Из пункта D в пункт E...

Тик-так, тик-так… Еся отчаянно вгрызается всем, чем можно и нельзя, в учебник основ биохимии. Навёрстывать учебную программу, когда проболела половину семестра – то ещё удовольствие. Но прерваться хотя бы на полчасика этику представляется решительно нереальным. Так ведь и стипендию упустить можно – а при её более чем скромном материальном положении это грозит вылиться в финансовую катастрофу. Да и как она любимому Аналитику в глаза посмотрит, который, жертвуя немногочисленными свободными часами и даже иногда временем, отведённым на научную деятельность, подтягивал её по этому предмету? Нет уж, с её стороны это было бы вопиющим свинством… Короткий писк мобильника раздаётся ровно в тот момент, когда стрелки на циферблате настенных стареньких часов показывают половину шестого, а измученная стадиями репликации ДНК Лирик со стоном роняет голову на рабочий стол. Впрочем, стоит Есениной взглянуть на имя отправителя – всю её усталость как рукой снимает. «Лёгок на помине,» - мягко улыбается, вчитываясь в знакомое: «Ты как? Не перегрузилась биохимией? Если что, мы с Габеном уже помогли профессору, я почти закончил работу и скоро выезжаю к тебе». Просияв от счастья, девушка ещё раз мысленно благодарит судьбу и разъехавшихся по домам на выходные соседок по общежитию. Кажется, провидение решило-таки вознаградить её за усиленные академические старания… Тик-так, тик-так… -Принимайте работу, профессор, - ассистент Робеспьер, только-только закончив наводить порядок на вверенной ему новой территории, демонстрирует результат своих трудов пожилому начальству, - Ваше произведение искусства в целости и сохранности, мы с Габеном старались, как могли, - показывает на величественно сверкающее прислонённое к стене зеркало тончайшей ручной работы. -Спасибо вам обоим, - такого растроганного голоса Горького он, пожалуй, не слышал никогда, но всё-таки готов поклясться, что в глазах ветерана науки блестят самые настоящие слёзы, - Это единственное воспоминание, оставшееся от моей юности. Так, ладно! – спохватывается Инспектор и вновь переходит на деловой тон, - Звонил Штирлиц, сказал, что эта его… точнее, уже не его Донна не может сейчас работать в нашем НИИ, она поменяла направление и ушла к доктору Гюго заниматься теоретической педагогикой. Между нами говоря – даже к лучшему, хоть меньше нервов и хаоса в институте будет. Я думаю позвать на это место Дюма, надеюсь, она согласится – тогда вам придётся работать вместе. -Как скажете, профессор, - Аналитик с видимым безразличием пожимает плечами. С чего бы это Ламанчской, так болезненно привязанной к их университетской махине, отказываться от предлагаемой ей работы? Хотя, выбирая между двумя такими научниками, он бы тоже выбрал кого-то, кого дольше знает и кому можно доверять. Да и не его это забота, в общем-то – размышлять о странностях поведения всяких очкастых чудачек… Ему бы к своему Лирику вырваться! – Кстати, если работы на сегодня больше нет, могу ли я идти? Если от меня что-то ещё нужно, я, конечно, помогу… -Иди-иди, - машет рукой пожилой учёный и добродушно усмехается в седые усы, догадываясь о планах ученика на вечер. Что он, зверь какой-то или сам молодым никогда не был, что ли? Попрощавшись с начальником, логик выходит из нового здания НИИ, сворачивает на автобусную остановку и сверяется со временем на наручных часах. Без пятнадцати шесть. Если всё сложится удачно, через полчаса он будет уже у Еси в общежитии. Тик-так, тик-так… -Знаешь что, дорогой мой коллекционер экстравертов? – Гамлет, как заведённая, мечется по крошечной кухне старой съёмной квартиры, уже четвёртый год служащей им с Гуманистом уютным, пусть и временным, гнёздышком, - Мне это всё осточертело! У меня уже вот где, - показывает тонким изящным пальцем на собственную шею, - вот где сидят идиотские расспросы твоих друзей! «Ой, а ты разве не с Джеки помирился?», «а куда Джеки пропала?», - передразнивает бестактно любопытствующих общих знакомых, - Если ты рассматриваешь меня как временную замену этой твоей фам-фаталь – мог бы и сразу сказать, не насиловать себя и не тратить ни своё, ни моё время! -Ну что ты, что ты, Гамлет, успокойся, - отчаявшийся Достоевский всеми силами пытается усмирить это ходячее стихийное бедствие, одновременно в мыслях по-чёрному матеря Гюго, с непонятной реакции которого на их с Датской воссоединение вся эта чехарда и началась. Этот неисправимый тормоз с чего-то взял, что он, Дост, никогда не сможет забыть разбившую ему сердце полудуалку и всех своих девушек будет сознательно или подсознательно сравнивать с ней. И как вот теперь объяснить Наставнице, что кроме неё ему никто не нужен? С нею бы сладить и не слечь при этом в психоневрологический диспансер… - Гюго – идиот и ни шиша не смыслит в серьёзных отношениях. Ты прекрасно знаешь, при каких обстоятельствах мы с Джеки расстались и какими глазами я после этого смотрел на весь ваш прекрасный пол вообще – и так и смотрел бы, если бы кое-кто мне не встретился на пути, - добавляет с нежной улыбкой и приобнимает уже немного выдохшуюся от бурного эмоционального всплеска противоположность. -Точно? – с подозрением переспрашивает Датская. На самом деле она уже склоняется к тому, чтобы поверить любимому человеку, но слишком уж много ей пришлось из-за него вынести – Наполеон, Джеки Лондон, подколы Гюго, ещё Донна эта какая-то непонятная, которой не пойми что нужно, но которая всегда где-то рядом… -Честное достоевское, - абсолютно серьёзно отвечает Гуманист, и не думая выпускать эту чокнутую из объятий – того и гляди, опять что-нибудь надумает и сбежит. Впрочем, сейчас побег Гамлету точно не грозит – околосемейную сцену прерывает внезапное требовательное «мяу!», подействовавшее на обоих не хуже пожарной тревоги. Вздрогнув и отстранившись друг от друга, оба с удивлением таращатся на трёхцветную кошку, красноречиво усевшуюся возле пустой миски. Видать, пришла напомнить хозяевам, что любовь – любовью, ревность – ревностью, но самого главного жителя этой квартиры неплохо бы и покормить… Когда смеющаяся Датская, доверху наполнив миску любимым кормом этой несносной живности, утирает пот со лба и косится на электронные часы, те показывают пять минут седьмого… Тик-так, тик-так… Первой на пол комнаты с глухим звуком падает тяжеленная, набитая доверху конспектами сумка. Затем на тумбочку возле кровати отправляется массивный перстень, изображающий голову валькирии в крылатом шлеме, туда же мягко шлёпается клетчатый трикотажный головной убор, некогда бывший кепи, и в последнюю очередь аккуратно пристраиваются громадные очки с жёлтыми стёклами. Разумеется, пристраиваются не сами по себе, а с лёгкой руки вконец вымотавшейся Донны, которая после адски трудного дня в кои-то веки может выдохнуть и с чувством выполненного долга разместить всю себя на узенькой, но вполне вмещающей её небольшие габариты кровати. У Донны за спиной бакалавриат на кафедре биохимии, смена направления, два года магистратуры под руководством скептически настроенного доцента Штирлица и… И что? Опять очередной побег? Или просто смена направления? Как назвать то, что она совершенно неожиданно решилась провернуть при поддержке доктора Гюго? Ламанчская никогда не считала себя трусихой, хоть и не рвалась ни в герои, ни в гении. Но назвать её институтскую судьбу лёгкой язык повернулся бы мало у кого. Конечно, никто её не просил терпеть столько всего из-за совершенно иррациональной, непроходящей привязанности к совершенно чужому Достоевскому – но что уж тут поделаешь, такие вещи, наверное, лечит только время. А вот университет, как оказалось, за все эти годы стал для неё дорог и важен и сам по себе. Только стоит ли нервов и психического здоровья работа даже в самом любимом месте на свете? Доктор Гюго встретилась ей неделю назад совершенно случайно, но, разумеется, не могла не поинтересоваться делами бывшей подопечной. Измотанная институтскими перепетиями Искательница выложила руководительнице всё, как на духу – и про желание идти в аспирантуру, и про сомнения в выборе направленности, и про предложение Штирлица. На вопрос, что же отталкивает её от НИИ прикладной экологии, ответила так же честно: «там тьма незнакомого народу, Горькие и Аналитики, они меня пугают – и куда мне вообще деваться со своей картографией?». Энтузиастка снисходительно покачала головой, но проблемой бывшей студентки озаботилась. И вот не далее как позавчера самая деятельная заведующая кафедрой вновь дала о себе знать. Сказала, что есть возможность поступить в аспирантуру на педагогическое направление, если параллельно устроиться на полставки и помогать в организации подготовительных курсов для школьников под её же руководством. А Ламанчской только этого и надо – любимый институт, работа и самая лучшая научная руководительница рядом. Чего ещё можно желать? «И главное, никаких Робеспьеров и Горьких,» - проносится в её непутёвой рыжей голове, удобно устроившейся на подушке. По правде говоря, Донна и сама не знает, почему её пугают именно эти двое – но интуиция велит держаться от обоих подальше, а к внутренней «чуйке» она привыкла прислушиваться. Когда измученной Искательнице удаётся задремать, даже не замечая твёрдого переплёта «Старшей Эдды» под подушкой, часы на экране её мобильного показывают двадцать минут седьмого. Эх, опять бессонной ночи не миновать… Но иначе бороться с усталостью у логика не выходит. Тик-так, тик-так…