Артель "Игрушка", 2-й сорт

Пролог Жизнь свела меня с этим человеком в очень неподходящем месте – в больнице, куда я попал с тяжёлой формой гриппа – было подозрение на коронавирус, но оно, к счастью, не оправдалось. Ничем не примечательный старик лежал на соседней кровати. Несколько дней я не слышал от него ни единого слова: даже, когда его осматривал врач или медсестра проводила процедуры. Впрочем, вполне возможно, что я несколько и преувеличиваю его молчаливость из-за того, что в те несколько дней мне было, как говорится, самому до себя, и мой мозг мог просто не реагировать на то, что он всё же разговаривал с медработниками. Посетители к нему самому не приходили, и именно этим я объясняю себе то, что он внезапно нарушил свой «обет молчания», когда моё состояние заметно улучшилось и меня пришли проведать коллеги по работе. - Вы, наверное, журналист? – спросил он после их ухода. Догадаться об этом, вероятно, было нетрудно по нашим с ними разговорам. - Да, - ответил я и не без гордости произнёс название СМИ, в котором работаю – профессию свою я люблю. - Меня зовут Дмитрий Иванович Тимошкин, - это было произнесено таким тоном, как будто он называл имя, отчество и фамилию всем известного политика, учёного, актёра, музыканта, художника, спортсмена или кого-то ещё из тех, не знать о ком, было бы просто стыдно. Мне, однако, это не говорило ни о чём, поэтому я, «сохраняя хорошую мину при плохой игре», просто представился в ответ. - Вы, наверное, не читали «Сказку среди бела дня»? – поинтересовался собеседник. В ответ я пробормотал нечто неразборчивое: можете себе, наверное, представить, каково журналисту признаваться обычному и наверняка не очень грамотному старику в том, что не читал какую-либо книгу, пусть даже и детскую, но я действительно не помнил такую сказку. - И кино «Снежная сказка» не видели? – старик произнёс это, как мне показалось, снисходительным тоном, но и это название мне тоже было неизвестно, поэтому я от стыда открыл уже рот, чтобы сказать, что плохо себя чувствую и поэтому хочу поспать, но он ответил за меня сам: - Его многие не видели: оно был снято, когда я ещё был ребёнком, а потом долго, вплоть до самой Перестройки, «лежало на полке». Да и после его не так уж часто по телику крутили, – понимание того, что моё невежество собеседник таким вот своеобразным образом «амнистировал», заставило меня закрыть рот, не произнеся ничего, а он пояснил: - Так вот я и есть Митя Тимошкин из Синеярска. Я снова почти открыл рот, чтобы поинтересоваться тем, был ли он прототипом неизвестного мне персонажа или в детстве снимался в этой роли, но этого не понадобилось: старик, словно беря реванш за долгое молчание, продолжил отвечать на мои вопросы, которых я вслух не задавал: - И всё это было на самом деле, но только и писатели, когда писали книжку, и киношники, когда делали кино, многое от себя наврали и, наоборот, многое не рассказали. - В художественных произведениях часто что-то приукрашивается, а что-то умалчивается, даже если они пишутся и снимаются по реальным событиям: на то они и художественные. Это же не документалистика всё-таки, - я наконец-то смог произнести нейтральную фразу, не показывая того, каким оказался невеждой. Да, я в тот момент искренне пожалел, что не могу остановить время, чтобы найти в интернете этот фильм и посмотреть его и быть в курсе хотя бы того, что «киношники наврали». - Хотите знать, как всё это было на самом деле? – поинтересовался старик, и что я мог сказать в ответ? Я смог только кивнуть. - Так вот, начнём с того, что жили мы тогда на самом деле вовсе не в деревне, как в книжке и кино, а на окраине самого Синеярска – в рабочем посёлке возле завода. В коммуналке – представляете, что это такое? - «Система коридорная, на тридцать восемь комнаток одна уборная», - своевременно всплыли в моей голове слова Высоцкого. - Вот-вот. Хотя у нас было всё же не тридцать восемь комнаток, а поменьше – восемь без тридцати «всего-навсего», - уточнил Дмитрий Евстигнеевич и продолжил: - И началась эта история на самом деле не 31 декабря, как в книжке и кино, а на день раньше – 30-го. Я смог только молча кивнуть: я ведь понятия не имел, когда началась история в книге и в фильме... 30 декабря 1958 года, вторник. Рабочий посёлок на окраине города Синеярска, СССР - Верку-Дерьмовочку её батя сейчас будет ремнём драть, - «по секрету» сообщил мне соседский Гришка, которому ещё не было и семи лет, как только я вошёл в квартиру и даже ещё не успел снять пальтишко и шапку, и добавил шёпотом с улыбкой и с каким-то даже придыханием: - На кууухххне. - Дерьмовочку будут драть на кухне? – я даже не поверил в такое счастье: прозвище своё она получила из-за того, что была маленькой ростом и худенькой девочкой, которую не слишком любили все дети в нашей квартире. А я не любил, наверное, больше всех. Из-за того, что она была не только моей соседкой, а ещё и одноклассницей, и даже не просто одноклассницей, а совсем недавно, 7 ноября, одной из первых в нашем классе принятой в пионеры звеньевой - такая вся из себя правильная отличница, вечно подхалимствующая перед учителями и изобличающая недостатки одноклассников и одноклассниц. - Ага, - Гришка расплылся в улыбке. – Чтобы она рёвом мелкого братика не напугала. Я знал, конечно, что недавно, месяца два назад, у неё родился брат, поэтому спешно повесил пальто на нашу вешалку в коридоре, забросил на полочку над ней шапку, переобулся из валенок с калошами в домашние тапки и поторопился на кухню, чтобы не пропустить такое зрелище. - Представляешь, она тряпошник в четверть получила? Сегодня четвертные табели раздали, а у неё там – тряпошник! – продолжил Гришка, едва поспевая за мной следом. - Что такое «тряпошник»? – Дмитрий Иванович прервал рассказ, словно вновь угадав возникший у меня вопрос, и пояснил: - В те времена мы так «тройки» называли. «Двойки - «гусями» или «лебедями», а единицы – «колами». Гришка в школу ещё не ходил, но слова эти уже знал от мальчишек и девчонок постарше него, чем и гордился. Так вот, «колы», «гуси-лебеди» и даже «тряпошники» у Дерьмовочки были большой редкостью, но за каждую из таких оценок она получала от отца ремня. Но только в их комнате. А сейчас «тряпошник» был не просто «тряпошник», а за четверть, а в их комнате был маленький братик, которого нельзя было пугать, из-за чего у нас с Гришкой и появилась возможность не только услышать рёв нелюбимой нами Верки, но и увидеть всё своими глазами. Причём, «влететь» ей, как я догадывался, должно было сильно. Вполне возможно, что так, как ей ещё никогда не «влетало». Когда мы оказались на кухне, Дерьмовочка была уже там: она стояла в углу, низко опустив голову и почти уткнувшись лбом в стену. «Неужели она всего лишь углом отделается?» - расстроился я, хотя такое зрелище мне, скрывать не стану, тоже было приятно, но услышал её голос, который не был похож на тот, самоуверенный и даже слегка надменный, каким она обычно говорила, а дрожал, как она ни старалась это скрыть: - Зачем пришли? Папа меня сейчас здесь наказывать будет. - Ой, меня тоже наказали – велели в угол на кухне встать. На целых полчаса! - быстро среагировал Гришка и отправился в другой угол. Соврал он настолько убедительно, что я на мгновенье даже поверил в то, что его отправили в угол на самом деле, но только на мгновенье из-за того, что он вновь с придыханием радостного предчувствия сразу же добавил: - Ххххорошо, что ххххоооть не ремнём: в углу стоять ведь не больно, – после этих его слов я начал уже придумывать, какой бы мне найти повод, чтобы тоже остаться на кухне: повторять сказанное Гришкой было бы уж слишком глупо. «Кажется, я на садо-мазохиста попал: сейчас начнётся рассказ о том, как девочку при нём выпороли по голой попе!» - успел недовольно подумать и, кажется, даже слегка поморщиться я, но Дмитрий Иванович вновь как будто угадал мои мысли: - Не успел я ничего придумать, как на кухне появилась моя мать и возмущённым голосом спросила у меня, почему я до сих пор не показал ей свой табель. Ох, как же мне не хотелось уходить с кухни! Тем более, что по дороге в комнату я увидел то, как отец Верки несёт из кладовки на кухню широкую скамейку – не кровать же ему было туда перетаскивать из комнаты. «Так, рассказ об увиденной в детстве порке девочки отменяется, будет рассказ о том, как его самого выпороли!» - мысленно вздохнул я, подумывая о том, не притвориться ли мне спящим, но старик вновь не оправдал моих опасений: - Не потому не хотелось мне показывать четвертной табель, что я за собственную задницу беспокоился, хоть табель у меня был и несравнимо хуже, чем у Дерьмовочки: отец мой, потомственный рабочий и участник войны умер, когда я был ещё совсем маленьким, а мать считала почему-то, что мальчика может пороть только мужчина. И не любой мужчина, а только родной, поэтому всегда отказывалась, когда кто-либо из соседей предлагал её помощь в этом деле. Да, я был единственным ни разу не поротым ребёнком не только в нашей квартире, но и в классе. Признаться, я был искренне удивлён: «Вот это поворот! К чему же тогда вся эта «развесистая клюква» о порке на кухне коммунальной квартиры?», поэтому не стал притворяться, что сплю, а Дмитрий Иванович продолжал рассказывать: - Не хотелось из-за того, что мне придётся именно сейчас выслушивать материны нотации вместо того, чтобы увидеть то, чего я больше, вполне возможно, никогда не увижу – Верку-Дерьмовочку в столь бедственном для неё положении. Да за такое зрелище, как она, лёжа на скамейке, краснеющим на глазах задом крутит и ногами дрыгает, любой из моих одноклассников и одноклассниц, наверняка согласился бы после этого тоже ремня получить! Да за такое зрелище я бы даже все свои «сокровища» отдал! «Какие ещё сокровища»? – мысленно удивился я, а он вновь словно угадал то, что я подумал: - Да, были у меня кое-какие «сокровища», которые я хранил в металлической коробке: «Уголёк из трубки Кащея», «Сургучная печать из Волшебной канцелярии» и «Волшебная копейка, которая всегда возвращается, на что бы я её не потратил», - это признание Дмитрия Ивановича меня и вовсе удивило: «В каком классе в пионеры-то принимали? В третьем вроде? Не маленький уже, чтобы в такую сказочную чушь верить!» - Думаете, что я сам в это верил? – он опять будто прочитал мои мысли. – Нет, конечно, но я любил этим морочить головы и своим друзьям, и даже самому себе: жизнь в рабочем посёлке в те времена была, в общем-то, довольно скучной. В тот день я, правда, к «сокровищам» не прикасался: завтра ведь должны были привезти в школу ёлку, которую мы должны были наряжать вместо надоевших уроков - это всё-таки развлечение было вместо серых и однообразных будней. «Сокровища» эти мне тоже в тот вечер аукнулись: мать «пилила» меня не только за плохие оценки, а и за плохое поведение, которое тоже было отражено в табеле. А отражено оно было там из-за того, что я во время уроков не раз рассказывал соседу по парте о «чудодейственности» моих «сокровищ». Из кухни уже послышались первые громкие взвизгивания Дерьмовочки, а я стоял в комнате перед матерью, делал вид, что выслушиваю её нотации, и завидовал «наказанному» Гришке, когда мама, тоже услышав столь ласкающие мой слух звуки, наставительным тоном заявила мне: - Вот видишь, что бывает за плохую учёбу? Вера потому и хорошо учится, и примерно ведёт себя, что хорошо знает о том, что её могут строго наказать. - Взяла бы ремень и всыпала мне, как ей её отец всыпает, - я ляпнул это от досады, что сорвалось такое зрелище, веря в то, что такое может случиться, даже меньше, чем в «волшебные сокровища», и услышал от неё то, о чём хорошо знал: - Ты – мальчик, а мальчиков могут пороть только мужчины. И не просто мужчины, а только родные, - но затем мама вдруг добавила то, что заставило меня испугаться: - Первого числа к нам на выходной - тогда всего-то и был один выходной на Новый Год, а 2 января уже все работали - приедет в гости с семьёй дядя Саша: я и попрошу его, чтобы он тебя хорошенько выпорол! – дядя Саша был старшим братом матери, мужчиной, и, естественно, не чужим мне человеком. Говорила она об этом таким тоном, что я почти не сомневался в том, что это не шутка и не просто угроза, а о том, что он порет очень больно, я как-то слышал от его детей – моих двоюродных брата и сестры. Иногда даже розгами, а не ремнём... «Ну, всё-таки вернулся к тому, с чего начал, - подумал я о рассказчике и спросил усталым тоном, желая поскорее закончить этот разговор: - И что? Выпорол Вас дядя Саша всё-таки на следующий день или нет? - Следующий день был ещё не 1 января, а 31 декабря - рабочий, - в голосе собеседника я не услышал обиды за мою невнимательность... 31 декабря 1958 года, среда. Рабочий посёлок на окраине города Синеярска, СССР - Утро началось со школы. Точнее с того, что я пошёл в неё: радовало только то, что, как я уже говорил, уроков в этот день не будет. Они, поблёскивая на утреннем солнышке, лежали в сугробе. «Кто? Ваши «сокровища», что ли?» - промелькнуло у меня в голове, но Дмитрий Иванович продолжал «читать мои мысли»: - Это были игрушечные детские часики. Даже не такие, что можно было хотя бы стрелки покрутить, а самые дешёвые. Рубль семьдесят тогдашними, дореформенными, деньгами им была цена в магазине игрушек. Стрелки просто нарисованы на двенадцать минут двенадцатого и даже неправильно нарисованы – не по центру циферблата, а заметно выше, и надпись «Артель «Игрушка» 2-й сорт» под ними – как раз на том месте, где стрелки по идее должны быть. Видать, малыш какой-то игрушку обронил. Я, естественно, часики подобрал и сунул в карман. В школу я, как это частенько случалось, - Дмитрий Иванович усмехнулся, - опоздал. А Верка там уже во всю всеми руководила: кому стенгазету рисовать, кому бумажные флажки развешивать, кому игрушки на ёлку готовить к тому, чтобы на ёлку повесить. Только самое главное, ёлку, ещё не привезли. Сразу же и на меня набросилась за опоздание. А я возьми и выдай ей со злости при всех: - Вчера у тебя голос совсем не такой был, когда визжала под ремнём: «Ой, папочка, больно! Ой, не надо!» - И что? – Дерьмовочка покраснела, но не растерялась. - Да, меня папа вчера наказал за тройку в четверти. Меня одну, что ли, за плохие оценки родители наказывают? Я посмотрел на одноклассников и одноклассниц и понял, что они сейчас не на моей стороне: кому-то из них наверняка вчера тоже влетело, а тем, кому не влетело вчера, влетало раньше. - Ты лучше расскажи о том, что 1 числа будет! В тот день, когда все веселятся и радуются празднику! О том, как твоя попа в первый раз ремня отведает, которого давно уже заслуживает гораздо больше, чем попа любого из нас! А может быть, даже и не ремня отведает, а розог! От твоего дяди! – продолжила Верка, заметив поддержку окружающих. «Откуда она знает? Она же не могла слышать того, что в комнате мне говорила мать! Неужели Гришка ей рассказал? Вот предатель! Нет, он не мог – он тоже в это время на кухне в углу стоял! Кто-то ещё из детей услышал и разболтал?» - я наконец-то понял, что напрасно затеял этот разговор, но меня уже понесло. Как Остапа Бендера, хоть я тогда ещё «12 стульев» и не читал, понесло: - А 1 числа не будет! - Как это не будет? – хором удивились все. - Обыкновенно не будет! – я достал из кармана находку. – Если остановить эти часики, то остановятся все часы на свете. - Артель «Игрушка», 2-й сорт, - вслух прочитал стоявший ближе всех ко мне мой сосед по парте, затем усмехнулся. - Четверть двенадцатого – спешат! Все расхохотались, но я не намеревался сдаваться: - Это не просто часики, а волшебные: если их вставить в снежную бабу, то она оживёт! Спорим! Мы выскочили из школы и побежали к площадке, на которой стояло несколько слепленных снежных баб. Я вставил в одну из них – туда, где должно быть сердце, часики, но ничего не происходило. Тогда я велел всем закрыть глаза и считать до трёх, надеясь за это время придумать, что мне делать дальше, но меня спасло то, что мимо нас проехал грузовик, на котором наконец-то привезли ёлку. Все бросились за ним, обратно в школу. Только подбежав к ней, я понял, что часики остались в снежной бабе и бросился обратно за ними. Уже подбегая, я поскользнулся и упал, а когда поднялся, то... Да, на месте одной из снежных баб, той самой, которой я вложил часики вместо сердца, стояла девочка. Она не знала ни того, как здесь оказалась, ни своего имени, ни фамилии. И тогда я понял, что действительно оживил снежную бабу. Я назвал её Лёлей... «Ничего себе фантазии...» - только и смог подумать я. - Вот тут-то он и объявился, - произнёс Дмитрий Иванович. - Кто? – я, кажется, впервые задал вопрос вслух. - Старый Год. - Кто? – я удивился ещё сильнее. - Старый Год, который потребовал отдать ему часики. Для того, чтобы ему не пришлось уходить, - спокойно пояснил старик. - И что Вы? – я чувствовал себя подобно младенцу только научившемуся говорить: «Ничего себе советские сказочки! Да нет, не могли такое тогда написать и, тем более, снять фильм!» - Что я? Я только что сам хотел остановить время, чтобы никогда не наступило 1 января, а теперь... теперь я вдруг понял, что если отдам ему часики, то Лёля ведь вновь станет снежной бабой... превратится из живой девочки в снег - умрёт, то есть... Я не мог пойти на такое и сказал ему, что потерял волшебные часики... Да, нам тогда удалось убежать от Старого Года, но я при этом потерял коробку с «сокровищами», а он воспользовался ими для того, чтобы оживить ещё трёх снежных баб. Так и появились его помощницы: Продажная Душа с копейкой вместо сердца, Бумажная Душа с печатью вместо сердца и Чёрная Душа с угольком вместо сердца. Их-то он потом и подослал, чтобы всё-таки выманить часики: Продажная Душа предлагала деньги, Бумажная Душа угрожала неприятностями со стороны закона. Только, когда они схватили меня и угрожали утопить в проруби, Лёля сама отдала их: пожертвовала собой, чтобы спасти меня... - Дмитрий Иванович тяжело вздохнул. - И она... она... умерла? – я почувствовал, как у меня задрожал голос. - Снова стала снежной бабой, - старик вновь вздохнул. - А мне пришлось думать, как вернуть ей часики... - И как Вы это сделали? – я вдруг почувствовал себя так, как будто всё это могло происходить на самом деле. - О, приключений было много, но я сделал это. А потом, когда она садилась в ракету, чтобы вернуться на свою планету, она сказала «Ох, и попадёт мне за то, что без разрешения улетела на Землю, да ещё и в новогоднюю ночь!» «Попадёт?» - переспросил я, а она грустно улыбнулась: «Так же, как и вам на Земле попадает: ремнём по попе! Может быть, даже розгами! Но я всё равно ни о чём не жалею - я нашла настоящего друга!» Тогда я и понял, что все мои страхи перед возможной поркой настолько смешны по сравнению с тем, что могло быть... - Она ещё и инопланетянкой оказалась? – вырвалось у меня, но в ответ я услышал только храп уставшего старика. Эпилог Будить его я не стал, конечно. Вместо этого взял смартфон и нашёл этот фильм. Да, в нём действительно, было всё: и угроза остановить время, и «снеговики-убийцы», и инопланетянка с сердцем в виде игрушечных часиков, но с таким смелым, добрым и сильным сердцем... Хотя и «переврали писатели и киношники», если верить Дмитрию Ивановичу, тоже немало. Но ведь это не документалистика, как я сам сказал ему. Когда я проснулся, соседняя кровать была пуста. Я спросил у медсестры, куда подевался мой сосед, она удивлённо посмотрела на меня и сказала, что это место свободно – больных не так уж много. Я пытался доказать, что ещё вчера там лежал старик, которого звали Дмитрием Ивановичем Тимошкиным, но пришедший врач сообщил мне, что у меня ночью поднялась температура, поэтому я бредил. Но как я мог так бредить, если я до этого никогда не видел этого фильма и никогда не читал эту сказку?!