Моей нежности храм

      Микаса не сразу поняла, что Леви накрыл ее руку своей, задумавшись. Попыталась не выдать напряжения, медленно выдохнула, спросила тихо, боясь спугнуть:       — Вы видели, как они погибли? — почувствовала, как он заметно напрягся, убрал ладонь с ее руки — сразу холодно стало в том месте, где он касался, неприятно.       — Нет, — ответил коротко, отодвинулся и сделал глоток: в горле пересохло, а уши словно заложило. Он снова слышал вопли, выстрелы, взрывы и мольбу. Последнее особенно неприятно давило: сам он в Бога никогда не верил. Даже когда лежал посреди поля боя с перебитой ногой и не мог глаза открыть от крови, что покрывала лицо, не вспомнил о Нем — думал только, что устал и что пора бы заткнулся тому, кто рядом шепотом молился, молился о смерти.       Микаса поставила локти на стол и прикрыла глаза руками.       — Все время думаю, что, будь я там, этого бы не случилось, — призналась, рвано выдохнув, но плакать не стала, только резко повернулась к Леви, посмотрела в глаза, — хорошо, что вы остались живы.       Дрожь по телу прошла, он всегда считал, что кто угодно, был достоин выжить, но точно не он. Пытался максимум выжать пользы из того, что остался жив, а она, даже не зная этого, была рада?       — Почему? — вырвалось у Леви, и он заметил неподдельный интерес в ее глазах.       — Как это? Вы же буквально память в себе несете. Это важно — помнить, — она звучала так непринужденно и наивно, что ему могло бы показаться, что она смеется над ним, если бы не её серые глаза, в которых было море горя. И он поверил.       Зазвонил телефон Леви. Он не стал уходить. Принял вызов сразу, но говорил тихо: не хотел маму Эрена разбудить.       — Леви, ты приедешь? — спросила Ханджи. На фоне слышался шум — похоже, все уже собрались.       — Да, скоро, — ответил коротко, сбросил.       — Вам пора? — догадалась Микаса.       — Похоже на то, — ответил он, вставая, взял свою чашку и отнес к раковине. — Подвезти до дома или останешься тут?       — Не хочу оставаться, — грустно сказала она, обвела глазами комнату. — Я выросла тут, но теперь здесь очень холодно и пусто.       — Выросла здесь? — он удивлен.       Девушка забрала чистую посуду из его рук и кивнула:       — Расскажу по дороге.       Леви выслушал ее историю и привез домой, заметив, что она нервничает.       — Что-то не так?       — День тяжелый выдался, — ответила Микаса, не поднимая на него глаз. Она смотрела вниз, где пальцы нервно теребили край пальто. Он был с ней согласен. Знал — его ждут, и, вероятно, ждут от него ободряющих слов, которых он дать уже не мог. И покидать ее не хотел. Она расплакалась, пока рассказывала, как у Йегеров оказалась и какие отношения у нее с мальчишками были. Он соврал, когда сказал, что не видел их смерть. Арлерт сгорел заживо, и вопли его до сих пор иногда слышались Леви, а Эрен… Аккерман понял, что этот парень для Микасы был особенно важен.       — Заходи на чай, — вырвалось у него. Потом вспомнил, что уже приглашал, и она не пришла. Значит, не интересен он ей.       — А вы завтра работаете? — удивленно спросила Микаса. — Воскресенье же.       — Работаю, — кивнул, почти умоляя: ну, приходи.       — Я зайду, — она смущенно улыбнулась, бросая прощальный взгляд на него и ушла.

***

      — Капитан, а вот и вы! — весело крикнул еще один его бывший солдат — Конни Спрингер. Он уж был пьян, но стакан из рук не выпускал, держал крепко, даже костяшки побелели. — Мы вас заждались.       Леви поморщился от звука своего звания и запаха алкоголя, который источал Конни, кивнул сдержано и прошел вглубь квартиры, в которой жила Зое. Женщина вместе с остальными сидела за столом, который вынесли в комнату. Стульев было только два, так что большинство гостей сидели на диване, пара человек вышли на балкон, обсуждали что-то и параллельно курили. Аккерман оглядел комнату: было грязно. Ханджи никогда не отличалась особой чистоплотностью, но даже для нее тут было слишком. Повсюду — пыль, на полу — липкие пятна, так что он внимательно всматривался, опасаясь наступить в блестящие на свету лужи. Похоже, ей еще хуже. Сел на свободное место рядом с Ханджи и спросил шепотом:       — Хочешь поговорить?       Женщина скривилась, приподняла очки и потерла переносицу.       — Так сильно заметно, что все плохо? — горько усмехнулась, посмотрела куда-то в сторону. — Можешь не переживать, я хожу к психотерапевту и даже пью эти гадкие пилюли. А ты сам ходишь? Для тебя это особенно важно. Сам понимаешь — опека.       Леви кивнул, забыв, что она не смотрит. Их всех после окончания войны обязали посещать психотерапевта. На него обратили особое внимание: не могли абы кому доверить детей. Он исправно ходил на сеансы и утаивал совсем немногое, чтобы не казаться подозрительно счастливым после произошедшего. Оставлял при себе только то, в чем и себе признаваться неприятно и стыдно.       — Конечно, о чем это я? — продолжила Ханджи, так и не повернувшись. — Я рада, что ты жить продолжаешь, даже завидую немного. Ребята вот тоже. Живут. А я не могу. Думала, что это от одиночества, но вот, сижу тут в компании близких… Даже не вздумай цокать или закатывать глаза — я чувствую, как тебе хочется — ведь у меня и правда никого ближе вас не осталось. Ближе тебя. Но и ты теперь как-то далеко. Но ты молодец. А где та девушка, с которой ты ушел, кстати? Думала, ты ее привезешь. Что у вас с ней? — она наконец повернулась, с интересом посмотрела на Леви.       — Просто знакомая. Она с Йегером и Арлертом дружила — я не стал бы приводить ее туда, где ей могли бы рассказать, как они умерли, — он откинулся на спинку дивана, положил руку на больное колено, погладил.       Зое ничего не ответила, чем сильно удивила Аккермана, положила голову ему на плечо и прикрыла глаза, расслабилась.        Леви поймал понимающие взгляды товарищей и приложил указательный палец здоровой руки к губам, ребята его поняли и перешли на шепот.

***

      — Вы совсем не пили, капитан? — спросил Жан, когда они ехали к нему домой, забрать детей.       — Я за рулем, — напомнил Леви недовольно, прищурился: в темное время суток водить ему было особенно сложно, не смотря на освещенность улиц. Он темноту вообще не любил — предпочитал солнце, безоблачную погоду и ясность ума.       — Да это я понимаю, — махнул рукой пассажир, — но могли бы и выпить за погибших.       — Можешь считать, что вместо меня пил Спрингер, хотя, если по его состоянию судить, он за весь отряд решил ответственность взять.       — Здесь — направо, — Жан решил проигнорировать замечание Леви, сделал вид, будто тот ничего не говорил. Он и сам заметил, что товарищ налегал на стакан усерднее, чем все остальные.

***

             Миллионы мыслей путались в голове, перебивая друг друга, наслаиваясь. Она не включила свет, хотя было уже темно. Единственным источником света остался уличный фонарь, совсем немного освещавший часть комнаты.       Микаса быстро привыкла к темноте. Темнота вообще ей нравилась. Она любила пасмурное небо и сильный ветер, разгоняющий людей с улицы по домам. Пустота и тишина ее успокаивали. Вот и сейчас она точно знала, где на стене крючок для пальто. Привычно сложила на тумбу шарф, с первой попытки поставила ботинки на полку для обуви, не задев рядом стоящие кроссовки, перешагнула маленький порог, отделяющий прихожую от коридора. Когда-то тут была дверь, но хозяин квартиры решил, что она лишняя — снял с петель, но убирать рамку не стал.       Тихо урчал холодильник, разбавляя хрупкую тишину. Девушка задернула плотные шторы, лишая фонарь возможности освещать помещение. Присела на пол рядом с диваном: на нем — неубранное с утра постельное белье. В уличной одежде не позволяла себе садиться на спальное место, но и переодеваться не спешила.       Хотелось почему-то продлить этот день. Такой объемный и печальный, он столько эмоций возродил, что становилось страшно: неужели, она и правда так много чувствовать может?       Ее смущал и одновременно притягивал к себе этот загадочный мужчина-военный. Еще и фамилия та же, что и у неё: а вдруг родственники? Было бы неплохо найти родных. С другой стороны, Микаса очень не хотела, чтобы они оказались как-то кровно связаны. Все же она себя на более чувственных мыслях ловила, а он еще и за руку взял! Ну, почти. Все еще сидя на полу, стянула с себя джинсы и водолазку, откинула на стул рядом: не было сил аккуратно развесить все. Залезла на диван. Постельное не очень свежее, и она морщится, переворачивается на спину, сминая ногами одеяло, и смотрит в потолок.       Он снова пригласил ее в свой магазин. Надо сходить. Вдруг получится узнать об Эрене. Что-то внутри подсказывало — он соврал, что не знает, как они умерли. Он же их командиром был.       Закрыла глаза, всхлипнув. Слезы неприятно затекали в уши — вытерла их краем простыни, провела ребром ладони под носом, выдохнула. Кажется, она всегда по ним скучала. Даже когда рядом стояли, все равно словно далеко от нее были, не с ней. Но всегда надежда была, что увидятся снова, а теперь и ее нет. Она ведь даже мертвыми их не видела: оба гроба были запечатаны. Думалось даже, что их там нет, что живы и скрываются, да пусть даже дезертировали, чем так. Страшно было думать, что с ними сделали такого, что ее лишили последнего взгляда на любимые лица.

***

      Она не сразу поняла, что наступило утро: шторы отлично выполняли свою функцию — в комнате было все еще темно, но спать уже не хотелось, так что Микаса медленно встала с кровати и впустила свет в комнату. Белое свечение, отражающееся от снега, ослепило ее на мгновение — пришлось зажмуриться.       На середине пути задумалась, нужно ли ей принести что-нибудь с собой к чаю? Он приглашал ее как клиентку? Продаст чай и попрощается? Или они посидят, как в кофейне, общаясь? На всякий случай купила коробку конфет, вспомнив, что у него там были дети. Его? Но кольца на пальце нет, да и не похожи на него.       Встала у входа, замялась. Решилась и потянулась к ручке, как вдруг дверь распахнулась, и наружу выбежала темноволосая девочка, на ходу натягивая шапку, за ней — мальчик того же возраста. Оба бросили удивленные взгляды на Микасу, улыбнулись друг другу и убежали прочь. Она же придержала дверь и вошла внутрь, не до конца понимая реакцию детей.       — Здравствуйте, — осторожно начала, вытерла ноги о коврик у входа, подняла голову и увидела его. Он протирал витрину, аккуратно приподняв чашку из пластилина, протер под ней и поставил на место, посмотрел на нее.       — Здравствуйте, — ответил в тон ей Леви, улыбнулся. — Чаю?       — С удовольствием, — улыбнулась тоже, подошла ближе. — Какой посоветуете?       — Попытаюсь удивить, — Леви отвернулся к полкам позади себя и взял одну из банок в руки. — Присаживайся, я сейчас.       Микаса села за столик, поставила перед собой коробку с конфетами и огляделась. Тут все еще был порядок, как она и помнила. И было тихо. Она прикрыла глаза, наслаждаясь травяными запахами, и даже не заметила, когда Леви вернулся и поставил перед ней поднос. Только звон фарфора ее «разбудил». Он уже разливал ароматный напиток по чашкам.       — Я взяла тут, — она неуверенно кивнула на конфеты.       — Вот ребята расстроятся, что сладкое пропустили, — усмехнулся мужчина и поставил перед Микасой горячий чай.       Девушка прикрыла глаза, вдохнула терпкий запах. Она не была особой ценительницей таких вещей, но сейчас ясно понимала — перед ней что-то особенное.       Леви заворожённо следил, как аккуратно своими тонкими красивыми пальцами она обхватывает чашку — одной рукой за ручку, другой придерживает край, — как легко дует, разгоняя круги по поверхности напитка, как глаза прикрывает, внимая аромату, и как делает осторожный глоток, боясь обжечься, и как слегка улыбается. Понравилось.       — Вкусно? — спросил, тоже отпивая. Себе подобных вольностей он не позволял — только сдержано кивнул: хорошо получилось.       — Да, — закивала Микаса, — очень. Он такой…вкусный? — она издала короткий смешок, опустила глаза смущенно. — Простите, я не сильна в описаниях.       — Может, на ты? — спросил Леви. Ему надоело все время путаться в обращениях, да и хотелось, чтобы она как-то ближе была.       — Хорошо, — она согласилась, подняла чашку. — Не знаю, насколько это прилично, но мы можем выпить этого прекрасного чая за это, — пожала плечами и закусила губу, ожидая его реакции.       — Я никому не скажу, что ты хотела чокнуться чашками с чаем, — улыбнулся, протянул свою к ее. Негромкий звон развеселил обоих. — Но лучше так не делать, — предупредил шутливо, и она рассмеялась.       — Это твои дети? — она не сдержала любопытства, отвернулась к конфетам и занялась распаковкой, лишь бы на него не смотреть.       — Приемные, — ответил честно. — Я их из Марли забрал. Сироты.       — Больше нет, — прервала она. — Теперь они не одни.       Леви смотрел прямо на нее и терялся. Она сегодня особенно хороша была, даже с чуть опухшими веками. Догадался, что плакала вчера, но глаза все равно сияли, и вся она словно сияла, тянулась к нему. Не верилось, что кто-то к нему тянуться может. Вот она улыбается одними уголками своих красивых губ и смотрит выжидающе. Чего ждет? Она снова берет чашку и подносит к губам, только собирается сделать глоток, но что-то не так: ручка отрывается. И вот хрупкий фарфор летит вниз, и Леви чудом успевает протянуть нездоровую руку вперед, отбивает чашку, так что она летит не на колени девушке, а на пол. Микаса вскрикивает, смотрит на ручку, которая осталась в руке, и пугается, тянется вниз, к осколкам и луже, но мужчина ее опережает, преграждает путь рукой:       — Стой.       — Прости, — шепчет, сжимает остатки чашки в руке, до боли от оторванных краев, — не знаю, как так вышло.       Он удивляется, смотрит на нее, обхватывает ее свободную руку своей.       — Все хорошо. Такое бывает. У меня так тоже было. Это не страшно. Ты не обожглась? — осматривает ее одежду, задерживает взгляд на нервно поднимающейся и опускающейся груди, но одергивает себя и начинает собирать осколки.       — Давай помогу, — предлагает девушка. — Где швабру взять — лужу убрать?       — Пойдем, — он кивает головой на дверь в служебное помещение. Девушка вскакивает и открывает дверь перед ним: у него в руках осколки, которые он складывает на свой рабочий стол. Туда же Микаса кладет ручку, которую до этого крепко держала в ладони, оглядывается и видит швабру, берет и возвращается в зал, протирает лужу, мысленно ругает себя за неловкость. Ее руки обхватывают чужие ладони.       — Все хорошо, — повторяет Леви уже тише. Он стоит позади и медленно двигается вперед, обнимая ее, пока своими пальцами не находят ее. Тогда чувствует, что она расслабляется, даже плечи опускает на выдохе.       Микаса подается назад, утыкаясь ему в грудь, прикрывает глаза, радуясь, что он ее лица не видит сейчас. Леви понимает это как разрешение и обнимает ее правой рукой, опускает голову на плечо, стараясь не задеть красный шарф, слушает, как она дышит. И мир замирает.       Дверь в лавку открывается громко, Габи кричит и смеется одновременно. Сразу за ней в магазин влетает снежок, а потом и Фалько. Микаса нервно отрывается от Леви в надежде, что дети разглядеть всего не успели.       — Что за бардак вы тут устроили? — Леви не растерялся, забрал швабру из рук Микасы и протянул детям. — Мне достаточно снега снаружи. Внутри его быть не должно.       — Хорошо! — хором крикнули дети и схватились за протянутый предмет.       Снежок уже растаял, так что они вытерли сырое пятно на полу и все так же вместе, держась за швабру, побежали вперед, задержав взгляд на открытой, но так и не тронутой коробке конфет.       Девушка усмехнулась, когда ребята скрылись за дверью, посмотрела на Леви:       — Думаю, им тоже нужен чай — согреться. Покажешь, как правильно заваривать? — он кивнул ей в ответ: был рад, что она не смутилась и не захотела сбежать от него.       — Переодевайтесь и — в зал. Переверните табличку: мы закрываемся, — скомандовал Аккерман и включил чайник. Фалько крикнул «так точно», чем рассмешил Микасу, и убежал. Габи безуспешно пыталась пригладить торчащие волосы.       — Я могу заплести тебя, — предложила Микаса и, получив радостное согласие, с трудом расчесала спутанные волосы, заплела косу, закрепила ее резинкой, что подала девочка, и полюбовалась на свое творение. — Ну и красота! Тебе нравится?       — Да, спасибо, — отозвалась Габи, посмотрела на заинтересованного Леви и поспешила за другом.       — Кажется, теперь мне понадобится твоя помощь, — заметил Леви, подзывая Микасу к себе. — Такое я на ее голове сделать не смогу.       — Согласна плести косички за вкусный чай, — рассмеялась девушка и встала рядом.       Перед ней — заварочный чайник и несколько стеклянных банок.       — Сначала согрей чайник, — подсказал Леви и улыбнулся, когда она обхватила ладонями посуду. — Налей горячую воду, подожди немного и слей, — уточнил и услышал смешок.       — Сколько ждать? — спросила она, и он ее руки своими обхватил.       А она поймала себя на мысли, что даже его покалеченная рука ее не смущает и не пугает: он и без недостающих пальцев достаточно ловким был. Управлял ее руками, комментируя действия.       — Сливаем воду, теперь засыпаем чай, добавляем ромашки и мяты — согреем горло этим двум «батарейкам», — руки его кажутся мягкими и теплыми, девушка расслабляется и позволяет ему направлять, сжимать и разжимать пальцы, когда нужно. — Чувствуешь, как запах раскрылся? — подносит чайник без воды, но с травами к ее носу, и она глубоко вдыхает. Аромат и правда хорош. Расслабляет еще больше. Она словно обмякла — снова к нему прижимается и чувствует, как он двигается вперед, принимая.       — Вода немного остыла, можно заливать. Никогда кипятком не заваривай: весь вкус потеряешь — никакого толку от такого чая, — голос ровный и спокойный, будто не прижимается плотно к ее спине, не чувствует бедра ее и того, как она дышит нервно.       — Отлично, теперь у нас есть две минуты.       Когда он отпускает ее руки, она разворачивается быстро, боится, что это сон все и нет никого позади. Но он тут, смотрит на нее, рот чуть приоткрыт. И теперь она видит, что не очень-то он и спокоен: единственный видящий глаз смотрит то в глаза ей, то на губы — становится страшно. Она не может понять, что это все значит. Сердце бешено бьется, ладони потеют, она хватается за его предплечья, не осознанно вытирает мокрые руки о рубашку, но не отпускает. Ждет.