О продолжении знакомства с Шоквейвом и «Письмах мертвых шахтёров»
9 августа 2024 г. в 21:46
Примечания:
В функционистской вселенной не было своего, местного Мегатрона, но местный Терминус был и не бездействовал...
— Дамус, ты же понимаешь, что это не стихи? — сенатор Шоквейв возвращает инфорамку. Смотрит, не улыбается.
Обидно! Ещё чуть-чуть, и хлынет омыватель. А ведь Дамус был уверен, что сочинил нечто стоящее, иначе не стал бы показывать.
— Раз в рифму, значит, стихи, — взгляд исподлобья и улыбка-оскал не скроют его истинные чувства от старшего меха, но молчаливое согласие — не в характере Дамуса.
— Рифма-то у тебя есть, но избитая. Размер примитивный, вокабуляр убогий, да и тематика...
— Что-что-что у меня убогое? Сат, поясните, пожалуйста, я записываю.
— Дамус, не прикидывайся дроном! Я знаю результаты твоих интеллектуальных тестов. И теорию стихосложения ты изучал, я точно знаю.
Конечно, он знает: сам же давал литературу. С Шоквейвом всегда... Непросто. Сенатор игнорирует формальный этикет, общается как бы на равных. И настроен благожелательно, и не позволяет себе лишнего, и говорить с ним захватывающе интересно. А всё равно давит!
— Послушайте, сат, я же это буду петь, и все будут слушать, и я...
— Конечно, все будут слушать! В твоём исполнении, Дамус, — скупая мимолётная улыбка. — Твоим особенным голосом. Но ты же нарочно показываешь мне написанные стихи. О них мы и говорим.
Шоквейв обезоруживающе серьёзен и честен. Он не хвалит то, что ему не понравилось, но и не глумится, как многие бы на его месте. И вообще, именно благодаря ему Дамус однажды поверил в себя — музыканта. И взлетел, пусть даже в переносном смысле. Сам понимает теперь, что в исполнении он сильнее, чем в сочинении, а в музыке сильнее, чем в стихах. Стихи... Ему с ними трудно. Слова либо несут смысл, либо ходят строем, а вместе у него не получается. Но он отчаянно хочет научиться. Стать поэтом.
— Сат Шоквейв, а какие рифмы, вы считаете, ну... Чтобы были не примитивными?
— Из твоих? Например, в том стихотворении, где «закон — энергон — стон — вон». Жаль, ты его никогда не поёшь, а я бы послушал.
— Но оно же... Оно же о «Письмах мёртвых шахтёров». Мрак и жуть. Пробирает до искры.
Дамус не представляет, как петь такое на весёлых посиделках столичных повес? Меха из Айакона жил гораздо счастливее, пока вообще не знал о тех, кому не повезло, как ему с приятелями, активироваться чистенькой, яркой столичной машинкой! Откуда-откуда берётся энергон? Из куба? Да нет, Юникроновы потроха, из шахт! Страшных и опасных, как те самые потроха. Кибертронцы, кому не повезло, живут прямо там: если это можно назвать жизнью. Работают до изнеможения, гибнут от аварий, гаснут от износа всех систем и от голода... Голода? В энергоновых шахтах? Да, такова величайшая несправедливость, и её надлежит исправить...
— Именно так, Дамус. Тебя пробрало этими «Письмами», и ты написал нечто, похожее на стихи. Так обычно и становятся поэтами.
— Да меня три цикла трясло, когда я узнал про эти... Инсталляции на дезактивах! Сат, скажите, кем надо быть, чтобы до такого додуматься?
— Чтобы писать на броне мертвецов их биографии и отправлять на Кибертрон? Думаю, кем-то, доведённым до отчаяния, но не лишённым ума, воображения и творческой дерзости. Тех качеств, которые наше общество признаёт лишь за интеллектуальным классом. Хотя, писатель из неизвестного шахтёра примерно такой же, как из тебя — поэт. Но экстремальная подача компенсирует безыскусную посредственность его текстов. Как у тебя — твой голос.
— Подача? Посредственность? Сат, да как вы можете такое говорить? Это же кибертронцы, и они погибли!
Смятые, изломанные корпуса и корявые, от руки, письмена на безжизненно сером металле застряли в процессоре: не сотрёшь, раз увидев. Да он не хочет стирать! Он снова и снова вглядывается в застывшие лица, в погасшую оптику. Вглядывается с мучительным и жадным любопытством. Что там, за роковой чертой, которую любой рано или поздно перешагнёт? Будь ты выкован или подделан, без разницы. Смерть — величайший уравнитель, как писал тот шахтёр...
— Дамус, не передёргивай. Я говорю лишь о качестве текстов, как текстов. Не о самих погибших, не об их биографе. По крайней мере, этот достойный меха грамотен и даже образован. Он излагает свои мысли логично, связно, последовательно, хотя и суховато. Обращается больше к процессору, чем к искре. Жаль, мне не удалось разыскать его и дать ему слово. Я попрошу тебя зачитать «Письма» на встрече, которую мы с Зетой организуем послезавтра. И спеть песню на те твои стихи. Надеюсь, это поможет нам донести до некоторых кибертронцев, что сложившуюся ситуацию пора менять. Пока не жахнуло, как говорит дружище Зета!
А сенатору-то не по себе! Щурит оптику, поджимает губы, будто перед дракой, и эм-поля мерцают тревожными сполохами. В начале знакомства Дамус побаивался его самого, но убедился: Шоквейв не из тех, кем пугали спарков. А сейчас холодок опасности бежит по системам от обычной, не в первый раз, просьбы сенатора. Сколько было таких мероприятий и выступлений? Таких, да не таких! Будто подарив свой голос мёртвым шахтёрам, Дамус сам перешагнёт роковую черту, о которой всё чаще думает. Страшновато, но... Правильно, справедливо, угодно Праймасу? Те шахтёры — или их биограф — уверены были, что Создатель от них отвернулся, и смерть подвела итог. Но другие, ещё живые...
— Сат Шоквейв, вы уверены, что нас услышат?
— Уверен. Услышат. А будет ли польза — не попробуем, не узнаем.