Тень июньского солнца

      Утро. Я просыпаюсь, потирая глаза. Теплые лучики света проникают в комнату, нагревая постель. Потягиваясь в постели, я еще пытаюсь уловить столь быстро убегающий сон. Нет, не смогла. Хотя наверняка там было что-то очень важное и интересное, потому что чувство неудовлетворенности меня не покидало. — Ева, вставай, а то опоздаешь, — кричит мне мама с кухни.       Я смотрю на часы и понимаю, что проспала свыше 20 минут от того, как нужно было встать. «М-да. День начинается неважно». Судорожно ищу очки, потому что без них я споткнусь о первый же угол. Очки лежат на комоде в другом конце комнаты. Видимо вчера я была на столько уставшая, что кинула их на первое попавшееся место.       После удачного поиска столь необходимой для меня вещи, я застилаю постель и бегу умываться. Холодная вода достаточно быстро придает бодрости и помогает прийти в себя. На сложный макияж времени нет, поэтому я ограничиваюсь тушью для ресниц, карандашом для бровей и небольшим количеством румян. Стоит отметить, что очки я ношу редко, и только дома, для того чтобы глаза отдыхали от линз, которые за день высушивают мои глаза до такой степени, что моргать становиться больно. Я, конечно, могу начать выходить из дома в очках, но где-то на подкорке все же остается страх того, что меня начнут дразнить. Конечно, времена насмешек над людьми в очках давно закончились, но все же мне комфортнее линзы, тем более что на левом глазу у меня специфичная гетерохромия, половина радужки зеленая, а половина голубая. Смотрится это необычно, а линзы только усиливают этот эффект.       Завтрак проходит в суете. Мама пытается разбудить сестер. У меня их две: Лана, ей 9 лет и Эля, самая младшая, ей всего 3 года. Я их очень люблю, особенно Элю, с ней у нас особая связь. На шум утренней суеты реагирует мой отчим, это я поняла по тяжелым и недовольным шагам и со злостью захлопнувшейся двери родительской спальни.       Несколько слов о нем. Он появился в моей и маминой жизни, когда мне было 3. Мой родной отец очень много пил, поэтому мама ушла от него через 2 года после моего рождения. Я очень плохо помню это время. Иногда что-то всплывает в памяти, небольшими кусочками: маленькая коммунальная квартира, деревянный пол, большой диван на всю комнату и моя «кровать», представляющая собой два сдвинутых между собой кресла, в нише которых я и спала, и играла. Мои родители поженились очень рано и денег ни на что не хватало, а когда отец начал пить, то начали пропадать вещи. Вечные ссоры на фоне этого окончательно разрушили брак, и мама ушла… Ушла, и всего через полгода нашла нового мужчину, моего отчима. Его звали Гришей. Меня заставляли назвать его папой, но я противилась этому. Я знала, что у меня есть папа и он где-то в городе. Будучи маленьким ребенком, я не понимала позиции мамы, да и сейчас не понимаю. Не считаю, что называть незнакомого мне мужчину, при живом отце папой — это норма. В 9 лет моего биологического отца лишили родительских прав, а отчим официально меня удочерил, мне дали его фамилию и отчество. Я стала совершенно новым человеком. Никто, конечно, у меня ничего не спрашивал, в один из вечером ко мне подошли и сказали: — Теперь ты Разумовская Ева Григорьевна. — с холодом в голосе проговорила мама, смотря в окно моей комнаты. — В смысле? Почему? — спросила я, отложив в сторону учебник по истории древней Руси, — Я же была Соколовой! И откуда Григорьевна? — с неподдельной ненавистью, сквозь зубы прошипела я. — Мы так решили с Гришей. Это не обсуждается! — с тем же холодом поговорила мама. — Но мам, я не хочу так! Мне нравилась моя фамилия и мое отчество. Зачем ты так поступаешь со мной? — мой голос задрожал. Я не понимаю, зачем мама отбирала у меня последнее что, что осталось от отца. — Ева, не беси меня. Гриша твой отец, теперь по документам официально, мы в браке уже 5 лет. Пора принять это. Твоя сестра сразу родилась от нормального мужчины, а ты все не можешь его принять! — Потому что он мне не отец, у меня есть папа, просто он где-то далеко, а ты даже общаться мне с ним не даешь! — слезы уже начали катиться по лицу, а голос предательски надрывался. — Ева! Твой отец пьяница, проиграл и пропил все что у нас было, а ты его любишь? — мама начала переходить на крик. — Но он ни разу на меня не кричал! — кричала уже я. — И не бил, в том числе и тебя… — это я уже проговорила шепотом, но мама это услышала. — Все! Мне плевать, что ты там думаешь об своем «недо папаше», мне плевать, нравится тебе новая фамилия и отчество. Теперь ты Разумовская Ева Григорьевна и на этом точка. — мама подошла ко мне на столько близко, что я чувствовала ее пылающее дыхание, — Запомни, я люблю Гришу и из-за твоей прихоти, не собираюсь его бросать и разводиться. У нас есть семья, в том числе и твоя сестра! А если тебе что-то не нравиться — в детских домах всегда есть свободные места, и я тебя туда отправлю, не переживай. Еще одно слово в сторону Гриши, помини моё слово, и твоя следующая ночь будет там! — она отошла от меня и тяжелыми шагами пошла прочь из моей комнаты, хлопнув дверью.       Прошло 6 лет, я все эти 6 лет ношу свою «новую» фамилию и отчество. Мама продолжает жить с Гришей и уже родила ему второго, а вместе со мной третьего ребенка. Его постоянные пьянки не прекращаются, а разгром, который он устраивает после, она как будто не видит. Как и не замечает или скорее не хочет замечать и реагировать на побои, которые он устраивает. Он часто срывает всю свою злость на мне. Раньше гематомы можно было списать на различные активности, я всегда была неугомонной, поэтому синяки на моем теле появлялись очень часто и их было легко объяснить сначала воспитательнице в детском саду, а потом и учителям. Но с возрастом это стало труднее. Синяки я начала замазывать тональным кремом, а если их кто-то все-таки увидел — то я списывала их на свою неуклюжесть. В периоды безумия Гриши я пряталась в сарае или на втором этаже пристройки бани, но он все равно меня находил. Он находил меня везде, куда бы я не убежала. Я не знаю с чем это связано, но бил он только меня, своих детей, моих сестер, он никогда даже пальцем не трогал. В такие моменты мама меня не защищала. Она всегда сидела спокойно, даже не плакала. Возможно, она боялась его, а может ей было все равно. Ее слова всегда были одинаковыми: «Сама виновата».       Прошло время, а наказания усиливались. Когда мы переехали в свой дом, то Гриша начал использовать для наказаний сначала крапиву, а потом сухую малину. Видимо это приносило ему удовольствие, видеть, как я, сижу и либо мажу мазью огромное количество волдырей на своей коже, либо со слезами выковыриваю из своего тела с помощью иголки шипы от сухого стебля. В приступах особой ярости в ход шло все, что было «под рукой», это мог быть кабель от зарядки, тяжелая книга или на худой конец тот же ремень. Ни мама, ни родственники никак на это не реагировали, они просто пропускали это мимо, старались не влезать в семью. Все мои попытки поделиться происходящим в семье в школе у психолога сводились к тому, что этот психолог звонил моим родителям и вечером я получала в двойне. Он отца физически и от матери морально. Мама не любила, когда я жаловалась. На все мои мольбы что-то с этим сделать она либо уходила, либо кричала о статусе семьи в городе, и что я его порчу.       Так прошли долгие и мучительные 12 лет брака моей матери с этим чудовищем и длятся они до сих пор.       Я сижу на кухне и пью горячий кофе. Аппетита нет совсем. Эти воспоминания и понимание того, что все это будет длиться еще долгие 3 года, пока мне не исполниться 18 не дают мне нормально жить. Любое мое действие в этом доме, может быть расценено отцом, как неповиновение или неуважение к его персоне, поэтому я стараюсь не попадаться ему на глаза. Лишний раз не выходить из комнаты, есть всегда отдельно и как можно дольше задерживаться в школе, потому что школа — это единственное место, где он меня не достанет, где его поганые руки не смогу меня ударить и причинить боль. С этими мыслями я допиваю кофе и собираюсь. — Я буду ждать в машине — говорю я маме, надеваю туфли, беру портфель и выхожу на улицу, звенящая тишина которой успокаивает меня перед важным днем.