губу, трижды отрывисто кивает. За рёбрами разрастается жжение, оно колет в груди. Будто это его вина, что Орден не может позволить себе нормальные ингредиенты и продвинутые чары. Он цокает языком, стискивает пальцами занозистый край стола. Он не будет давать ей ложную надежду. — А что насчёт зелья сопротивления магии? Тёмной магии. — Грейнджер подцепляет пальцами нитку из разошедшегося рукава, тянет её до резкого щелчка. — Из подливки и гноя бубонтюбера? — Он фыркает, но Грейнджер на его колкость не отвечает, прищуривает глаза. — Подожди, ты серьёзно? Грейнджер, это зелье — подделка, фальшивка, чтобы вытянуть галлеоны из запуганных волшебников. — Я не прошу тебя сварить его. Но если есть зелье сопротивления обычной магии, то должен быть способ создать такое же для тёмной. — Грейнджер, если бы был способ защититься от непростительных… — Я не говорю о непростительных, Драко. Тёмные проклятия, влияние тёмно-магических предметов — всё это не менее серьёзная проблема, и если у нас будет хотя бы что-то… — она вздыхает. — Даже слабое, даже ненадёжное. — Даже если у меня получится, Грейнджер, ты правда думаешь, что в этих условиях мы сможем приготовить такое зелье для всех? Она качает головой, опускает взгляд. Блик солнца тянется вдоль усталых теней на её нижних веках и кровящих ранок на её искусанных губах. Драко понимает, что значит этот её взгляд, и не заставляет Грейнджер произносить это вслух. Он шумно выдыхает, сдавливает пальцами переносицу. — Я попробую, но обещать ничего не буду. Её лицо светлеет, и ради этого короткого облегчения, смягчающего её черты, Драко не против попытаться. — Я могу помочь? — Нет, главное — дай мне время. Когда Грейнджер уходит, он ставит очередной котёл с рябиновым отваром на огонь. Скулы сводит, и Драко чувствует знакомую тягучую боль, растекающуюся от висков к затылку. Ему потребуется много отвара, очень много отвара. Драко работает над зельем; и время течёт вокруг него: солнце заходит, и нечёткие сумерки заползают в его каморку; солнце встаёт, и омерзительно яркие лучи режут пространство вокруг; солнце снова садится, и от горечи рябинового отвара у Драко сводит скулы. Солнце встаёт.***
— Тебе нужно отдохнуть. Красноватые отсветы огня тянутся по половицам; петли скрипят, когда Грейнджер прикрывает за собой дверь, но Драко не оборачивается, он вытирает лоб рукавом свитера, опускает в котёл два пучка калган-травы. Терпкий, горелый запах ударяет ему в лицо. Зелье булькает, по поверхности расползается тонкая пузырящаяся плёнка, почти чёрная на вид. — Ты совсем не спишь, — добавляет она своим высокомерным и нравоучительным тоном. Драко не отвлекается, взмахивает палочкой, спешно вмешивает калган-траву, но зелье густеет быстрее и уже на третьем обороте застывает подгоревшей пастой. — Блядство. Острый край стола втыкается в основания его распахнутых ладоней, и он давит желание смахнуть котёл на пол. Это его семнадцатая попытка, и она такая же безуспешная, как все предыдущие: зелье выкипало; зелье сгорало; зелье застывало желеобразной массой или пастой; зелье взрывалось; зелье ни разу не работало так, как ему было нужно. Он чувствует, как дрожат его плечи, как вдоль позвоночника колет. Согнутые в локтях руки трясутся. Шаги скрипят по половицам; и когда она подходит, ему видны только её буйные кудри и задранный вверх подбородок. Её подбородок и щёки обметало слабое корнуэльское солнце, и Драко сильнее сжимает пальцы, чтобы случайно не коснуться её жарко-красной кожи. Он вытирает ладони о край свитера, испаряет испорченное зелье. Проблема в чемерице, конечно, она плохая замена для вороньего глаза и ужасно сочетается с калган-травой. Особенно когда у них нет ни жилы мантикоры, ни толчёного рога единорога, чтобы уравновесить её. Его отвлекает слабое давление ладони на основание шеи и мягкое тепло, ползущее вверх по загривку. Грейнджер осторожно подцепляет его отросшие волосы, разлохмачивает их. — Малфой, — зовёт она тихо, пробует снова: — Драко, пойдём, тебе нужно отдохнуть. — У нас заканчивается мазь от ожогов. — Ты займёшься ей завтра. Тонкие пальцы несмело перебирают волосы у него на затылке, и Драко невольно тянется за этой странной и неуместной лаской. Её ладони горячие, а мозоли на них сухие и колючие, но это совершенно неважно. Тяжесть ложится на его плечи, и он ощущает, как они сгибаются, совершенно не по-малфоевски ссутуливаются. Малфои не горбятся, не носят свитера с протёртыми локтями, не варят зелья в пыльных кладовках, не позволяют грязнокровкам даже прикоснуться к себе. Малфои вообще много чего не делают, но во внезапно разошедшиеся зазоры старого имени вмещается всё это и ещё многое другое. И теперь Драко будто бы лучше понимает, как не быть Малфоем, чем как оставаться им. Грейнджер мягко надавливает ему на спину, разминая затёкшие позвонки и налитые напряжением плечи, невесомо проводит ладонью вниз, пока не упирается большим пальцем в точку над лопатками, не замирает. — Пойдём. Это ждёт до завтра. Он кивает, и Грейнджер ведёт его через затопленные сумерками коридоры к мансарде; Драко пару раз спотыкается, поднимаясь по лестнице, и она оборачивается через плечо. На мгновение неловко замирает, обрамлённая провалом двери, прежде чем переступить через порог, подвести его к кровати, надавить на плечи. Матрас проминается с тихим скрипом; Грейнджер поджимает губы и мимолётно усмехается: — Я останусь ненадолго, убедиться, что ты не сбежал обратно в чулан или лазарет. Через узкое окно в комнату сеется слабый и серый свет; он бликами ложится на заваленные книгами и коробками шкафы, на затёртые половицы и полинявшую рогожку ковра. Драко хлопает ладонью по разбитым простыням, пожимает плечами. — Хотя бы не стой. Он отворачивается к стене, когда ложится, и только через несколько мгновений чувствует, как матрас вновь проминается, а после, как её горячая рука проходится от его плеча к кисти. — Уизли это не понравится. — Рона это не касается. Драко хмыкает в ответ, несмелой рукой накрывает её руку. И, наконец, засыпает. В своих снах он видит Грейнджер, голую и пекуче-красную, с протянутыми к нему руками; Грейнджер, укрытую и покойно-белую, с разорванной раной на груди; Грейнджер с покрасневшим кончиком носа и глазами; Грейнджер с трясущимися пальцами и губами; Грейнджер с широкой улыбкой, которая только для него.***
Они с Грейнджер спят. Буквально. Часто, если не на задании или в другом убежище, она приходит к нему в комнату, укрывает их тяжёлым сваленным одеялом и засыпает. И это восхитительно и ужасно, потрясающе и мучительно. Драко узнаёт, что во сне она бормочет, ворочается, ворует одеяло, и это гораздо-гораздо больше, чем ему стоило бы знать о сонных привычках Грейнджер. Он не на своём месте: в убежище Ордена; не то целитель, не то зельевар, не то бесполезный пленник; с Грейнджер, спящей с ним в одной кровати. И он спит ужасно: проводит ночи в попытках увернуться от её согнутого локтя или острого колена. Так всё и тянется, пока он не слышит в один вечер, как она тихо всхлипывает, уже спящая. Плач перекашивает её лицо, дрожью отдаётся в плечах, и Драко, сам не зная зачем, сгребает её в свои осторожные объятия. Она успокаивается сперва, комкает пальцами футболку на его спине, зарывается лицом в изгиб плеча. Ткань быстро мокнет, и Драко обводит ладонью выступы её лопаток и позвонков, пока Грейнджер наконец не вздрагивает в последний раз, не затихает, намертво вцепляясь в него. Её горячее дыхание рассыпается по его коже, и Драко забывается беспокойным сном, чтобы проснуться наутро первым, выскользнуть из кровати и до самого вечера чувствовать, как румянец подбирается к щекам, стоит ему застыть взглядом на её буйных кудрях. Они с Грейнджер спят. И в этом нет ничего такого. Совсем. Правда, кажется, всё-таки есть.***
Сегодня её день рождения, и об этом помнят все. В убежище с самого утра прибывают люди. Вокруг неё так шумно, тесно и людно, что для Драко совсем не остаётся места. Из дальнего угла он следит за её широкой улыбкой и смешливой складкой вокруг губ. Вещи, которые ей дарят, — бесполезные сентиментальные безделушки, напоминания о давно провалившихся в пустоту днях. И её глаза мутнеют и краснеют, когда она оглядывает их, улыбкой поджимая губы. В лазарете сегодня, как назло, спокойно, зелья достаиваются, и Драко некуда себя деть. Он слоняется между заполненными уже не врагами, но ещё не друзьями комнатами, пока не выбрасывает своё тело, уставшее и затёкшее, во влажный осенний полдень. Перед коттеджем сохнут травы, белеют выстланные прибрежной галькой дорожки. Он ждёт, но день только растягивается, и он слышит хлопки двери, стук шагов и скрежет разговоров, пока не слышит вдруг её голос: — Это невежливо, знаешь ли, игнорировать именинницу, — говорит Грейнджер, опускаясь на шаткую скамейку рядом с ним, и мир вмиг затихает. — Я могу и обидеться. Он хмыкает и не отвечает, вытягивает из растянутого кармана книгу, протягивает её Грейнджер. Он нашёл её случайно во время одной из вылазок и берёг потом несколько месяцев. Корешок книги заломан, уголки помяты, и в обычной жизни Драко бы к такой и не прикоснулся, но теперь уже неважно. — Матильда? — усмехается она искренне, а Драко горячо от стыда. Он едва не выхватывает книгу из её рук, когда вдруг замечает, как Грейнджер наклоняет голову вбок, прищуривается, пробегается пальцами по жёлтым и тонким страницам. — Мне показалось… — начинает он непослушным голосом, но умолкает, когда из её горла вырывается надрывный и сдавленный звук. — Моя мама, она подарила мне её, когда пришло письмо из Хогвартса. — Она несильно бьёт корешком книги по колену, нервно ведёт плечами. — Сказала, что это очень-очень смешно, потому что очень-очень похоже. Не думаю, что она когда-нибудь вспомнит об этом, но… Она прикусывает щёку, и её дрожащие губы растягиваются новой, незнакомой улыбкой. И плотный ком сдавливает ему грудь. — Я… — Он заминается, сглатывает. — Мерлин, извини. Его извини тяжелое, в нём вес множества вещей из времён, когда Драко слишком хорошо понимал, что значит быть Малфоем. Оно расходится глухим эхом, и Грейнджер вздрагивает, вскидывается; она, конечно, сразу всё понимает. — Нет. — Грейнджер трясёт головой. — Нет-нет-нет. Спасибо. Правда. Ты не представляешь, сколько это для меня значит. Она снова опускает взгляд на книгу, нежно проводит большим пальцем вдоль корешка. А потом вдруг наклоняется и целует его; планировалось в щёку, наверное, но её губы, сухие и обветренные, прижимаются к краю его рта. Она отстраняется вмиг, заглядывает ему в глаза; через её переносицу тянется красное пятно, и Драко мажет по нему большим пальцем, а после притягивает её ближе, зарывается пальцами в уже растрёпанные пышные кудри. Он целует её куда-то между нижней губой и подбородком, потом в угол рта и, наконец, в губы. Вторая ладонь ложится на её расшитую румянцем шею. Вокруг иссыхают травы, блик солнца дрожит над запылённым горизонтом, ветер тянет солёный морской воздух, и всё, кроме её лица, смывается молочно-белым пятном.***
Грейнджер прижимается к нему боком, макушка упирается ему в подбородок, и щекотка дыхания растекается по груди. Она спит, и сон её спокоен. Их ноги переплетены, её колено давит ему на бедро, а ладонь сжимает плечо. И кожу покалывает там, где она его касается. Она обнимает его всем телом, и Драко погребён под её мягким жаром и буйством волос. Он — её, и об этом известно всем. Фред хлопает его по плечу, когда вихрь аппарации уносит Грейнджер на очередное задание; Симус хмурит рассечённую проклятием бровь, когда Драко на лишнее мгновение зависает у её двери; Невилл пожимает плечами, пока Драко по пятому разу перебинтовывает её пустяковые раны; Поттер, Уизлетта и Уизел при каждой встрече прожигают ему спину изъедливыми взглядами. Но дальше взглядов не заходит — никто не верит, что Грейнджер его, и Драко не верит тоже. Над морем расползается рассвет, через узкое окно Драко видит отблеск восходящего солнца и стелящийся поверх воды туман. Пальцами обводит острую косточку на её плече, укрытом мягким рукавом футболки. Её тело ещё расслабленно сном, но веки вздрагивают, слипшиеся ресницы трепещут, и она поднимает на него взгляд, поплывший и потерявшийся. — Доброе утро. — Что-то давит Драко на грудь, и голос неровно хрипит. — Выспалась? Она улыбается ему безотчётно и заспанно, опирается на согнутую в локте руку, чтобы приподняться. Кудри растрёпаны, и они застилают собой и узкое окно, и занимающийся рассвет. Она тянется за палочкой (наверняка проверить время), но Драко перехватывает её руку, отводит запястье за спину. — Ещё рано, не спеши. В этом больше мольбы, чем просьбы, но Грейнджер благосклонна: она бросает короткий взгляд за плечо и снова опускает голову ему на грудь. Её обветренные пальцы прижимаются к узловатым шрамам от поттеровской Сектусемпры. Между их кожей плотный хлопок его футболки, но прикосновение от этого жжёт не меньше. — Ты вернёшься сегодня? Несколько прядок выбилось, и Драко убирает их за ухо, ногтем цепляя щеку. — Завтра, если всё пройдёт хорошо. Драко коротко кивает в ответ. — По слухам, там есть высушенные жилы мантикоры, — продолжает она. — Ты шутишь? — Ни капли. Если Луна не ошиблась, там осталось много ценного. — Луна Лавгуд? — Драко приподнимает брови. — Лунатичка Лавгуд? Грейнджер больно щиплет его за плечо и поджимает губы. — Не смей. — Ты уверена, что ей можно доверять? — не унимается он. — Драко… — Я понимаю, что она твоя подруга, но ты уверена? Вылазки в последнее время идут всё хуже, и если ей просто показалось, весь этот риск будет впустую. Ты знаешь Лавгуд, она… — Я уверена, Драко, что риск стоит того, ошиблась Луна или нет. Если у нас будут нормальные ингредиенты… Её голос звенит, и Грейнджер обрывисто выдыхает. А Драко чувствует медный и липко-солёный привкус на языке. Она отталкивается от него, выбрасывая Драко из своих тёплых рук, и встаёт. Голубоватые проблески рассвета ложатся поверх половиц и её вмиг потемневших черт. Она одёргивает футболку, натягивает свитер поверх, закручивает волосы в тугую косу. — То не получится, как в тот раз. Как в тот раз — это когда противоядие оказалось слишком слабым. Это его ошибка, но цену за неё платят другие. Драко застывает; в горле разрастается ком. Эмоции на лице Грейнджер сменяют одна другую, но Драко слишком оглушён, чтобы следить за их увяданием. Ему хочется сказать, что это низко и подло с её стороны — бросить это обвинение сейчас, а ещё: что ему жаль и что он сделал всё, что мог. Но ком в горле тяжёлый и плотный, и он сковывает его шею и плечи. Драко поднимается следом, садится на кровать, машинальным движением шарит по разворошенным простыням. Холод медленно расползается вниз по телу. И он не слышит ни её извини, ни шорох шагов, ни шуршание мягкого рукава. Свитер колет ему щеку, когда Грейнджер обхватывает его лицо ладонями, задирает так высоко, что Драко чувствует, как растягиваются сухожилия на шее. — Извини, — повторяет она громче, касается его лба своим, кудри рассыпаются по его лицу, щекоча кожу. — Ты права. Нам действительно не помешают нормальные ингредиенты. Его голос холодный и ровный, начисто лишённый любых эмоций. — Не делай этого, — говорит она, обводя большими пальцами его скулы, — не закрывайся от меня. Даже если я злюсь, даже если говорю ужасные вещи. Пожалуйста? И он кивает, чувствуя, как спасительный холод покидает его тело. Что бы она ни попросила — Драко не хватит сил ей отказать.***
— Есть! Грейнджер врезается в него, и у Драко из лёгких выбивает весь воздух. Его правая нога вязнет в песке, и он валится на высохшие травы и влажный песок, утягивая её за собой. На её щеке тонкий и узкий порез, и он кровит, и Драко пытается дотянуться до склянки с экстрактом бадьяна, которую всегда носит с собой. Но Грейнджер мешает. — Там есть и жилы, и корень мандрагоры, и даже немного рога единорога, — говорит она и снова отбрасывает его руки наверх. Её глаза и кончик носа красные, а вздох похож на всхлип. — Это… — Замечательно, да? Это настоящее чудо, что Луна их нашла. И Драко не знает, что ей ответить, поэтому тупо говорит: — У тебя кровь. — Что? — У тебя кровь на щеке. Подожди секунду. Он вытаскивает склянку с бадьяном, приподнимается на локте; зелье щиплет пальцы, и он осторожно прижимает их к ранке, опускает ниже — к искусанным и красным губам, к небольшой царапине на подбородке и пятну стёсанной кожи рядом. Ему эгоистично хочется, чтобы её царапины и порезы не заканчивались. Снова проводит рукой вдоль скулы. А Грейнджер смотрит на него, не отрывая взгляда, и её тяжело вздымающиеся рёбра через вдох касаются его руки. Драко видит, как она сглатывает, как нервно облизывает губы. Тянется ближе, но слышит сперва тихий кашель, а потом громкий смех. И застывает. С крыльца на них смотрят Фред и Невилл, за их спинами мелькают другие тени. И это неловко и ужасно, и Драко ждёт, что сейчас Грейнджер сбежит, оставит его здесь одного. Но Грейнджер не вскакивает, не уносится уверять остальных, что они всё неправильно поняли. Только помогает ему встать, а потом утягивает в чулан к только что добытым ингредиентам. Она насильно помогает ему, пока — впервые за несколько месяцев — Драко варит настоящие зелья. И это идёт удивительно легко, потому что ему не нужно думать о том, чем смягчать неподходящие ингредиенты, как убирать нежелательные эффекты и как не сжигать всё в процессе. Последним он возвращается к грейнджеровскому эксперименту и тратит впустую полторы драгоценных жилы, прежде чем получает что-то хоть отдалённо рабочее. Зелье выходит насыщенно-синим и немного вязким. — Давай проверим. Грейнджер тянется к виалу, чтобы набрать немного зелья, когда Драко перехватывает её запястье. — Как? Она растерянно хлопает глазами. — Я выпью порцию зелья, и ты наложишь на меня какое-нибудь… — Нет. — Он закрывает котёл спиной. — Я не буду… мы не будем так его проверять. — Я могу попросить кого-нибудь другого, если тебе сложно. Он щурится, шумно вздыхает. — Ты не будешь просить кого-то ещё проклясть тебя. — И как иначе мы убедимся, что оно работает? — Грейнджер хмурится, сжимает губы. Взгляд мечется по его лицу, и она выплёвывает: — Нет! Я не буду проклинать тебя. Нет. — Я могу и сам. Грейнджер, — он прижимает её руку к своей щеке и рвано выдыхает, — если я не ошибся, то ничего не почувствую, если — нет, лучше пойму, что не так. Но если ты попытаешься прикоснуться к этому котлу, я уничтожу зелье. Мне всё равно, сколько работы и ингредиентов на него ушло; ты не будешь проверять его на себе. Она кивает отрывисто и нехотя и, конечно, не соглашается подождать его в гостиной. На третьем проклятии защита, созданная зельем, рассыпается, и Драко чувствует, как его правое предплечье разрывает изнутри. У него подкашиваются колени, вдох булькает в горле, в ушах звенит, и Драко чуть не переворачивает один из котлов, когда Грейнджер ловит его. Он приходит в себя на полу; ноги вытянуты вперёд, голова покоится у неё на плече, и грудь неровно и тяжело ходит от сбитого дыхания. — Спасибо, — говорит она, отводя взмокшие волосы от его лица и ласково пробегаясь пальцами вдоль зудящих висков. — Оно ведь не для тебя. — Драко хочет разозлиться, но даже не удивляется, когда она коротко кивает в ответ. — Поттер? Новый кивок. И Драко понимает: всё это — никогда не для неё; как понимает и то, что без Поттера всё это не имеет смысла. Грейнджер стискивает его руку в своей и тихо говорит: — Пойдём, тебе нужно отдохнуть. Грейнджер тащит его к себе в спальню, которую делит с Уизлеттой (до его мансарды четыре пролёта лестницы, и Драко сомневается, что его трясущиеся ноги преодолеют хоть один). В комнате её защитники, и они замолкают, стоит ему перевалиться через порог. У Уизела лицо такое же красное, как его волосы и веснушки, и он стискивает кулаки до хруста. Поттер спокойнее; он поправляет очки, щурится, морщится, словно прикидывает что-то. Драко надеется, что не убийство. Это странно и неуместно. Впервые за несколько месяцев он чувствует себя так, словно всё вернулось на круги своя, и они снова в школе, и Поттер снова его худший ночной кошмар. Но Грейнджер невозмутима, она не даёт ему сбежать, помогает лечь, устраивает его голову у себя на коленях. Она нежно перебирает его мокрые от холодного пота волосы и, кажется, ни капли не стесняется. И этот факт никак не умещается у него внутри. Она говорит остальным, что Драко сделал то самое зелье. Улыбается ему самой широкой улыбкой, которую он когда-либо видел, и на глазах у всех переплетает их пальцы. И Драко до боли в висках пытается осознать эту новую странную реальность, в которой Грейнджер, кажется, тоже его.***
С последнего задания Грейнджер возвращается в середине ночи. Её лицо застилается серыми тенями; она рывком стягивает и уродливый свитер, и растянутую футболку. И Драко замирает взглядом на острых ключицах и тёмной ямке под горлом, контурах высокой груди и выступающих рёбер. И когда она опускается рядом, прижимаясь к нему бедром, Драко кажется — он до сих пор спит. Она ведёт рукой от его плеча к краю футболки, и Драко тяжело втягивает воздух, сухо и судорожно сглатывает. — Завтра мы уходим, — говорит она, наклоняясь к его губам. Её дыхание мягким жаром оседает на его коже, и Драко едва ли разбирает слова. — Мы? — Да. Все мы. — Куда? Грейнджер сминает нижнюю губу зубами, нервно дёргает правым плечом. Её ладонь слабо давит ему на живот, и у Драко перед глазами всё путается. — Хогвартс. Целители останутся здесь помогать раненым. — Все? — Почти. — Она ведёт плечом, зарывается тонкими пальцами ему в волосы. — Я пойду. Она качает головой, выдыхает: — Нет, не нужно. — Я пойду, Грейнджер, — упрямо повторяет он. — Даже не спорь; должен же кто-то проследить, что ты будешь в порядке. Она захлёбывается вдохом, целует его, и все вопросы, которые у Драко были и не были, рассыпаются. В голове становится пусто. А Грейнджер тянет выше его футболку, ловит взгляд, медленно кивает. Он неловок, несмел и неопытен, но всё это не имеет значения, потому что ничего не остаётся, кроме её гибкой наготы, жадно подставленного рта, мягких губ и стелящихся по комнате теней.***
Утром все собираются, и Грейнджер носится по коттеджу в окружении двух извечных идиотов и старших членов Ордена. Где-то в отдалении звенит её голос. И пока она отчитывает кого-то другого, Драко спешно готовит наборы для команд: зелья, мази, пасты и экстренные портключи. Последними забита целая коробка — Грейнджер занималась ими всё лето, когда не пропадала на заданиях. В коттедж прибыло много орденцев из других убежищ; их взгляды колют ему спину, шепотки мешают работать. И он постоянно сбивается, когда сортирует наборы, по одному на команду из трёх. Оптимальнее выдавать на пару, но ещё оптимальнее — варить заживляющие зелья с кровью саламандры, а не с настоянным на лирном корне гноем бубонтюбера. Команды по трое — не худший их компромисс. Он делает экстренные наборы невесомыми, а склянки с зельями — неразбиваемыми. И Драко чувствует себя абсурдно готовым к тому, к чему подготовиться нельзя, пока Грейнджер не приходит не-попрощаться. Осталось ещё пара команд, с которыми Драко не успел разобраться, и она терпеливо ждёт, пока он раз за разом повторяет одну и ту же инструкцию. Сидит на одной из застеленных больничных коек, задрав повыше лицо; солнце ещё не зашло, и его лучи тянутся через её встрёпанные кудри; рукава свитера подкатаны, и Драко видны её узкие кисти и синие сплетения вен. Она бегло улыбается ему, когда он наконец освобождается, и, слегка наклонив голову вправо, говорит: — Мне тоже нужен набор. Её стоит отдельно; в нём несколько дополнительных флаконов с укрепляющим раствором, рябиновым отваром и заживляющим зельем. Она хмурится, конечно, когда замечает. — Грейнджер, даже не начинай. Это приказ Грюма, — не моргая, врёт он. — Всё будет хорошо. Драко не верит, но кивает. — Будь осторожна. Пальцы сводит почти до зуда, и он небрежным движением убирает несколько выбившихся из хвоста кудрей ей за ухо. — Ну раз ты просишь. Она приподнимается на носочки, обнимает его (при всех!), целует его (при всех!) и едва слышно выдыхает: — Мы будем в порядке, правда. И это самая сладкая и самая неприкрытая ложь, которую Драко когда-либо слышал. Они разделяются, когда переносятся в Хогвартс: Грейнджер у главных ворот, он где-то дальше, в глубине, на подхвате. И это возвращение кажется невозможным. Драко видит знакомые башни, узкие пролёты и коридоры и несколько мгновений не может даже двинуться. Горячая волна поднимается к лопаткам, и он почти слышит свой собственный голос из невозможного уже прошлого. Он щиплет себя за запястье, смаргивает липкие миражи. Фред хлопает его по плечу, говорит что-то, но его слова теряются в треске защитного купола. Заклинания искрами разбиваются о него, и это почти красиво.***
Полузабытая боль рассекает тело. И он прижимает влажный лоб к холодной каменной стене. В горле гарь, горечь и мелкая пыль. Драко с трудом смаргивает рябую муть, застилающую глаза. Кидает вперёд ещё пару проклятий, не глядя. Он пытается сделать ещё несколько шагов, но пол завален: вокруг камни, расколотые рамы и вывернутые тела. Он снова спотыкается, сглатывает едкую желчь, пальцами хватается за выступы в стене, переводит дыхание. Ещё немного, говорит он себе, ещё немного и всё закончится. Холодный пот течёт вдоль позвонков; что-то снова сотрясает стены замка. Дрожь проходит через камни, и вниз с потолка снова сыпет белая крошка. Когда пальцы перестают дрожать, он накладывает чары. Дальше по коридору живых нет. Драко отрывает себя от стены и идёт. Ладонь греет плоский ключ с узким кольцом; он активирует его, как только найдёт её. Онемение в левом боку медленно опускается к колену. Он накладывает свежие охлаждающие чары, и мокрый свитер противно липнет к коже. Мышцы на животе сокращаются, и боль прошивает позвонки. Его магия слишком хрупкая и перебивчатая, чтобы Вулнера Санентур сработала сейчас, и он ограничивается Эпискеи. Помогает, ожидаемо, никак. — Малфой. Что-то врезается ему в спину, разворачивает его; напротив вырастает серое и слегка вытянутое лицо Лонгботтома. Драко отталкивает его от себя и замирает, вдавив ладони в колени. — Какого… — У тебя остался ключ? — Тот бегло оглядывает его и добавляет: — Тебе нужно к целителям. — Отвали. Драко не нравится, как звучит его голос: слишком хрипло и сбито. Он разворачивается, но ебучий Лонгботтом снова дёргает его за плечо, пихает ему в руку бесполезный ключ. — Тебе нужно к целителям. — Мне нужно найти Грейнджер. — Она в порядке. Но Драко не верит. Внутренний двор замка до сих пор объят огнём, а члены Ордена никогда не отличались особенной наблюдательностью. Он почти видит, как находит Грейнджер с размозжёнными ногами и вывернутыми суставами, а какой-нибудь очередной лупоглазый кретин говорит, что с ней всё хорошо. Он сталкивает руку с плеча, он идёт. — Ты только помешаешь ей в таком состоянии. В словах Лонгботтома куда больше смысла, чем он хочет признавать. Рана, пересекающая его бок, горит всё сильнее, и он чувствует, как кровь медленно пропитывает штанину. Лонгботтом догоняет его в два шага. — У меня остался экстракт бадьяна. — Тогда прибереги его. Эта, — Драко указывает на рассечённый бок, — проклятая. Он тащится вперёд и почти заворачивает за угол, когда снова слышит за спиной приближающиеся шаги. — Один не дойдёшь, — говорит Невилл, и голос его глуше обычного.***
Когда он находит Грейнджер, она определённо не в порядке. Она дышит тяжело и часто, лёгкие громко свистят на вдохе. Влажные кудри липнут к вискам, трясущиеся пальцы едва держат палочку. Распотрошённый мешок с экстренными зельями валяется у неё в ногах. Драко слышит, как Невилл давится, слышит, как что-то взрывается в отдалении. И позволяет туману окклюменции затянуть голову. Его пальцы дрожат; руки покрыты бурой коркой запёкшейся крови, и на щеках и шее, где он ими касался, теперь разводы. Он видит рассечённые мышцы, разодранные сухожилия, раскуроченную плоть и белые просветы кости. И кровь, очень много крови; её омерзительно-красной крови. — Драко, — начинает она, но он обрывает её тихим шипением. Боль, белая и горячая, выкручивает суставы, и приходится сдавить зубами щеку, чтобы наконец отцепить от пояса сумку с зельями. Он вливает Грейнджер в горло крововосполняющее и обезболивающее; он обрабатывает её раны экстрактом бадьяна и настойкой растопырника. Кислая желчь разъедает гортань, медный привкус ложится на язык. Окклюменция сужает его взгляд в одну точку, и в ней всё красное и вывернутое. Но этого недостаточно. И среди зелий ещё осталось немного рябинового отвара, всего на пару глотков. Мало, конечно, но этого должно хватить. Драко морщится от его горячей вязкости, приставляет палочку к её груди. Он бормочет Вулнера Санентур, пока не видит, что раны начинают медленно затягиваться. Он не залечит их до конца, не здесь и не сейчас, но этого хватит, чтобы она пережила рывок портключа. Когда затягивается последний шрам, и Драко видит наконец её кожу, всю обварено-розовую и иссечённую, он едва может двинуться сам. Взгляд плывёт, и через его рябую муть её лицо кажется бледным и обескровленным, неестественно беспечным. Нет ни усталых складок, ни бессонных морщинок, ни измученных заломов. Он кидает на себя короткий Эпискеи (свои раны он залатает как-нибудь потом) и оборачивается к Невиллу, лицо у того серое, и он рваным рывком вытирает рот. — Ты готов? Кивок. — Гарри и Рон? — Драко одновременно взбешён и не удивлён. Когда он возвращает к ней взгляд, Грейнджер уже пытается подняться на ноги. — Я не видела их после первого взрыва. — Грейнджер, мы не можем… ты не можешь; я не смогу залечить твои раны здесь. Она хватается за стену, её глаза горят. — Я никуда без них не уйду. Грейнджер, говорит он; пожалуйста, говорит он. Но его слова не способны ничего изменить. Он слышит, как Невилл тяжело вздыхает за его спиной и бормочет что-то. Драко протягивает ей последнюю склянку с обезболивающим зельем и говорит: — Веди.***
Драко почти не стоит на ногах, когда Грейнджер, наконец, останавливается. Они нашли и Поттера, и Уизела, и Уизлетту, и весь ебучий выводок гриффиндорцев, и ещё пару десятков орденцев, на которых ему насрать. И он тащится следом за Грейнджер, потому что проклятая ведьма, кажется, совсем не замечает, что её раны вот-вот откроются снова. Не замечает, конечно, потому что за месяцы с Орденом Драко научился не только варить зелья из веток и пыли, но и лечить на ходу и почти на износе сил. И Драко почти искренне жалеет, что не может просто ударить Петрификусом ей в спину. — Ты готов? — Она оборачивается, её щёки красные от лихорадочного румянца, а глаза блестящие и больные. Между её бровями лежит хмурая складка, и она размыкает губы, чтобы спросить: — С тобой всё… — Просто, блядь, не смей. Он хватает её за руку, вытаскивает из кармана ключ, но по краям взгляда всё расплывается в пятна и вскоре чернеет. Он просыпается позже, потому что Грейнджер его отчитывает. Её голос громкий и звонкий, и он прорывается через ватную пелену в голове. — … и ты такой дурак. Он открывает глаза, чтобы увидеть её лицо, нависающее над ним, длинные пряди кудрей и золотистую дымку солнца вокруг. Он чувствует её острые колени под своими лопатками, холод камня и едкую горечь в горле. Щурится и видит воспалённые белки её глаз и стянутую кожу на нижних веках. Она тихо шмыгает покрасневшим носом, вздёргивает подбородок, быстро и сухо сглатывает. Драко приподнимает руку, чтобы пропустить между пальцами влажный и тёплый край её свитера, прохрипеть: — С тобой… — Я в порядке. — Она проводит ладонью по щеке, оставляя на коже красную полосу, хлипко фыркает: — Какой-то идиот всё время лечил меня. Смешок отдаётся тянущей болью в боку, и он морщится. — Лежи спокойно. Вокруг шумят разговоры, ходят целители, и звенят пустые склянки из-под зелий. Её щёки розовые, а у правого глаза бьётся беспокойная венка — семь глотков тонизирующего настоя мандрагоры, чтобы были силы помогать целителям. Движения её палочки выверенные и аккуратные, чары перехватывают его живот, перетягивают кожу. Жжение слабое, но всё равно заметное. Он морщит нос, и Грейнджер нервно хмыкает, закатывает глаза. — Не ной. — И не думал, — быстро врёт он. А позже, когда она отводит палочку, и бок заливает горячим, он спрашивает: — Мы… Это всё? — Отрывистый и резкий кивок. — И что теперь? Она пожимает плечами, подбородок перекашивает, как от слёз. — Не знаю. Мгновенная улыбка пересекает его лицо, и он усмехается, несмотря на жгущую боль в теле. — Что? Драко трясёт головой, его душит смех, глупый и неуместный; и он с усилием выталкивает между его приступами: — Не думал, что услышу это от тебя когда-нибудь. Скажешь ещё раз? Она пихает его в плечо, но тут же осекается, улыбается ему своей невозможно широкой улыбкой. Её воспалённо-красные глаза лучатся, и она протягивает руку, смахивает его волосы, мокрые и грязные, от лица, наклоняется. Её губы мягкие и солёные, и Драко протягивает руку выше, чтобы запутаться пальцами в её беспокойных кудрях. — Ты меня… — шепчет она, отрываясь от его губ; её голос ровный и спокойный, и это не задумывается как вопрос, но Драко всё равно обрывает её, откликается с пустой и напускной задиристостью: — Ш-ш-ш, Грейнджер, ну с чего ты взяла?***
День, в который он забирает вещи из коттеджа, солнечный. Ослепительные лучи застилают глаза. Он заталкивает в сумку пару свитеров и старые учебники — больше ему забирать нечего; цепляется носком за порог, выходя. Она ждёт его на пляже, крепко кутаясь в уродливый свитер. За её спиной расплываются нанесённые ветром дюны, ветер треплет кудри. Она стоит, зажмурившись, лицо вскинуто, и Драко видит, как по её щеке мечется солнечный зайчик, он растягивается, бликом распадается в волосах. И Драко смотрит, пока она не оборачивается, не машет ему рукой, не выкрикивает поверх слабого шума моря: — Всё? Он дважды кивает, проглатывает застывший в горле ком, подходит ближе. — Ты уверен? Вопрос глупый, и он заставляет Драко поёжиться и громко фыркнуть. Уверенность — это последнее, что он испытывает. Он не может представить, как это: переступить порог опустевшего дома, вернуться к тому, чего больше нет. — Тебе не обязательно возвращаться туда. Гарри сказал, что ты можешь пожить пока у него. Или в Норе, Рон не против, честное слово, и Молли давно хотела… — Грейнджер, — он прерывает её, кладёт подбородок ей на макушку, руками обвивает плечи, — я знаю. — Просто… — Я знаю. Она бормочет ещё что-то, крепче обхватывая его горячими руками. Впереди холмы и дюны, острые серпы, высвеченные солнцем. — Грейнджер, — зовёт он, но осекается: — Гермиона. Она отрывает лицо от его груди, блестящее и красное. С моря тянет холодный и мокрый ветер, он раздувает её кудри и приносит яркий и свежий запах соли. Над горизонтом ни облачка. — Скоро поднимется шторм, — тихо говорит он, и Гермиона быстро оборачивается и прищуривается. — Шторм? — Ага, шторм. И я слышал, что это не очень безопасно — пользоваться портключами в шторм. — Ну, наш активируется только через полчаса. Но, если хочешь, мы можем аппарировать прямо сейчас, я знаю пару точек в Девоне, и… — Или мы можем просто остаться здесь на несколько дней, пока не пройдёт шторм. Отголосок улыбки ложится на её губы, и Драко накручивает на средний и указательный пальцы её пружинистые кудри, прежде чем продолжить: — Внутри ещё остались медовая вода, тимьян и кленовая кора, и я почти уверен, что из этого может получиться неплохой чай. Ну или рябиновый отвар, на худой конец. Через мгновение, следом за лёгким, почти незаметным движением её палочки над их головами расползается чёрно-фиолетовая туча. — Не хотим же мы, и вправду, путешествовать в шторм. Гермиона целует его, первые капли дождя ударяют по прибитому ветром песку. У неё красные (от румянца) щёки, мокрое (от дождя) лицо и лучистая улыбка. За рёбрами становится горячо, и Драко касается её лба своим. Их волосы и огромные свитера медленно мокнут под нарастающим дождём, но прямо сейчас ему всё равно. Когда-нибудь потом он поймёт, как жить в этом новом и странном мире и как быть Драко Малфоем, которым он не был, но стал. Когда-нибудь он найдёт ответ на этот вопрос и на многие другие, но сейчас это неважно. Потому что сейчас здесь ему самое место.