Смерть — это только равнины.
Впервые Драко замечает, что Грейнджер не в порядке, когда отхаркивает кровь на каменный пол темницы. Её палочка расплывается и двоится у него перед глазами, и Драко думает, как это будет унизительно — но приятно — заблевать её поношенные ботинки. Грейнджер бормочет один за другим Эпискеи, и у него жжётся за глазами, вокруг переносицы, на подбородке и под рёбрами. Заклинания поддаются не с первого раза, и она сдавленно шипит под нос. А когда отводит палочку, Драко замечает, что у неё трясутся губы. И руки тоже. Грейнджер не в порядке, и ему немного (совсем немного) интересно, видят ли они, что их обожаемая золотая девочка рассыпается на части. Напоследок она высокомерно говорит, что всем будет намного проще, если Драко просто расскажет ей всё, что знает. Это что-то вроде традиции. И он так зачарован её тупой упёртостью, что просто следит за тем, как медленно двигаются её губы, обнажая то белый ряд зубов, то ямки по обе стороны рта. Драко бормочет своё обычное «обязательно» и закрывает глаза. В конце концов, они оба знают: он ничего не скажет. Правда, Грейнджер не знает, что в действительности ему просто нечего сказать. Но полезный — значит живой, и Драко предпочитает быть полезным. Неважно, что только на вид. Когда она уходит, темница снова погружается в темноту; из-под затворенной двери тянется тонкая полоска света. Её хватает, чтобы разглядеть мерцание чар вдоль косяка: запирающие наверняка и заглушающие, наверное. С тех пор как попал сюда, Драко ни звука с той стороны не слышал. А прошла уже… неделя, кажется? а может и две. В тишине и темноте он отмеряет время по редким появлениям Грейнджер, по обжигающей левое предплечье боли. Выходит, конечно, ненадёжно. Когда Драко только схватили, они — Люпин, Грюм, Грейнджер и его чёртова кузина — от него не отходили, а рука пылала. Теперь о нём всё чаще забывают. Но изоляция и безжалостный холод невыносимы и так; и Драко совсем не скучает по нескончаемым допросам. Зачем вам потребовалось проникать в дом Арабеллы Фигг? Где Сам-Знаешь-Кто находится сейчас? Что Пожирателям известно об Ордене? Сколько вас в его армии? Где находятся пленники? У Драко нет нужных им ответов, и теперь вместо высокопоставленных членов Ордена к нему всё чаще приходят всякие отбросы. Например, Уизли. Они рыжие, веснушчатые и долговязые, и, когда они наклоняются к его лицу, чтобы повторить вопрос, Драко чувствует пресный запах патоки и резкий — рыбного пирога. Его молчание бесит их, и этим Драко вполне доволен. Остальное время он утопает в жалости и скуке. Презрительно косится на принесённую еду. Это сомнительное варево из капусты и плохо выделанной говядины, и в поместье таким не кормят даже эльфов, но Ордену, очевидно, всё равно. Подол и рукава его мантии истрепались, и, если прищуриться, поднести запястья к глазам, можно увидеть тянущиеся из стыков и швов нити. Драко изучает их, потом тёмные трещины в стене, потом сколы на полу. В нескольких местах камень выдолблен так, словно раньше здесь что-то стояло: может быть, винные бочки, может быть, столы. Орден тоже прячется в чьём-то поместье, в чьём-то доме. Превращает спальни в бараки, погреба — в темницы, а хозяев — в пленников. Его левое предплечье больше не горит, и это может значить только одно: Драко Малфой считается погибшим. И в минуты, когда жалость к себе, горячая и горькая, переливает за край, Драко думает о том, как воспринял эту новость его отец. Что расстроило его больше: то, что он — Драко — умер, или то, что провалил задание? Но он гонит эти мысли; и другие (когда уже Орден догадается, что за его молчанием ничего не стоит?) гонит тоже.***
В следующий раз, когда Грейнджер приходит, он встречает её в липком и тяжёлом горячечном бреду. Скулы сводит, в глазах плывёт, и свет, который тянется за ней следом, пятнами скачет по тёмной изнанке его век. Грейнджер тяжело вздыхает, когда подходит к нему. Грейнджер говорит, что зелий мало и что тратить их на него расточительно. На её языке это означает: Ордену плевать, что с тобой будет. Чары, которые она на него накладывает, слабые и тёплые. Они не снимают симптомов, не убирают боли и, в сущности, нужны только ради одного: не дать Драко умереть. И Драко позволяет жалости к себе затечь в каждый сустав его разбитого лихорадкой тела, когда она наконец уходит. Кашель скребёт горло, и Драко не может уснуть. Его знобит и колотит, липкий пот собирается под заношенной рубашкой, стекает вдоль узкой выемки позвоночника, пропитывает пояс брюк. Он ненавидит Орден, ненавидит Грейнджер, ненавидит войну. В его воспоминаниях, безумно мельтешащих перед глазами, мягкие ладони его матери, гладящие его по щекам, отводящие от лица взмокшие волосы; слабый цветочный запах её духов и свежий — чистого шёлка. Драко почти слышит её голос, мягкий и шепчущий, её привычные причитания. Но воспоминание обрывает резкий, задушенный вой, и Драко не сразу понимает, что в темнице он не один. Вокруг чернота, но Драко всё равно узнаёт её, так никуда и не ушедшую. Лихорадка превращает её волосы в кошмарного спрута, и Драко сперва задыхается, а потом закашливается от давящего на грудь смеха. Грейнджер требуется секунда, чтобы найти его в темноте, и ещё секунда, чтобы наложить заглушающие. Он чувствует, как от кашля содрогается его грудь и рвётся горло, но в ушах — только слабый звон. Она уходит вскоре, выскальзывает за дверь смазанной тенью и даже не смотрит на него. Драко ещё чувствует остатки злого смеха на языке, когда звуки возвращаются к нему. Пусть. Драко её не жаль. Его жалости едва хватает на него одного. Впредь, когда Грейнджер прокрадывается в темницу, она сразу накладывает на него заглушающие чары. И всё, что Драко остаётся, — это, прищурившись, смотреть на дрожащий силуэт на стене. Её ломает и выкручивает, и Драко рад это видеть.***
Он болеет уже четыре дня, если верить расписанию грейнджеровских истерик. Она постоянна настолько, что Драко это почти восхищает. И он даже не сомневается: каждый день она приходит в одно и то же время. Он представляет, как она планирует это, тщательно выкраивая время между совещаниями Ордена и подтиранием поттеровских соплей. Эта мысль вновь заставляет его зайтись смехом, переходящим в кашель. И Драко почти уверен: то, мокрое, склизкое и горячее, что рвётся из его горла, — это кусок лёгкого. Он всё ещё не видит и не слышит её, но силуэт лежит на стене, и Драко кажется, что все его внутренние часы выровнялись в соответствии с Грейнджер. И каждый вечер он открывает глаза за несколько мгновений до того, как лязгнет замок на двери. Он говорит себе, что это совсем не жалко. Она — единственное подтверждение, что от мира за дверью что-то осталось. Грейнджер с треском распахивает дверь, на лишнюю секунду задерживает на нём взгляд. Её лицо бледное и измученное, поверх скулы тянется свежий шрам, а лоб измазан в грязи и саже. Глаза красные и водянистые, а складки вокруг сухого рта усталые. Кровящая трещина рассекает надвое нижнюю губу, рядом тонкие ранки, а на переносице стёртое пятно обгоревшей кожи. Она захлопывает дверь, и тени съедают её лицо. — Орден не может позволить себе умиротворяющий бальзам? — спрашивает он быстрее, чем белый шум снова накрывает его. Ссаженный кашлем голос противно хрипит. В темнице темно, но он уверен, Грейнджер вздрагивает. Он слышит, как она шаркает ногой, представляет, как зажимает нижнюю губу зубами. Она замирает, её глаза лихорадочно блестят в темноте; и Драко почти видит скорость, с которой мысли проносятся у неё в голове. Драко уверен: Грейнджер проигнорирует его или вырубит, но она только выплёвывает: — Не твоё дело. Драко понимает это так: никто не знает. Это странно и нелогично: Грейнджер — их чёртова золотая девочка, единственная причина, по которой Поттер вообще дотянул до сюда, но она рассыпается, и этого никто не видит. — Возможно, — сипит он в ответ, — но это моя темница. Пять минут своего запланированного нервного срыва Грейнджер тратит на то, чтобы недоверчиво коситься на него из другого угла темницы, а потом уходит.***
Во сне ему становится хуже. Он просыпается: лицо мокрое, а дыхание прерывистое и неглубокое. Тюфяк, рубашка, мантия, обёрнутая вокруг него, и даже воздух — они раскалённые, но Драко знобит и колотит. Затылок свербит от боли, когда он переворачивается набок и закашливается. Он умрёт когда-нибудь, умрёт в этой блядской камере от болезни или от того, что выкашляет наконец своё чёртово лёгкое. Он жалеет, что попался, что бежал недостаточно быстро или что вообще попытался бежать. Потому что теперь он болен и умирает, и ему холодно и невыносимо, и всё тело ломит судорогой. Дрожь скользит от лопаток вниз, и в тишине эхом отдаётся неровный стук его зубов. Пот течёт по его лицу, застилает глаза; жар рисует за его веками глупые и невозможные картины, лихорадочные сны. И когда дверь внезапно приоткрывается, впуская столб обличительно-яркого жёлтого света, Драко уверен: ему это чудится. Это и мягкие ладони, которые задирают его подбородок, вливают в горло горячее и горькое зелье, едва касаются его спины, когда он снова закашливается, свешиваясь вниз. Драко уверен: всё это ему чудится. Но позже он просыпается от тянущей боли в затёкшей спине и впервые за несколько дней чувствует себя лучше. И в следующий раз, когда он слышит тихий скрежет двери, пропускающей Грейнджер и её регулярные истерики, он тактично отворачивается к стене.***
Драко почти забывает о существовании Уизли, пока они не приходят снова. Их двое, и этих Драко узнаёт смутно: они такие же рыжие и веснушчатые, как и остальные, но выше и крупнее. И у одного из них иногда прорывается неровный, будто приобретённый акцент. Они представлялись раньше, конечно, но Драко не запомнил. — Неужели ты совсем ничего не хочешь нам рассказать, Малфой? — спрашивает один из Уизли; его голос спокойный, но ладони стискивают края уродливого свитера, а челюсти сжимаются. И Драко предпочитает не отвечать. Краем глаза следит за ними: они переглядываются, и другой — тот, что без акцента, — в несколько шагов обходит камеру и снова нависает над Драко, но он только поднимает глаза к потолку. Потолок высокий и тёмный, и свет почти не дотягивается до него. — Где держат пленников? — повторяет он нетерпеливо и резко. Его лицо достаточно близко, и Драко видит, как дёргаются края его губ и подбородок. — От… Он не успевает договорить, чувствует: его рывком поднимает на ноги. Рубашка трещит и наверняка расходится по швам, мантия комом падает на пол. — Где держат пленников? Драко может сосчитать веснушки у него на переносице и щеках. Пытается оттолкнуть Уизли от себя, но не выходит; его встряхивает, и он вскидывает руки к белому горлу. Секунда, и тот, второй, уже давит на их плечи, растаскивая. — Оставь его, Билл. Это бесполезно. Мы найдём другой способ. Уизли, который чуть не придушил его, шипит что-то, потом качает головой, роняет её на грудь. Драко следит за его нелепой пантомимой, привалившись к стене, и с трудом переводит дыхание. Несколько раз он ловит направленные в его сторону взгляды и почти не закатывает глаза. Когда они уходят наконец, у Драко подкашиваются колени, он сползает на пол, натягивает мантию до подбородка. Он не хочет думать о том, кто из них попался. Ему всё равно. Грейнджер приходит позже. Она бегло оглядывает его, задаёт свой бесполезный вопрос и почти уходит, когда Драко останавливает её. Она спиной к нему, и благодаря свету от её палочки видно, как медленно натягивается на плечах футболка, как мягкие тени ложатся под лопатки. Она разворачивается резко, спрашивает: — Что? — Кто попался? Она дважды растерянно моргает; её веки, лиловые и отёчные, дрожат. Удивление рисует морщинку между её нахмуренных бровей и несколько складок вокруг приоткрытого рта. И вид потерявшей дар речи Грейнджер врезается ему в память. Это оказывается приятно — заставить высокомерную всезнайку замолчать. — Флёр, её сестра Габриэль, Джастин и Терри, ещё несколько ребят с шестого курса. Флёр и Габриэль из Шармбатона, если ты помнишь, они с Биллом… — начинает Грейнджер, но заминается, ведёт плечом. — Неважно. Драко кивает; правда, неважно. — Давно? Грейнджер качает головой: — Вчера. Он кивает, а Грейнджер смотрит на него в упор, глаза широко распахнуты. Ему везёт, наверное: это единственный вопрос, на который у Драко есть пусть и не точный, но ответ. Ответ, который снова сделает его полезным в глазах Ордена. Только и всего. Он гонит царапающее рёбра чувство, что он чем-то обязан Грейнджер. Это здесь ни при чём. — Поместье Кэрроу в Девоне, поместье Пьюси в Нортамберленде или… Он замолкает. Он понятия не имеет, как Орден планирует вызволять пленников, но тихая миролюбивая миссия плохо вяжется с методами хоть одной из сторон. И Грейнджер будет знать, что он что-то скрыл, если пленников не найдут в тех двух поместьях. И они избавятся от него, конечно, за дезинформацию или общую бесполезность; или дотянут до того, что Пожиратели найдут это убежище и его тоже. И Драко не знает, что хуже. Слюна вязкая и тяжёлая, и Драко почти давится ей, когда сглатывает. — Или? — Или мэнор. — Мэнор? — Она замирает на секунду. — О. Да. Точно. Бросается к двери, в три шага преодолевает расстояние. На сегодня, понимает Драко, её истерика отменяется. Она дёргает на себя дверь, проливая мягкий свет на пол темницы, но оборачивается на секунду и бросает бесполезное спасибо через плечо. Дверь захлопывается с грохотом; старые петли трещат. Тревога царапает виски, и Драко уже жалеет, что заговорил. Его мир сужен до границ темницы, и он совсем не знает, что происходит там, за дверью.***
Грейнджер не появляется. Её нет достаточно долго, чтобы Драко заметил. И он не знает, что могло повлиять на расписание её истерик, но мысли, идеи, образы, которые бьются в его голове, невыносимы достаточно, чтобы замуровать их за ледяной стеной. Но метка молчит, и это подсказывает ему, что Грейнджер не поймали. По крайней мере, не поймали живой. Но в своих худших кошмарах Драко видит чёрные фигуры, переступающие порог темницы, и просыпается от крика, застрявшего в горле. Его внутренние часы сбиты и сломаны, но Драко кажется, что проходит не меньше недели, прежде чем Грейнджер возвращается. Она морщится, пока сходит по лестнице, и из-под растянутого ворота её свитера выглядывает сероватый бинт. Грейнджер замирает в трёх шагах от него, смятённо тянет рукав. Между её бровей хмурая складка, а кошмарные кудри растрёпаны и сбиты в колтуны. Она поджимает губы, оставляя одну только сухую сетку вокруг, сдавленно выдыхает. — Мы нашли их, — спешно произносит она. — Подумала, что тебе стоит знать. Но есть что-то ещё. Потому что он кивает, но Грейнджер не уходит. Её веки тёмно-лиловые, почти фиолетовые; на скулах и подбородке красные пятна шелушащейся кожи. И то, как она смотрит на него, Драко ненавидит её за это. Потому что глаза у Грейнджер водянистые и широко распахнутые, и она смотрит так, будто знает что-то. — Где они были? Его голос тише вдоха, но Грейнджер всё равно дёргается, сминает губы зубами. Ярость закипает в нём; жаркой волной обнимает рёбра. Она горячая, но Драко холодно. Лёд сковывает его движения, облизывает пальцы, когда он вскакивает, рывком приближается к ней. Останавливается, когда кончик палочки, больно колет ему в подбородок. — Успокойся, — выпаливает она. И Драко повторяет: — Где? Он отступает на полшага, когда её палочка снова утыкается ему в горло. Бессильно поджимает кулаки, а через мгновение чувствует, как невербальное Инкарцеро стягивает его лодыжки и запястья за спиной. Грейнджер толкает его к тюфяку быстрее, чем он заваливается на пол, и это подтверждает его худшие мысли. — Ты врёшь, — зло шипит он. Грейнджер ничего не сказала, но это и неважно: всё, что Драко нужно знать, написано у неё на лице. Её бесполезные, неуместные сочувствие и жалость выплёскиваются на него через дрожь в её сгорбленных плечах и опущенных веках. Драко хочет думать, что она врёт, но Грейнджер слишком раздавлена, слишком поражена, и ему даже не нужно лезть ей в голову. Разум Грейнджер вопит; и этот ор оседает гарью у него на языке. Она шумно и судорожно сглатывает и тихо выдыхает: — Мне жаль, правда. Сбегает быстрее, чем звук и значение в полной мере добираются до него. И среди всего, что накатывает и накрывает его с головой, прячется совершенно ненужное чувство благодарности: Грейнджер уходит, и это лучшее, что она могла бы сделать.***
Ледяная стена в его сознании неприступна. И то, что хранится за ней, может раздавить его своей убийственной тяжестью. Лёд сковывает его мысли, пропитывает воспоминания. Вокруг немая чернота, и Драко слишком подавлен и оглушён, чтобы следить за током времени. Изредка приходит Грейнджер, впуская за собой колкие жёлтые лучи. Они режут на полосы пространство темницы, заползают на потолок и стены, плетутся по углам. Грейнджер хватает такта — а, может, вины? — не использовать его темницу, как свою рыдательную каморку. И она приходит изредка, принося за собой следом тупой и невысказанный вопрос. Драко не отворачивается, когда она приходит, не избегает её взгляда. Он лежит, и холод, текущий у него внутри, ничуть не слабее, чем холод снаружи. Первая трещина приходит во сне. И Драко не может этого предотвратить. Он спит, и ему снятся солнечные лучи, сеющиеся сквозь стёкла оранжереи; руки, аккуратно поддерживающие тяжёлые бутоны; ярко-красные лепестки роз и тихий, почти мурлыкающий голос, поющий что-то под нос. Ему снятся шёлковые платья с длинными клиновидными рукавами; мягкие волосы, от которых пахнет цветами; ириски, спрятанные в верхнем ящике прикроватного стола, и подставленная для поцелуя щека. Это приятный сон, но он ощущается как кошмар. Он просыпается: сердце бьётся под горлом, лицо мокрое, а губы солёные. Он просыпается, и это хуже, чем кошмар. И Грейнджер распахивает дверь темницы, а после распахивает свои объятия. Её правое плечо и ключица ещё замотаны бинтом, и он быстро темнеет у него перед глазами. И это жалко, и он жалок, но холод пробирает его изнутри, и он тянется к её теплу.***
Его будит шум: оглушительный грохот и звон. Мир за дверью оживает, рассыпается сотней звуков: кто-то кричит, что-то падает. Приходится несколько раз моргнуть и прищуриться, чтобы разглядеть растущее пятно жёлтого света от двери и две тёмных фигуры, приближающиеся к нему. Несколько мучительных мгновений он не видит ничего, кроме их теней, и сердце замирает под горлом. Он не знает, облегчение или злость разгоняют кровь по венам, когда одна из фигур самоуверенным грейнджеровским голосом говорит ему идти за ней. Его запястья снова перетягивает от Инкарцеро, и Грейнджер тянет его по коридорам чужого поместья. Он не узнаёт ни лиц на портретах, ни внутреннего убранства, ни редких людей, снующих мимо. Очередной Уизли говорит ей, что ему нужно проследить за эвакуацией и что они встретятся там. Он многозначительно приподнимает брови, торчащие во все стороны, и у Драко до боли закатываются глаза. Грейнджер только кивает, выводит его во внутренний двор. И в спешке не замечает то, что Драко видит с отвратительной чёткостью: слабое мерцание чар над крышей поместья, уносимые ветром столбы чёрного дыма. Он дёргает за верёвку, и это заставляет Грейнджер остановиться, резко обернуться к нему. Её глаза горячие от злости, и она шумно выдыхает, чтобы — вероятно — отчитать его, как привыкла отчитывать других. И он может позволить ей сделать это. Позволить Пожирателям заметить их. Их поймают, конечно, обязательно поймают: их не меньше двадцати, и, как бы хороша Грейнджер ни была, никто не хорош настолько. И за любимую грязнокровку Поттера ему простят и плен, и проваленное задание, и раскрытую информацию о темницах. Её будут пытать, конечно, а, когда вытянут всё без остатка, убьют напоказ. Драко почти видит её омерзительно-красную кровь на натёртом до блеска мраморе, почти слышит её крики. Её отдадут Белле или Сивому, или (что хуже) ему. И Орден наверняка проиграет; проиграет, потому что Грейнджер слишком много знает и слишком много значит. И всё вернётся на круги своя. Почти. Эта мысль комом застревает в горле, трещиной расходится внутри, но Драко не позволяет ей развиться: дёргает Грейнджер на себя, зажимает рот запястьем, затаскивает их обратно в узкий и тёмный коридор. Она мычит, вертится; её локоть врезается ему под дых, а нога бьёт по голени. И Драко едва не выпускает её из рук, когда уворачивается от её затылка и шипит едва слышно: — Впереди Пожиратели. Ей требуется секунда, чтобы услышать его, и ещё одна, чтобы замереть, обмякнуть в его руках. Её волосы лезут ему в глаза, и Драко морщится, отклоняется вбок, убирает руку. — Нужно предупредить, если внутри кто-то остался. Драко ненавидит её и её тупое бесполезное геройство. Но Грейнджер всё равно уводит его вглубь опустевшего поместья, бормочет заклинания под нос. Некоторые из них Драко узнаёт смутно, некоторые — не узнаёт совсем. Он видит сложную сетку чар, ползущую по стенам и потолку. Он хорош в этом, но всё равно не может разобрать и половины. Нити чар откликаются лёгким гудением вслед за движениями её палочки; в большинстве точек они белёсо-серые и только на одном из узлов Драко замечает слабое розовое свечение. Через мгновение Грейнджер вытаскивает из кармана джинсов потёртую монету и нажимает палочкой в центр; монета вспыхивает, на ободке и в центре проступает короткое сообщение: «Пожиратели, не возвращайтесь». Тёмные фигуры приближаются к поместью; Драко видит их размытые силуэты за бликом стекла, но Грейнджер ужасающе спокойна. Она снова проверяет какие-то чары, вытаскивает из другого кармана ключ с расколотым ушком. Ключ обёрнут платком, Драко готовится к знакомому рывку, когда она хватает его за руку, но чувствует только горячие и сухие мозоли на её ладонях. Когда портключ уносит их, Драко видит, как следом за чарами по стенам расползаются трещины. Их выбрасывает на полузаброшенном пляже. На море шторм, и мокрый ветер нещадно треплет грейнджеровские волосы. Песок вязкий и зыбкий под ногами, и пока Грейнджер тянет его, всё ещё связанного, к крошечной точке на горизонте, Драко пытается не свернуть себе шею. У него ноют ступни, икры и голени; лодыжки подворачиваются на каждом шагу. Лёгкие горят, и частые, неглубокие вдохи царапают горло. Но просить Грейнджер остановиться или идти помедленнее унизительно, и он тащится за ней следом, с трудом переводя дыхание. Они идут вверх по пляжу почти полчаса, прежде чем Драко различает очертания дома вдалеке. Ему хочется спросить Грейнджер, почему бы им не аппарировать, но желчь разъедает горло, и он прикусывает язык. Грейнджер упорно идёт вперёд, и Драко упорно идёт за ней следом. Когда они подходят к коттеджу, его сразу уводят в уже заготовленную камеру. Обернувшись, Драко находит её взглядом: и у неё красные (как от ветра) глаза и щёки, мокрое (как от дождя) лицо и подрагивающие (как от холода) плечи и пальцы. Её губы тонко сжаты, и никто не задаётся вопросом.***
— Ты разбираешься в зельях. Грейнджер приходит к нему впервые за несколько дней? недель? И это — первое, что она говорит. Драко вытягивается на кровати, расправляет затёкшие шею и плечи, поднимает глаза к потолку. Защитные чары не позволяют увидеть, что за окном, но пропускают свет, и по жёлтым, голубоватым и красным отсветам смутно угадывается время. Сейчас пятна на потолке сизые. Он поправляет колючий ворот безразмерного свитера. Его рубашка, брюки и мантия давно превратились в лохмотья, и ему отдали чьи-то широкий вязаный свитер и потёртые магловские джинсы. И Драко чувствует себя не на своём месте: в чужом доме, в чужой одежде, на чужой стороне. — Чем можно заменить жало веретенницы? Её щёки красные, а лоб влажный от пота; растрёпанные кудри липнут к вискам. Она прячет руки в карманы джинсов, и Драко замечает блестящие волдыри на её запястьях. Зелье взорвалось. Он снова поднимает глаза к потолку. Постепенно сизые отсветы тускнеют и вытягиваются; один почти достаёт до противоположной стены. Он слышит, как Грейнджер тяжело вздыхает, как шаркает подошвами, разворачиваясь. Она пришла к нему впервые с тех пор, как он попал в это убежище, и вот уже уходит. Драко не знает, где теперь проходят её запланированные истерики, но хорошо освещённая и уютно заставленная мансарда, в которой он заперт, плохо для этого подходит. И Грейнджер больше не приходит к нему. Только теперь, когда ей вдруг потребовалась помощь с зельями. Он знает, что она разберётся и сама. Это не так сложно, в общем-то. Лишний час над книгами, и она найдёт ответ на этот вопрос и на многие другие. Например: зачем им тратить силы и ресурсы на бесполезного Малфоя? Драко знает правильный ответ и удивлён, что Грейнджер и весь остальной Орден до сих пор не пришли к нему. Он прижимает пальцы к ладоням; плохо остриженные ногти врезаются в кожу, и спрашивает: — Что ты варишь? Его вопрос ложится поверх скрипа двери, и Грейнджер замирает, неверяще моргает. Эмоции перемешиваются на её лице, одна, наплывая, сменяет другую, пока мимолётная улыбка не трогает её губы, и она не говорит: — Противоядие. Дверь захлопывается, и внимание Грейнджер снова приковано к нему. — У вас есть рог дромарога, и ты жадничаешь использовать жало веретенницы? Драко почти подскакивает; горло перехватывает, и он шумно втягивает воздух носом. Грейнджер фыркает. — Нет, конечно. Я заменила его толчёным копытом абраксана, вымоченным в дубовой воде. Грейнджер не шутит, она убийственно спокойна и серьёзна. — Копытами абраксана? — Его голос почему-то дрожащий и визгливый. — И чем ты попыталась заменить жало веретенницы? — Три к одному шипы крылатки и измельчённые иглы дикобраза. Драко настолько поражён, что не может найти ни звука. Он застывает, моргает так часто, что Грейнджер перед глазами расходится рябью. Она даже плечом не ведёт, но Драко вдруг пробирает осознанием: доступа к нормальным ингредиентам у них, вероятно, нет; и он едва ли представляет, на сколько неоптимальных и откровенно плохих подмен им приходится идти. Нелепое и неловкое смятение заливает его щеки теплом: Грейнджер потратила ценное зелье на него. Смятение и ещё немного злость. — Твои навыки зельеварения стали хуже, чем у Уизела? — выплёвывает он, но смятение не уходит. Она заводится вмиг: румянец ползёт по её шее, мазком ложится на подбородок; волосы, растрёпанные и торчащие во все стороны, заполняют собой пространство комнаты; она упирает ладони в бёдра, приоткрывает искусанный до красноты рот. Грейнджер отчитывает его, и её грудь тяжело ходит под бесформенным свитером, а на узкой шее проступают жилы. И у Драко по совершенно неправильным причинам перехватывает дыхание. И это предательство его организма и глаз в особенности, потому что они следят за тем, как двигаются её губы, как изгибаются брови, как дрожат веки и крылья носа. Он не разбирает ни слова, и когда Грейнджер раздражено спрашивает его: — Ты вообще слушаешь? Драко не находит ничего лучше, чем кивнуть растерянно и не в такт. Но поток неуместных мыслей обрывается, и он думает о волдырях на её запястьях, о мелких порезах и сухих мозолях, о насыщенных тенях под глазами и о расписанных по минутам истериках. О всех тех случаях, когда ей приходилось искать, чем заменить щупальца растопырника или сок мурлокомля. О котлах с зельями, которые наверняка стоят в каком-нибудь захламлённом чулане, потому что коттедж слишком маленький, чтобы вместить и часть Ордена, и настоящую лабораторию. Он думает о доме, который у кого-то отняли, о доме, которого не осталось. Горло пережимает. Он думает о том, что ждёт его, когда Орден проиграет: быстрый суд и медленная смерть. Он уже предатель. Грейнджер ещё бормочет что-то, когда он совершает, вероятно, вторую худшую ошибку в своей жизни и говорит: — Попробуй добавить белладонну, это стабилизирует зелье.***
Это происходит как-то само собой, Драко даже не успевает заметить. Вот он ещё несколько раз отвечает на её идиотские вопросы, вот пару раз спускается с ней в чулан, чтобы проверить котлы и ингредиенты. А вот обнаруживает себя на собрании Ордена. Его запястья ещё перехвачены жгутом, а чужие взгляды, злые и недоверчивые, горят под кожей, пока Грейнджер поручается за него. Она говорит спокойно и уверенно, и её аргументы настолько выверены, что Драко и сам начинает думать: это не такая плохая идея — подпустить его к зельям. Он с удовольствием замечает, как от слов Грейнджер по лицу Уизела ползёт болезненная рябь. Но остальные размеренно кивают, и Драко почти уверен, что застрял в горячечном и сюрреалистичном сне. Палочку ему, конечно, не возвращают: варить зелья без неё возможно, хоть и неудобно. Но снимают запирающие чары с его двери. Коттедж всё ещё защищён, и за мутными окнами едва виднеются отсветы солнца. Его темница расширилась теперь до размеров целого дома. Но это неважно, потому что у Драко есть план. Он не слишком простой, но он — единственный. И Драко ждёт: в один день, когда Орден, наконец, потеряет бдительность и вернёт ему палочку, он сбежит. Сбежит как можно дальше: на континент, в одно из родовых поместий. Сбежит и навсегда оставит войну и Англию позади. Сбежит и забудет обо всём. Драко напоминает себе об этом, когда встаёт засветло, чтобы закончить очередную порцию обезболивающего. Напоминает, когда заматывает бинтом ожоги от растопырника. Напоминает, когда выслушивает, как Грейнджер в очередной раз отчитывает его своим высокомерным и самоуверенным голосом. Напоминает, когда война медленно просачивается обратно в его жизнь. Война идёт плохо. Драко замечает это по тихим перешёптываниям на кухне, по иссякающему потоку ингредиентов. Некоторые орденцы — чьи имена он запомнил и чьи нет — возвращаются изуродованными, некоторые — не возвращаются вообще; и Драко не хватает наивности думать, что их просто перевели. Он готовит для Финнигана сыворотку от проклятых ран (надрез, оставленный вместо выбитого глаза, постоянно гноится), для Финч-Флетчли костерост (пусть и не верит, что разъеденное проклятием колено удастся восстановить), для одной из девиц Патил обезболивающее зелье (кровь, текущая по её артериям, чёрная и густая, и Драко узнаёт почерк своей тётки в том, сколько боли приносит это проклятие). Но больше не готовит успокаивающий бальзам для пустоголовой Браун и зелье сна без сновидений для Бута. Он знает, когда остальные уходят на задания и когда возвращаются; знает, как они проходят: несложно догадаться (чем больше крововосполняющих и обезболивающих, тем лучше; хуже всего, когда нужна всего пара снов без сновидений). Поначалу Грейнджер единственная заглядывает в чулан с зельями; иногда, чтобы отдать ему новые ингредиенты и требования, иногда, чтобы помочь, иногда, чтобы проследить. Но со временем появляются и другие: Лонгботтом и девицы Патил. Они всегда за зельями или с ингредиентами, и Драко не против видеть другие лица. Хотя бы потому что иногда ему кажется, что никого, кроме них с Грейнджер, просто не осталось.***
Грейнджер всё чаще уходит на задания. Иногда она пропадает на несколько дней, иногда — недель. Иногда она в порядке, когда возвращается, иногда — нет, и когда нет, она прячется в его чулане. Кромсает щупальца растопырника, срезая тонкую и ценную кожицу, в пыль перемалывает ясеневую кору, но Драко её не останавливает. Её злость горячая и почти осязаемая, и Грейнджер не успокаивается, пока наконец не отталкивает ступку в сторону, не протягивает остервенело пальцы через перепутанные волосы. — Неудивительно, что у тебя взрывались зелья, — нарочито лениво протягивает он, — если ты все ингредиенты так готовила. Её пальцы судорожно поджимаются, глаза горят. И Драко думает, что её злость всё-таки гораздо лучше её слёз. Взгляд мечется по его лицу, поджатые губы кривятся сильнее, и она выплёвывает: — Какая же ты сволочь, Малфой. Бросается к двери, чтобы уйти, но останавливается, захлопывает её с таким грохотом, что наверняка будит остальных. Толкает его в плечо, но к этому Драко готов; он аккуратно перехватывает её запястья, зажимает их ладонью. Котлы за его спиной неустойчиво звякают в такт, но Драко этого почти не замечает, потому что замечает другое: у Грейнджер узкие кисти и остро выступающие косточки на запястьях, посечённые шрамы и обветренные ссадины. Он хочет сказать что-то, а Грейнджер пытается не то снова толкнуть его в плечо, не то вырваться, но вдруг замирает, тихо всхлипывает; её сгорбленные плечи трясутся, и слова теряются у него в горле. Он стоит, несмело сжимая её руки своими, и ждёт. Они не друзья, не приятели даже; и Драко не знает, что ему делать. Лучше — уйти, но он мнётся, и Грейнджер находится первой — выпутывает руки из его слабой хватки, отступает на два шага, поднимает на него лицо, строгое даже несмотря на воспалённо-красные глаза, и говорит: — Настойка растопырника и экстракт бадьяна должны быть готовы к утру. Дверь захлопывается за ней с протяжным скрипом, в котлах медленно закипают зелья, но Драко ни на чём не может сосредоточиться, кроме странного жжения, расходящегося от самого центра ладони.***
Для него меняется всё, для неё — ничего. Драко немного надеется, что Грейнджер будет слишком смятенна, слишком смущена, чтобы показаться ему на глаза. Но он ошибается. Её тупой гриффиндорской храбрости хватает на то, чтобы заявиться к нему в чулан наутро. Она берёт крововосполняющее, настойку растопырника и экстракт бадьяна. Она смотрит ему прямо в глаза, и вопреки всему, что Драко знает о нервных срывах и истериках, это он — тот, кому неловко. Он мнётся, когда отдаёт ей зелья, случайно проезжается пальцами вдоль запястья. Он просто хочет, чтобы она ушла поскорее. — Надолго? Мышцы на её спине напрягаются, и он жадно следит за быстрым движением её правой лопатки: едва заметно вверх и сразу вниз. Грейнджер отпускает ручку двери и разворачивается. — Несколько дней, если всё пройдёт хорошо. Он кивает. Она молчит. И Драко тонет в нахлынувшей на него неловкости. Он, не глядя, тянется за свежезакупоренными склянками, протягивает ей зелье сопротивления магии. — На всякий случай, — говорит он. Занозистое дерево на полу плывёт у него перед глазами. — Может пригодиться. Грейнджер ограничивается рваным кивком и уходит. Но возвращается поздним вечером; он слышит грохот, крики и звон стекла и знает: всё пошло не по плану. Драко ждёт, что она, как обычно, влетит к нему в чулан, заберёт недостающие зелья и, громко хлопнув дверью, сбежит. Но Грейнджер не приходит, а крики за дверью нарастают. И, когда он выходит из своего убежища в залитый мутным светом коридор, то сталкивается с Уизелом, бледным и перепуганным. Тот хватает его за плечи, чуть не впечатывает затылком в стену: — Нужны зелья, — наконец выталкивает он. — Какие? — Но тот только хватает воздух ртом, и он повторяет: — Какие зелья вам нужны? Но это бесполезно, и Драко отцепляет от себя Уизела, идёт на шум. На кухне хаос, раненных шестеро и среди них Грейнджер. Она жива, но выглядит плохо, а рана на груди — просто ужасно. Поттер и два других орденца беспокойно и бессмысленно мечутся по комнате, пытаются не то перенести раненных, не то перевернуть. Драко хватает Поттера за рукав, когда тот направляет палочку на Грейнджер; ткань под его пальцами ещё влажная и тёплая. Он позволяет мягкому прохладному туману окутать его мысли, сковать ненужные и несвоевременные переживания. — Зелье сопротивления магии, вы выпили его? — Что? — Зелье сопротивления магии. Ярко-зелёное. Вы пили его? Поттер несколько раз моргает, прежде чем растерянно кивнуть. — При чём… — С ними всё будет в порядке. У вас остались настойка растопырника и экстракт бадьяна? — Что? Нет. — Он мотает головой. — Я не думаю, нет. — Я принесу, наложи пока диагностические чары. И не двигай никого. — Поттер тупо хлопает глазами в ответ. — Мерлин, блядь. Просто дай мне свою палочку. — Что? Нет, Малфой, ты с ума сошёл? — Ты хочешь помочь им? — На периферии взгляда Драко замечает дёрганое движение у себя за спиной: то ли Уизел, то ли те двое. — Поттер, вас здесь четверо, и вы вооружены и ни черта не смыслите в исцеляющих чарах. Я просто пытаюсь помочь. Дай, пожалуйста, свою палочку. Поттер, к его удивлению, больше не спорит. Но его палочка чужая и самовольная, и она почти не слушается Драко. Диагностические чары выходят смазанными, а поддерживающие — слабыми. Он пытается вытянуть проклятье из ран, пытается восстановить разорванные ткани, но с каждой попыткой выходит всё хуже. И Драко совершенно не замечает, как Поттер снова вырастает у него за спиной. — Вот. — Голос у Поттера глухой и разбитый; и он протягивает ему его — Драко — палочку. — Только помоги им. Она откликается сразу же. И Драко может сбежать в ту же секунду: сломать защиту, аппарировать так далеко, как только получится. Но вместо этого накладывает на Грейнджер поддерживающие чары, осторожно вытягивает остатки проклятия из раны. Драко говорит себе, что время неподходящее, что он просто не хочет, чтобы кто угодно (она) умирал из-за него. Драко не герой, но и не убийца тоже.***
Орден уже привык к нему, и вместо колючих и холодных взглядов Драко встречает полное безразличие. Его не задирают и не трогают, кажется, вообще не замечают, и все его разговоры с теми, кто не Грейнджер, умещаются в пять коротких и ничего не значащих фраз. С Грейнджер он тоже особенно не говорит, но с ней — другое. Он уже третий день пытается сварить новую порцию крововосполняющего зелья, но у Ордена не осталось ни корня мандрагоры, ни толчёного рога единорога, и зелье варить буквально не из чего. В чулане душно, и Драко нервно стирает пот со лба, стягивает колючий свитер, когда Грейнджер приходит снова. Она замирает, прижимаясь лопатками к полотну двери, и спрашивает: — Нужна помощь? Он переводит: зелье нужно сейчас. Но единственное, что она может, — впустую следить за ним. Её взгляд скользит по виднеющимся из-под футболки узловатым шрамам, по чёрному пятну метки. Её плечи напряжены, белое горло дрожит, и он разворачивается быстрее, чем злое разочарование исказит её черты. — Его не из чего варить, — отвечает он запылённой поверхности стола. — Я уверена, можно что-нибудь придумать. Он поджимает руки в кулаки, чувствуя, как наливаются и каменеют его плечи и мышцы спины. — Грейнджер, это зелье из трёх ингредиентов, и у нас есть только один — родниковая вода. — Должен быть другой рецепт. Он слышит, как она спархивает с места, подходит к невысокой стопке книг в углу. Там школьные справочники по зельеварению, и в них нет ответа. Но она всё равно ему не поверит. — Ты пробовал кровь гриндиллоу, крылья ипопаточника и молотые когти гриффона? — Признайся, ты просто хочешь подорвать этот коттедж? — фыркает он, и Грейнджер тихо усмехается в ответ. Это горький и усталый звук, но Драко впервые слышит её смех так близко. И это первый раз, когда она смеётся из-за чего-то, что он сказал. Грейнджер продолжает говорить о зельях и ингредиентах и остаётся совершенно слепа к тому, как у Драко из-под ног утекает земля. — Давай попробуем вот это, — говорит она позже, протягивает ему книгу, и Драко с ужасом видит, как мелко трясутся его руки. Это не сработает, но Драко молчит. Грейнджер и её растрёпанные волосы заполняют весь чулан; она крутится у него под ногами, отбирает ингредиенты и постоянно бормочет что-то под нос. — Кому оно нужно? — спрашивает он, когда Грейнджер наконец отворачивается к своему котлу и перестаёт мельтешить у него перед глазами. Её плечи дёргаются, шея вытягивается из уродливого и растянутого ворота её дурацкого свитера. — Невилл. Яд не даёт ранам закрыться. — И осталось? — Ещё три склянки. На два дня, если переводить на время. Драко кивает, пусть она и не видит. Их новая попытка провальная: её зелье не восполняет ничего, его — выкипело. — Можно попробовать Вулнера Санентур. Грейнджер хмурится, обнимает себя руками за плечи. — Его придётся накладывать несколько часов без перерыва. Это приведёт к истощению быстрее, чем его раны закроются. — Нет, если у нас будет рябиновый отвар. — Драко кивает в сторону одного из бурлящих котлов. — Он будет готов через полчаса. Она поджимает губы, прикусывает ноготь большого пальца, несколько раз кивает своим мыслям. — Не уверена, что я… — Нет. — Что? — Грейнджер, ты едва стоишь на ногах. Ты ничем ему не поможешь. — Она открывает рот, чтобы сказать что-то, но Драко прерывает её. — Я почти не пользуюсь магией, так что не глупи. Она снова щурится; отсутствующий, раздумчивый взгляд ложится поверх его плеча. — Я принесу твою палочку, — говорит она позже. — Но кто-то должен проследить, что ты не забываешь принимать отвар. Он видит поднимающийся над тёмным морем рассвет, когда они заканчивают. Едва стоит на ногах; пол покачивается перед глазами. И Драко чувствует тёплое и твёрдое плечо Грейнджер под своей рукой, пока она ведёт его обратно к мансарде. Назавтра Лонгботтом благодарно кивает ему; а улыбка Грейнджер сияет, широко растягивает пересохшие губы, оставляет морщинки в уголках глаз. И мешает ему сосредоточиться на работе.***
На Рождество Орден устраивает вечеринку, и Драко жалеет, что не может спрятаться от остальных под заглушающими чарами. Он снова в чулане, снова варит зелья из того, что может найти. И, если эта война когда-нибудь закончится и Драко доживёт до её конца, он сможет написать не один том о неожиданных свойствах чихотника, молли и всех частей абраксана. Все насмешливые комментарии, которые у него были в отношении Грейнджер и её навыков зельеварения, заканчиваются, и Драко ловит себя на совершенно неуместном восхищении её умением воссоздавать зелья из всех неправильных ингредиентов. В конце концов, он теперь тоже постоянно сталкивается с вопросом, чем заменить последний оригинальный ингредиент, если он уже не работает, а все остальные закончились. В Рождество он варит всемагическое противоядие и держится подальше от псевдосемейной атмосферы, которой заполнен коттедж. Они, может, друг другу и семья, но Драко здесь — просто случайный попутчик. Он вежливо отказывает кузине, близнецам Уизли и Лонгботтому, которые заглядывают в чулан, чтобы позвать его к остальным. Коттедж богато и не к месту украшен, и даже в его жалкой каморке по углам висит обветренная омела. И Драко всеми силами игнорирует её. Из-за двери до него доносятся громкий смех, гвалт чужих разговоров и нестройное пение. И Драко бормочет настоящие рецепты зелий под нос, чтобы перекрыть раздражающий шум. — Я подумала, что ужин тебе всё-таки не помешает. Грейнджер с присущей ей бесцеремонностью прокрадывается в его чулан с двумя бутылками сливочного пива и тарелкой с наваленной вперемешку едой: тут и кусочки индейки, и варёный картофель, и странного вида соус, и крупно порубленные овощи. — Через час бы ничего уже не осталось. — Тарелка и бутылки звякают о стол, и она перегибается через его плечо. — Что это? — Рябиновый отвар, — не моргая, врёт он. — Он фиолетовый. — Да. — И не пахнет рябиной. — Верно замечено. — Это то, что я думаю? — Понятия не имею, что ты думаешь. Драко надеется, что она уйдёт. Но Грейнджер глуха к его грубости; она только сильнее перегибается через его плечо, грудью прижимаясь к руке, и улыбается. — У нас же нет рога единорога. — Ага, и безоар закончился. — Как тебе удалось? — Драко почти слышит, как у неё перехватывает дыхание. — Здесь в последнее время довольно много омелы. Его голос звучит самодовольнее, чем хотелось бы, и он кивает на одну из веточек в углу. А после чувствует горячий взгляд Грейнджер на своей щеке. Он не может разобрать эмоции на её лице; под этим углом ему виден только край её рта и часть переносицы. И Драко никак не ожидает того, что происходит дальше. Потому что Грейнджер обнимает его. Выходит неловко и как-то смазано: Драко стоит к ней спиной, и Грейнджер дёргает его за плечо, чтобы развернуть. Он ударяется кистью об угол стола, шипит и почти выплёвывает очередную грубость, когда руки стягивают его шею, а растрёпанные кудри застилают глаза. Он стоит оглушённый и окаменелый непозволительно долго, прежде чем находится наконец: опускает одну ладонь ей между лопаток, а другую на поясницу. Это так замечательно, Драко, шепчет она. И он впервые за все эти годы согласен с ней.***
— Ладно, и что я могу сделать? Грейнджер заглушает шум вечеринки и закручивает волосы в тугую косу. — Зелье нужно варить ещё час, я не хочу готовить новую порцию, пока не буду уверен, что эта вышла хорошо. Она кивает и, кажется, совсем не замечает, что его голос сухой и осипший, а щёки горячие и красные. Драко тянет за два пальца колючий ворот свитера, который его душит, и думает, что сейчас Грейнджер уйдёт. Но она остаётся, кивает в сторону принесённой еды. — Тогда поешь. — Ты останешься? — тупо спрашивает он, голос подрагивает не то от ожидания, не то от недовольства. — Если ты не против. У меня немного нет настроения на… — она ведёт рукой, — праздники. Драко не спрашивает её, почему она предпочитает его общество одиночеству или почему в её списке он выше Поттера, Уизела, девиц Патил или кого угодно ещё. Он кивает и говорит: — Располагайся. Он расчищает от книг единственный удобный стул, а сам остаётся на ногах; опирается о заваленный измельчёнными ингредиентами стол и молча тянет сливочное пиво. Он слишком устал, чтобы говорить о зельях, слишком измучен, чтобы обсуждать Рождество или погоду, а о чём ещё ему говорить с Грейнджер он не знает. Драко видит, как сменяются эмоции на её лице, но прежде чем она успевает открыть рот и заговорить, дверь открывается, и Грейнджер накладывает, кажется, самые быстрые деизюллиминационные чары в мире. На пороге близнецы Уизли и несколько рыхлолицых пуффендуйцев. — Гермиона не здесь? — Очевидно. — Он прячет бутылку за спину и старается сохранить голос холодным и спокойным. Выходит плохо, но никто не замечает. — Ты точно… — Точно, — перебивает он. — И ты не… — Нет. Когда они уходят и Грейнджер снимает чары, Драко решает, что не будет спрашивать её, почему она прячется от своей почти уже семьи, потому что ему неинтересно, неважно и это не его дело. Зато иначе решает Грейнджер. Она делает несколько жадных глотков и говорит: — Мы с Роном поругались, и теперь все хотят нас помирить. — Но не ты. — Очевидно. — И что Уизли натворил? — Ничего. — Её губы поджимаются в горестную складку, и Грейнджер несколько раз цокает языком. Омела, которая висит над её стулом, медленно вянет. — Просто не думаю, что сейчас подходящее время. Она допивает своё пиво и уходит. И Драко снова согласен с ней: время и правда ужасно неподходящее.***
В его снах Грейнджер приходит к нему в предрассветных сумерках. Сбрасывает одеяло на пол, рывком стаскивает безразмерный и заношенный свитер. Её кудри щекочут ему переносицу, пальцы горячо прижимаются к щеке. Её лицо всегда ярко освещено, а тело стушёвано тенями, только голая кожа зыбко мерцает. И взгляд Драко застывает на изгибе её шеи или слабом контуре груди, когда Грейнджер перебрасывает волосы на другую сторону. Её тело гибкое и тёплое, и оно так восхитительно прижимается к нему, что Драко не может удержать стон. Иногда она опускается жаром на его бёдра; иногда обхватывает его член, налитый и тяжёлый, своим горячим и влажным ртом; иногда трогает себя и Драко ничего не остаётся — только смотреть. Он всегда просыпается болезненно, мучительно почти твёрдым; член выпирает из трусов, скользкая от смазки головка упирается в тугую резинку. Иногда ему хватает нескольких резких движений, иногда — и того меньше. Непрошеные сны добавляют неловкости, которую Грейнджер совершенно не замечает. Она заходит в его чулан через день, принося с собой чистый запах мыла и сухих трав. Снаружи идёт снег; её щёки и нос красные от мороза, а ресницы мокрые и слипшиеся. Грейнджер постоянно спрашивает его про зелья, перегибается через его плечо. И её грудь, прижатая к его руке, становится очередным невыносимым дополнением к его снам. Наряду с её привычкой наматывать пружинистые кудри на пальцы и зажимать нижнюю губу зубами. Наряду с ярким румянцем, крадущимся по её щекам, когда она возбуждена или зла. К счастью (наверное), Грейнджер больше не обнимает его. И Драко прячет это воспоминание и все свои сны за ледяную стену. Но они каждый раз приходят вновь, и Драко устаёт бороться. Он всё ещё говорит себе, что сбежит, как только придёт время, но время не приходит; и его ложь, слабая и неуверенная, истончается с каждым разом.***
Грюм вопит на него целый час, когда Драко задерживает очередную партию рябинового отвара и противоядия, как будто это Драко виноват в том, что из дубовой коры и медовой воды нельзя приготовить ничего, кроме сравнительно поганого чая. И Драко зол достаточно, чтобы пообещать себе (в очередной раз), что уйдёт, как только получит палочку. Но этого не случается, потому что третья худшая ошибка его жизни находит его сама: Грейнджер вваливается к нему в чулан, едва стихают крики Грюма. Он стискивает края стола, дерево темнеет у него перед глазами, и белый шум перекрывает её голос. Он говорит: — Людей не хватает. Грейнджер соглашается. — Ингредиентов не хватает тоже. — Тебе нужно предупреждать нас заранее. — За месяц — это недостаточно? — Она сминает губы зубами, и они оба знают: даже предупреди Драко за год, ничего бы не изменилось. — Так не может продолжаться. Он выдыхает и представляет холодный воздух, обнимающий его со всех сторон, представляет ветер, треплющий его волосы. Он представляет свободное падение, и он говорит: — Я могу добывать ингредиенты сам. — Драко… Это второй раз, когда она зовёт его по имени, но он слишком завлечён, слишком окутан моментом, чтобы в действительности осознать это. — Я умею колдовать, я знаю, чего нам не хватает и где это искать. Грейнджер, так будет намного проще. Он разворачивается, ловит взглядом её белое от усталости лицо, фиолетовые тени под глазами и сухую сетку вокруг красных губ. — Я не сбегу, ты знаешь. — Это правда, и она дается ему тяжело. Драко всё чаще и чаще получает назад свою палочку, когда целителям требуется помощь, но подходящее время всё никак не наступает. Он поджимает губы и с трудом выталкивает из себя: — Всё равно некуда. Это вторая трещина, и она куда глубже предыдущей. Его лёгкие сокращаются впустую, давят на рёбра — Драко не может вдохнуть. И единственное, на что хватает сил, — удержать ухмылку на губах. Грейнджер не отвечает. Но на ближайшем собрании Ордена она защищает его, как львица. И Драко настолько зачарован, что не может отвести взгляд.