Чувства в разлад со мною.

Мною движет и гордыня, и гнев, и страх, И радость, печаль кругом подстрекают. Они обитают в каких-то дивных мирах, Они скрываются вновь, убегают. «Чтобы чувствовать нить покоя, В гармонии чувства храня, Совладать попытайся с собою, Чтоб тебе чувства стали друзья.» – Так врач проповедовал важно, А я думал всё: «Что за бред?» Я в картине какой-то, в пейзаже, Решительно видел портрет... * По прозрачной глади покоя Пробежала тревожная рябь. Воскресло то чувство чужое, Стало вдруг оно убегать. Кто ты? Кто ты? Я не знаю тебя. Иль это бред, иль всё это снится? Не человек он – подобье зверья, Бояться привыкший, дичиться. Кто ты? Кто ты? Я не знаю тебя. Отчего ты бежишь от меня впопыхах? Он обернулся: «Знать хочешь, кто я́? Что же, изволь. Я – верный твой Страх». Я видел трепетное тело, Что от всякого шума дрожит, Что в испуге вечном бежит. И подумалось мне: «Что за дело? Это чувство во мне перезрело!». Страх ухмыльнулся лукаво, Приблизясь ко мне боязливо, Он сказал: «Что же? Правда? Не боялся ль ты за друга, За рыжего пса своего? Когда разум транжирит одно, Мучая тревогою мнимой, Не я ли тебе порука?». Я угрюмо ему: «Не сравнивай. Это дело совсем иное. У тебя поведенье такое: Говори, да не договаривай, Веселись, да оборачивайся, Пей, да не допивай. Коль по-другому не получается, То оно – и пускай. Но как же мне свесть С тобою знакомство короче?». Он рек: «Конечно, я вотще Жажду смелость обресть. Но в каком-то храме одном Хранится чудный кулон: Надевшим его бесстрашье даёт. Помочь мне ты обещаешь?». Я ответил ему: «Что же, идёт: Меня уж ничем не застращаешь!». * Но как дерзновенны домыслы были: Я не знал, что меня ждёт. Позади, боясь, шёл мой Страх наивный, Но смотрю: он боле нейдёт. Он ступать вперёд не хотел и боялся, Стоял поодаль, пугливо сетуя. Я, рассердясь, его клял, ругался: «Барышня ты кисейная! Что ты прячешься вечно в кустах?!» – Роптал на трусливого юношу, Позабыв, что он и есть сам Страх. И, тишину внимательно слушая, Вдруг я услышал ясно одно: Тишь растворялась в шипенье, И напряженье упрямо росло, Когда мысль промелькнула: «Змеи!». Как я храбростью мнимой обманут! Как я наказан жестоко сейчас! Так вспыхнул ужас внезапно тотча́с: Чувства до конца ведь не увянут. Страх в сердце вползает змеёю, Шипением чувство уснувшее пробуждая. Тревога в стократ возросла. Да такая, Что, право, лучше б сравняться с землёю! А тот напуганный вечно юнец Сам повыше, значит, забрался, И смотрел, как боролся боец, И не помогал он – боялся. Ну, и к чёрту. Мгновенно минуя преграды, Мы, наконец, в храм проклятый зашли. Только, кажется, не видать нам награды, Которое, впрочем, мы всё же нашли, Но взять кулон без расплаты, Увы, не представлялось возможным. И в сравнении с силой преграды Наш успех был совсем ничтожным. И снова прячется виновник несчастий. И вновь не желает принять он участье, Видно, запамятовал он о том, Что ему, а не мне нужен кулон. И вдруг – молния (ещё бы дождь пошёл), И видение гробовое, Или что-то такое, Но вдруг лёгкий дым странный образ обрёл. Явился пред нами коварный змий. Он, недобро шипя, на нас взглянул, Да так грозно, что всяк бы отпрянул. И был он ужасен, точно как Вий. «Зачем пришли, глупцы, вы с-сюда: Отс-сюда вовек домой не вернётес-сь. Но пущай будет вам надежда одна: Загадки отгадать вы извольте-с-с.». И, точно как хоббит внимал вопросам Горлума, что прелесть свою хранил, И от них зависит: нас, бедных отбросов, Он в живых бы оставил или убил. У змия странные очень загадки. Но и пусть: лишь бы мы знали ответы. А у Страха свои остались повадки: Он, стращаясь, прятался в тень от света. «О, если б мне уйти отсюда, – Мне этот страх дышать мешает, Меня та боль ещё терзает, Моей душе не отыскать приюта.» – Так он рек, от испуга едва ли не плача. Но есть надежда ещё. Ею и греюсь. Нам ныне поможет лишь только удача, А на юношу этого я уже не надеюсь. А и будет. Ведь я нашёл на вопросы ответы, Да и юноша мой чуть пособил. Змий был не доволен. Не глядя на это, Он всё же путь нам освободил. Вот и всё. Он надел тот заветный кулон. Мы назад возвращались чрез море полыни. Не позади – одесную, не робея, шёл он. Неужто ли Страх не боится ныне? А он – та ещё моя порука. И когда он мне сделался другом? Что же наш Страх? А он канул в Лету. Больше меня он не станет терзать. Тем и кончу. Кладётся перо поэта. Хоть знаю: вернуться сюда придётся опять.