Мой сосед в отеле

My only weapon is the song,

And you won’t have to sing alone,

This is the story of my life.

Irma, “I know”

На часах был полдень, когда Ярен наконец поднялась с кровати. Она чувствовала себя совершенно разбитой и раздавленной. Лучше бы родители вообще ей не звонили: пока она была один на один с новыми обстоятельствами, она держалась – нужно было обеспечить себя необходимыми вещами, не спасовать перед Харуном, приспособиться к своей новой роли. Но звонок тех, с кем она еще недавно уютно жила под одной крышей и в чьей безусловной любви была уверена, совершенно лишил ее мужества. Как хорошо было бы уткнуться в колени своей сварливой матери и пожаловаться, что новоиспеченный муж внушает ей ужас, а замужнюю жизнь она представляла себе совсем иначе. Но уязвленная гордость не позволяла ей плакаться родителям и просить у них помощи – они ведь сами отдали ее Харуну, несмотря на то, что она много раз пыталась открыть им глаза на «милого мальчика». Да еще и так унизительно, в каком-то Аллахом забытом месте, пожалев для нее не то что свадебного платья – чистой одежды, словно она даже нормальной церемонии не была достойна, раз уж так надо было отдавать ее за Харуна. Да, положим, идея принадлежала деду – но ведь родители ничего не сделали, чтобы воспротивиться этому. Харун несколько раз стучал в дверь, но она хранила упорное молчание. Вот же лицемерный тип – теперь он будет без устали бегать к ней в номер всякий раз, когда «мамочка» позвонит. И не ленится ведь – наверное, получает огромное удовольствие, снова выставляя ее капризной стервой и соней в придачу. Она нехотя вылезла из постели, кое-как привела себя в порядок, натянула первое, что попалось под руку, и хотела уже было позвонить на рецепцию заказать себе завтрак (все равно это номер Харуна, и он платит за все расходы). Как вдруг за дверью послышался стук маленьких колесиков, раздался знакомый противный писк, и в номер вошел Харун, катя за собой здоровенный чемодан. - Что это? – от удивления она забыла даже возмутиться. - Твои вещи. Ярен внимательно посмотрела на него – Харун выглядел раздосадованным и сердитым, словно кто-то успел разозлить его не на шутку, и он хочет поскорее отделаться от навязанной ему роли и смотаться отсюда вон. - Какие еще вещи? – фыркнула она. – Ты решил поиграть в заботливого мужа и купил мне чемодан вещей? Должна тебя огорчить – ты опоздал, у меня все есть. - Это твои вещи из дома, – Харун развернул чемодан боком и подтолкнул к ней. – Твои родители привезли и передали тебе. А теперь, жизнь моя, перестань играть в молчанку, позвони им и поговори. Или найми себе секретаря. Ярен недоуменно посмотрела сначала на Харуна, потом на чемодан, и вдруг узнала – это был мамин чемодан, из-за его размеров она почти никогда им не пользовалась. - Ты хочешь сказать, - спросила она, уже не заботясь о том, что голос ее дрожит, - что мои родители передали тебе мои вещи? - Ты удивительно проницательна. - И ты даже не потрудился сказать мне, что мои родители здесь?! Ты… - она задохнулась от гнева и обиды, - ты просто шакал, лицемер паршивый!!! - Жизнь моя, я прощаю тебе все оскорбления, - он говорил спокойно, но в голосе прорезались резкие нотки, - но если ты потрудишься напрячь память, то вспомнишь, что я раз десять заглядывал к тебе и предлагал проснуться, но ты предпочла сладко спать. Так что можешь пооскорблять сама себя, если это принесет тебе облегчение. - Не делай вид, что пытался позаботиться обо мне! – заорала она. – Ты же, как обычно, играл в милого сыночка, который так старается ко всем подлизаться, что аж зубы сводит. Только меня тебе не провести. Тебе прекрасно известно, каково мне, и ты решил сделать мне еще хуже, да? - Ярен, побереги свои голосовые связки, - насмешливо ответил Харун. – И не вываливай наружу свои детские травмы и вселенские обиды. Если у тебя проблемы с родителями, спроси себя, почему так вышло. Что, смелости не хватает признаться в собственных ошибках? Ты же у нас только пистолетами махать умеешь, верно? Он повернулся, чтобы уйти, и Ярен затрясло с ног до головы. Вот как, мало того, что выкинули ее из дома, как мешок с мусором, так теперь еще и вещи ей спихнули, теперь они лишние в доме Шадоглу! Хотят окончательно избавиться от ее присутствия в родном доме. Так ведь дед сказал – она уйдет из их дома навсегда, и ноги ее больше не будет даже на пороге! Так и сказал, что его не волнует ее дальнейшая жизнь – все будет так, как решит ее муж. А Харун, этот мерзавец, конечно же, изобразил перед ними заботливого супруга, который не хочет будить жену. А теперь издевается над ней… Не обращая внимания на слезы, текущие по лицу, она схватила тяжеленный чемодан, подтащила его к окну. Распахнула створки, с натугой дернула, помогая себе коленом, и, прежде чем ошарашенный Харун успел что-либо предпринять, выбросила чемодан на улицу. Раздался громкий шмяк. Харун шагнул к окну и ошалело посмотрел вниз. От удара все молнии большого, туго набитого чемодана разошлись, и на мостовую вывалились кофточки, туфли на каблуках, кружевные лифчики и спреи для волос. - Ты психопатка, – медленно проговорил он. – Нас выселят из отеля за хулиганство. - Боишься подмочить свою безупречную репутацию? – ядовито спросила она. – Тогда приготовься, это только начало!.. Она с вызовом усмехнулась и схватила с прикроватного столика ночник. - Это тоже будет красиво лететь. Занесла руку над подоконником, но Харун уже вполне овладел собой. Он резко захлопнул створки, задернул занавеску и за руку оттащил Ярен от окна. - Решила играть в подростковый бунт? Я тебя уже предупреждал, что я не твой дед и не папа с мамой, - он выхватил из ее рук ночник. – А сейчас мы идем вниз, собираем все обратно и говорим всем этим любопытным рожам внизу, что это вышло случайно. Как милая, любящая пара, - он взял ее за руку и потянул к двери. – Ну? - И не подумаю! – она выдернула руку. - Не только подумаешь, но и сделаешь. Он глянул в просвет между занавесками – отельный парковщик с недоумением косился на их окно и, оживленно жестикулируя, что-то рассказывал портье, выбежавшему во двор. - Ярен, я не люблю повторять дважды, - он кивнул на дверь. - Можешь хоть десять раз повторить, - сквозь зубы процедила она. – Хочешь, иди сам и собирай это барахло. И не забудь шаркнуть ножкой перед служащими, а то, упаси Аллах, подумают о тебе чего! - Решила показать мне зубки? Или ждешь, когда зубы покажу тебе я? Его лицо приблизилось к ее лицу на угрожающе близкое расстояние, но Ярен даже не попятилась. - Ну так показывай, - прошипела она. – Давай! – она заорала и толкнула его в грудь. – Ты же грозился отыграться на мне после свадьбы? Выместить всю злость, которой я тебя облила? Ну так давай, начинай! Давай, чего ждешь? «Аслан, чтоб тебя и твой план!» - невпопад мелькнуло у Харуна в голове. Ярен с вдохновением человека, которому нечего терять, шлепнула его ладонями по плечам. - Что сделаешь? Выкрутишь мне руки? Ударишь? Так давай! - Слушай, дорогая моя психованная жена… Зазвонил отельный телефон. Харун хотел было снять трубку, но Ярен пнула стол. Трубка слетела и беспомощно повисла, растягивая провод до самого пола. - Нет! Давай, покажи мне сурового мужа! «Так, с этим надо завязывать». - Показать тебе сурового мужа? – вкрадчиво спросил Харун и шагнул к ней. – Нет, крутить тебе руки я не буду. Я придумал кое-что поинтересней. - Да плевать мне, что ты придумал! – Харун едва не отпрянул от ее отчаянного лица и от того, что старые приемы не действуют. – Можешь делать со мной все, что угодно, на что у тебя хватит низости! - …Харун-бей, - в дверь осторожно постучали, – из вашего окна выпал чемодан, у вас все в порядке? Харун зажал Ярен рот и притиснул к стенке. - Только попробуй издать хоть звук, - прошептал он. Она дернулась, пытаясь куснуть его, - только пискни… Ярен, клянусь, я вернусь, сниму с тебя штаны и отшлепаю! Так с тобой поступали в детстве, когда ты не слушалась? Он осторожно отпустил ее, боясь, что она снова выкинет какую-нибудь штуку, но угроза быть отшлепанной, как первоклашка, кажется, все-таки возымела на нее какое-то действие. Он вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. - …Да, Мехмет, все в порядке. Мы с женой пытались упаковать чемодан на подоконнике, вышло крайне неудачно, - «Да, это же вполне естественная вещь, упаковывать чемодан на подоконнике…» *** Харун ввалился к себе в номер, прислонился к двери и прикрыл глаза. Служащие отеля смотрели на господина Бакырджиоглу почтительно и услужливо помогали запихивать лифчики Ярен в безнадежно испорченный чемодан, но он кожей чувствовал, что за его спиной они крутят пальцами у виска. Но и этого было мало – пока он тащил скарб своей жены наверх, позвонил Аслан и начал агрессивно интересоваться, какого хрена он все еще торчит в отеле и почему до сих пор не перебрался вместе с Ярен к Шадоглу. «Вот и женись на ней сам и целуй Насуха в задницу, чтобы он пустил тебя к себе домой!» - огрызнулся Харун и бросил трубку. Он чувствовал себя преотвратно. Не столько из-за сплетен – на это стоило закрыть глаза с того самого момента, как он притащил в отель грязную и дурно пахнущую жену. Но теперь он впервые со всей ясностью осознал, во что ввязался, - и слегка перешел черту, отличающую дерзость от подлости. Да, Ярен вполне заслуживала всех эпитетов, которыми он наградил ее в первый вечер их брака – она действительно злая, грубая, завистливая и пакостливая девчонка. Но он сделал ее еще и несчастной. С подачи Аслана он думал, что после свадьбы аккуратно уладит дело с Насухом, убедит его снова полюбить свою внучку (а эту самую внучку заставит слушаться и не бесить деда понапрасну). Под каким-нибудь удобным предлогом (ах, я так устал от ресторанной еды! так хочется чего-нибудь домашнего по утрам!) переедет к Шадоглу на круглосуточной основе, выведает, что ему нужно. А потом, когда придет время, тихо разойдется с Ярен (дорогие папа и мама, мне очень жаль это говорить, и эта правда разрывает мне сердце… но сердце Ярен никогда не будет мне принадлежать, и я, смирив свои желания, принял решение отпустить ее на путь ее личного счастья, в котором мне нет места…). Трогать ее он не собирался, да и она скорее действительно его пристрелит, чем допустит до себя, так что такой развод ничуть не повредит ее репутации. Уверившись в собственном всесилии, почувствовав себя великим манипулятором, дергающим Шадоглу за нужные ниточки, наслушавшись Аслана и его теорий, как здорово и легко все устроится, он подписал брачное свидетельство. Но сегодня, слушая мамочку Хандан, которая, не имея уже сил держать лицо, попеременно то плакалась, что ее девочку выставили из дома без вещей, как неродную, то накидывалась на мужа, который все это допустил, Харун начал понимать, что не сможет шантажом либо угрозами, как прежде, заставить Ярен вернуться домой, если она этого не захочет. У великого манипулятора проснулась совесть. Ведь Ярен, в сущности, права – в своих обидах на родичей, в своей ненависти к нему, которого она не выбирала. Никакая зарядка ни на каком телефоне у нее не кончилась, как он близоруко предположил накануне. Просто у девчонки есть гордость, не позволявшая ей кинуться в объятия тех, кто сбыл ее на руки чужому, в сущности, человеку без ее на то согласия. Он криво усмехнулся, вспомнив, как Ярен пыталась разоблачить его перед родителями. Мало того, что вся ее интрига была с самого начала слишком грубой, безыскусной и очевидной (а ведь наверняка воображала себя самой хитрой и умной!). Так еще и Хандан с Джиханом так копошились и шуршали за воротами, что Харун с трудом удержался от вопроса, что же Ярен такого сказала своим родителям, что им так неймется в своем убежище. Тогда он отнесся к этой попытке его разоблачить с насмешкой и чувством собственного превосходства. Но теперь эта обозлившаяся, но гордая девушка приоткрыла ему изнанку всего, что между ними происходило. Она ведь не в курсе его планов и сейчас сидит у себя и думает, что ее жизнь, ее девические мечты пошли коту под хвост. И даже если он разведется с ней, как планировал, дед и родители ей жизни не дадут в родном доме. Они ведь всерьез радовались, что их сумасшедшую дочку хоть кто-то берет – он слышал, как Хандан в коридоре шептала мужу: «Дорогой, этот парень ведь не знает, кого мы ему подсовываем. Да мы ему жизнь испортим, ты не думал об этом?» Но вышло так, что это он испортил жизнь Ярен. Вся эта интрига с разоблачением Азизе, с попытками прекратить ее месть – стоила ли она того? Можно, конечно, сказать, что Ярен и без посторонней помощи испортила себе жизнь сама. Не он, так кто-то другой взял бы ее в жены без ее согласия и с одобрения и радости родичей. И вполне возможно, что этот кто-то действительно не стал бы церемониться с ней. Хорошая отмазка, способная на время заглушить совесть. Если эта девчонка такая плохая, надо вместе со всеми дать ей пинка? Он прислушался: из комнаты Ярен не доносилось ни звука. Внезапно его охватил страх: столько сегодня в ее глазах было отчаяния человека, доведенного до края, вдруг она решит что-то сделать с собой, эта дуреха? Он выбежал из номера и ворвался к ней, даже забыв постучать. Ярен сидела на полу, прислонившись спиной к изножью кровати, и только зло посмотрела на него, как птенец, которого бросили голодного в гнезде. - Мой брат всегда выпивал, когда ему было сильно плохо. У тебя есть что-нибудь выпить? Харун мысленно перевел дух. - Есть. Но тебе я не дам. - Почему? - Неохота потом таскать тебя до унитаза и обратно. - Ну и не таскай! – огрызнулась она. – Если я тут кончусь от алкогольного отравления, тебе-то что? Телефон в кармане Харуна завибрировал. Он украдкой взглянул на экран и едва слышно выругался – снова звонил Аслан. Выйти в коридор, взять трубку и сообщить ему, что с этим идиотским планом он не только не продвинулся ни на йоту к их общей цели, но и посадил себе на шею капризную, избалованную, психованную девчонку, которую надо водить поесть, потому что сама она не хочет, следить, чтобы не навредила ни себе, ни другим, и вытирать ей сопли? В конце концов он сделал то же, что Ярен накануне – выключил телефон и кинул на стол. Пусть Асланбей психует в одиночестве, авось, ему пойдет на пользу. Он сел на пол рядом с Ярен и легонько толкнул ее плечом в плечо. - Ярен, да не устраивай вселенскую скорбь. Я разговаривал с твоей матерью, она вовсе не рада тому, как все вышло. И хочет сделать для тебя хоть что-то. Она ведь думала, ты совсем без вещей, вот и притащила тебе этот чемодан. Она повернула к нему голову. - Да, это очень удобно – хочу, выставляю из дома, хочу, зову обратно и даже вещички принесу. Только они забыли, что я не детский мячик и не кукла, которой играет Гюль. - Ну да, согласен, твои родители действительно перестарались в своем стремлении поскорее сделать тебя счастливой. Но я не думаю, что это и был их план – выдать тебя замуж перед тем сараем. - Ты действительно дурак? Счастливой они хотели меня сделать, как же! - Но разве в наших краях так не принято – чтобы девушка была счастлива, ее надо обязательно выдать замуж? Я не говорю, что это правильно, но твои родители, полагаю, придерживались именно этой логики. - Все намного проще: дед возлюбил Рейян, а за ним и все остальные – как будто не они так хотели от нее избавиться. А в отношении меня решил, что я мешаю спокойной жизни в доме, и проще всего сбагрить меня куда-нибудь. Никто и не думал о моем счастье. Все просто хотели поскорее выставить меня из дома, как хотят стереть с одежды грязное пятно, - и чтобы это выглядело прилично. Впрочем, чего я тебе рассказываю, тебе-то откуда знать, что это такое – когда тебя не любят и хотят от тебя избавиться? – она посмотрела на него и вдруг осознала, с кем говорит, и ощетинилась. – Слушай-ка, а что на тебя снова нашло? Ты же собирался… Боясь, что она сейчас опять заведется, Харун торопливо сказал первое, что пришло ему в голову. - Ничего на меня не нашло, я просто хотел, чтобы ты не додумывала того, чего нет, и не раздувала свои обиды. …И, видишь ли, я знаю, каково это, когда тебя не любят – лучше, чем кто-либо. Когда тебя действительно не любят, а не так, как твои родичи – просто не понимают. Он сам не понял, почему сказал ей правду. Но ее бледное, осунувшееся личико, которое душевные страдания сделали почти некрасивым, вдруг живо напомнило ему о истории его жизни. - Это как? – от удивления она на мгновение забыла про собственные обиды. - Очень просто, - он пожал плечами. - Но почему? - Почему моя мать меня не любила? Не у всех женщин есть материнский инстинкт. Он вздохнул и посмотрел в круглые голубые глаза, помутневшие от пролитых слез, но сейчас смотревшие с неподдельным вниманием. - Моя мать не хотела детей, - начал рассказывать он, поднимая со дна давно пережитые воспоминания детства и ранней юности. – Но семья требовала от нее родить наследника, и она родила - меня. Отец собирался иметь большую семью, но больше детей мать так и не родила – подозреваю, она хорошенько об этом позаботилась. - Погоди, - перебила его Ярен, - а твои сестры? - Не родные, - соврал Харун. – Ярен, тебе не приходило в голову, что старшая из них возрастом больше подходит моему отцу в сестры, чем в дочери? - Ну, я думала, она просто плохо выглядит и еще красится так, что накидывает себе лет десять… Но это неважно, что было дальше? Как ты вообще узнал, что она не хотела детей? Она что, тебе об этом сказала? - Нет, конечно. Но дома я был предоставлен самому себе и частенько слышал то, что не предназначалось для моих ушей. Она регулярно жаловалась подругам, что ненавидит детей, что ребенок ей мешает, и будь ее воля, она сдала бы меня няньке в загородный дом, но отец не дает… Разумеется, она не хотела, чтобы я слышал все эти разговоры, и старалась делать все, что, по ее мнению, должна делать хорошая мать: проверяла мои уроки, следила, чтобы моя одежда была чистой и выглаженной, чтобы я хорошо ел, отдала меня на плавание, потому что кто-то сказал ей, что это укрепляет здоровье. Но… я всегда знал, вернее, чувствовал, что ей все равно. Когда я болел, она поила меня лекарствами, а мне хотелось, чтобы она обняла меня, сказала, что скоро все пройдет и мне не будет так ужасно плохо. Я не понимал тогда и думал, что это я сделал что-то не так, ведь я же люблю ее и должен сделать так, чтобы она меня полюбила. Старался учиться лучше всех, плавать лучше всех, хвалился ей своими успехами, показывал свои пятерки – она хвалила меня, потому что так надо, детей нужно хвалить, но… знаешь, директор в школе радовался моим успехам больше, чем она. Когда я выиграл городские соревнования по алгебре, он обнял меня и сказал: «Харун, ты мое сокровище, иншаллах, ты не забудешь этот день и станешь великим математиком! А я приду на твои лекции и скажу: этот парень вылетел из нашего гнезда, это наша школа вырастила такого умника!» А мама, кажется, обняла меня всего дважды в жизни: когда я боялся идти в первый класс и все никак не мог отлепиться от ее юбки, и когда я улетал в США. - В Штатах у меня началась отличная жизнь, я как-то незаметно завел себе кучу друзей среди однокурсников, и я совсем не скучал по дому – о чем скучать, если не оставил там теплых воспоминаний детства. В университетском городке все было довольно строго, но мы умудрялись шататься по каким-то барам с дурной репутацией, куда я сейчас бы носа не сунул, злачным местам, подпольным клубам – один мой товарищ занимался боксом и дрался в таком клубе за деньги, а мы ходили его поддержать. Я прямо-таки ловил кайф от такой жизни, но… в глубине души я надеялся, что стану – ну, теперь уж не великим математиком, но точно кем-то стану, классным, крутым, уважаемым специалистом, богатым, заработаю деньги. Вернусь к ней, и она наконец поймет, что меня есть, за что любить. Она просто не сможет меня не любить после всего, чего я добьюсь. Я звонил ей иногда и рассказывал про свои успехи, но она слушала вполуха и говорила, что ей некогда, у нее много дел, а я теперь должен взрослеть и учиться обходится самостоятельно. - Это приводило меня в отчаяние и отравляло мне мою веселую, в сущности, жизнь. И как-то раз… я помню, мой друг и сосед по комнате вернулся в кампус совершенно убитый, его бросила девушка, мы сидели с ним на полу, как мы с тобой сейчас, и он все твердил: «Я же делал для нее все, из кожи вон лез, чтобы угодить ей, я все деньги просадил ей на подарки, на кино, эти ее дурацкие рэп-концерты, которые я ненавижу, я терпел все вспышки ее раздражения, старался ее понимать, ведь она девушка, а я должен уступать… Но она все равно меня бросила! Харун, что, что в целом свете я сделал не так?!» Я ему ответил тогда: «Послушай, братишка, ты прости, но она просто тебя не любила. Это всегда было очевидно, но никто из нас, твоих друзей, просто не решался тебе сказать». «Но почему? – спрашивал он. – Ведь я же все сделал, чтобы заслужить ее любовь?» И тогда… я впервые понял, что я, в общем, такой же дурак, как мой друг, который думает, что любовь можно заслужить, купить, выпросить, вытрясти. Он все жаловался мне, а я пытался его как-то поддержать и одновременно думал, что что бы я ни сделал, моя мать отнесется ко мне точно так же, как та девчонка к моему незадачливому другу. Харун встряхнулся и посмотрел на нее – Ярен слушала его, открыв рот, и даже уши у нее, казалось, стали торчком. Он прокашлялся и сказал: - Не волнуйся, это все в прошлом, я давно все это пережил. Собственно, я не пожаловаться тебе хотел, а рассказать, …ну, просто рассказать о себе. Может, тебе станет легче от того, что ты услышала. Понимаешь, нелюбовь – это вовсе не крики, не упреки, не попытки научить уму-разуму, а равнодушие. А твои родители тебя любят, пусть и своеобразно это выражают. Может, это немножко тебя утешит. - Как ты жил с этим? – перебила она его. – Это же невозможно. - Как видишь, все возможно. И потом я ходил к психологу, в Америке с этим все просто – не можешь разобраться в собственной жизни, чувствуешь, что с тобой происходит какая-то фигня, - идешь к психологу. Это очень помогло мне покончить со всем и идти дальше. Некоторое время Ярен обдумывала его слова. - А твой отец? - Папа? Папа любил меня, то есть я действительно был ему дорог, но он постоянно работал и только иногда заглядывал поцеловать меня в лоб, когда я уже лежал в кровати, и пожелать мне доброй ночи. – «И это были лучшие мгновения моего детства», - добавил про себя Харун. Какое-то время они молча сидели друг рядом с другом. Ярен, потрясенная, разглядывала свои коленки, а Харун, выложив ей все это, чувствовал себя так, будто его заново выпотрошили, как когда-то давно, на приеме у психолога. Ярен повернулась к нему так резко, что задела его коленом, но сейчас она даже не обратила на это внимание. - Послушай, Харун, зачем ты женился на мне? Не может человек, рассказавший мне все это, быть таким шакалом, как ты. - Послушай-ка, жизнь моя, - Харун тоже повернулся к ней, и глаза его сверкнули прежним нехорошим блеском, - я тебе уже говорил, что запоминаю каждое твое дерзкое слово. И однажды тебе это припомню. Ярен прищурилась, но в глазах ее не было прежнего страха, а лишь недоверие пополам с сомнением. - Подумай об этом на досуге, - Харун вскочил на ноги, схватил телефон и вышел, мысленно честя ее на чем свет стоит, и одновременно злясь на себя. Вот же по-идиотски вышло! Абсолютно неубедительно, даже для психопата, у которого каждую минуту меняется настроение. Теперь она точно уверилась, что он лишь угрожает ей, а на деле такой же доверчивый тюфяк, как и Фырат, растаявший от ее печальных глаз. Он сердито захлопнул дверь своего номера и тут же снова выругался – правильно, Харун-бей, сделай еще что-нибудь, чтобы она поняла, как все это выбило тебя из седла. Он плюхнулся в кресло и попытался привести в порядок спутанные мысли. Если подумать по правде, ему и крыть больше нечем. Пока они были лишь помолвлены, и Ярен питала хоть какую-то надежду избавиться от него, он мог шантажировать ее гневом родителей и пугать перспективой дать волю своему безумию, когда она окажется полностью в его власти. Но теперь, когда самое страшное для нее произошло, и она стала его женой – что он может ей противопоставить, кроме пустых угроз? В конце концов она поймет – если еще не поняла, - что зажать ей рот и пообещать отшлепать – максимум, на что он способен. Ярен сидела, смотрела на захлопнувшуюся за Харуном дверь и… испытывала странное чувство досады от того, что он ушел. Его последние слова, в отличие от всех предыдущих его предостережений, которыми он стращал ее, не произвели на нее никакого впечатления. Она взяла телефон, зашла в мессенджеры и пролистала до переписки с матерью. С аватарки Хандан смотрела на нее улыбающаяся, с искусно уложенной прической и макияжем, делавшим ее сильно моложе и оттого несколько непривычным – это была их с отцом фотосессия с приглашенным фотографом. Дед, помнится, долго ворчал, мол, что за чушь, кривляться перед камерой, но отец тогда решительно взял сторону жены и сказал, что раз она так этого хочет, то пусть ищет фотографа, продумывает наряд, он в деле. В голову полезли теплые, безоблачные семейные воспоминания: вот отец учит ее кататься на велосипеде, а мама спешит за ними и смеется, что ей не угнаться. Ярен хохочет и валяет дурака, вместо того, чтобы крутить педали, а потом отец с матерью просто берут ручки велосипеда, каждый со своей стороны, и катят ее, и солнце обливает их закатным светом, и его розовый диск еще долго светит из-за гор. Или вот они с Азатом, расшалившись, кидаются изюмом друг в друга, и мать дает сыну подзатыльник и ворчит, что дочь еще малышка, а он, здоровый парень, чем думает, видать, изюм у него не только во рту, но и в мозгах. Или вот, ей, Ярен снятся какие-то монстры, и мать перебирается к ней в кроватку, обнимает, и монстры растворяются где-то в пустоте, и Ярен сладко засыпает, вдыхая лучший запах в мире – материнский. Подумать только, что этого может не быть, что Харуну не перепало ни полстолечки подобных воспоминаний, кроме кратких и редких объятий отца перед сном. Что никто не приходил прогонять от него монстров, ему не в кого было кидаться изюмом и показывать друг другу языки за спиной мамы. Вся ее жизнь в родном доме, где, признаться, весело было далеко не всегда, предстала перед ней в чуточку ином свете. Напрасно она задала ему последний вопрос. Собственно, она просто вслух сказала то, что пришло ей на ум, но вышло по-дурацки: он ушел. А ведь – стоит признаться в этом самой себе – ей больше не с кем поговорить, кроме него, своего психопата-мужа. И это случилось не сегодня и не неделю назад. Ей уже давно не с кем поговорить о жизни, вот так, просто, откровенно и без прикрас, некому задать мучающие ее вопросы; никто давно не делился с ней ничем важным и сокровенным. И ей действительно стало легче от его искреннего рассказа. Не от того, что кто-то еще, кроме нее, остался без обеда, а от того, что он понял ее. Да, он, безусловно, понимает, какой хаос и какая темнота клубятся в ее душе. В дверь постучали. Она бросилась открывать, надеясь, что Харун вернулся, даже не подумав, что на сей раз это может для нее означать, но на пороге стояла лишь горничная с подносом еды. Ярен выглянула в коридор: - А Харун-бей тоже заказал себе ужин? - Я не знаю, ханым, - девушка развела руками. – Мне было велено отнести ужин только вам. - А Харун-бей… Впрочем, да, благодарю, - Ярен взяла из рук горничной поднос и ногой захлопнула дверь. Вот же молодец, чуть не спросила у служащей отеля, где ее муж. После сегодняшнего о них и без того чешут языки по всем углам, это уж как пить дать! Впервые за несколько дней, прошедших со дня ее заточения в сарае, она поела с настоящим аппетитом. Выпила чай, разделась и легла в постель. Но сон не шел к ней. Сколько еще дней ей суждено сидеть тут, есть, пить чай, одеваться, раздеваться, принимать душ и засыпать в одиночестве, видеть лишь любезно-равнодушное лицо горничной? Приедут ли к ней еще раз ее родители? Может, Харун ошибся, и мать сочла свой долг исполненным, передав ей ее вещи? Нет: она снова метнулась мыслями к воспоминаниям детства. Не могло все это бесследно стереться, исчезнуть из их памяти. Она и простить их не в силах за то, что бросили ее одну, растерянную, полную горечи и ненависти, и вовсе отстраниться от них не в силах, не в силах сказать, что теперь она сама по себе. Ей нужно срочно с кем-то об этом поговорить. По природе общительной и активной, ей казалось, что молчаливые стены давят на нее, тишина оглушает. Она села в кровати, потом отбросила одеяло, решительно встала и оделась. Выйдя в коридор, она уже не так уверенно остановилась перед соседней дверью. Интересно, он спит? Или он из тех, кто, как дед, до глубокой ночи может смотреть телевизор или читать что-то в телефоне? И даже если не спит – что подумает о ней, если она заявится к нему в столь поздний час? Что он за человек? Захочет снова поговорить с ней о том, что так тревожит ее? Скажет какую-нибудь пакость? Или, чего доброго, решит, что она воспылала к нему супружескими чувствам? Нет, ну, не настолько же он дурак. Впрочем, кто сказал? Сомкнув маленькие холодные пальцы в кулак, она постучала в дверь.