Про танцовщицу, оловянного солдатика и соломенное чучело

      Для брата и сестры Эммы – десятилетнего Анри и семилетней Люси – этот день был не менее радостным, чем для гимназисток. В мужской гимназии, которую посещал Анри, сегодня тоже начались каникулы, а Люси, которая пока не ходила в школу, предвкушала дни, когда Эмма и Анри смогут проводить с ней больше времени. А ещё сегодня пришло письмо от мамы из Мухляндии, куда они с отцом три недели назад отправились с официальным визитом – Марселла сообщала, что они наконец-то закончили все дела и собирались вернуться домой.       К тому же именно на сегодня был запланирован отъезд в летний замок, где детей всегда поджидали приключения. Позапрошлым летом они закопали в роще на берегу озера клад – шишечку от камина и рукоятку от сломанной шпаги. Прошлым летом они не без труда нашли свои сокровища, а ещё у них в первый раз получилось построить плот, на котором удалось поместиться втроём и доплыть до противоположного берега, не перевернувшись.       Правда, сразу приступить к новым затеям этим летом у них не вышло бы, поскольку завтра в замок должны были приехать многие дворяне и пробыть целую неделю. Во время присутствия гостей детям следовало проводить время в светских беседах с ними, а не носиться по территории замка. Но и у праздника было множество приятных сторон – банкеты, на которых можно попробовать что-то необычное, интересные рассказы взрослых и незабываемые кукольные спектакли Жака и Марты.       Придя домой, Эмма сразу заметила восторг брата и сестры и, не желая портить им настроение своими тяжкими раздумьями, занялась сборами в летний замок. Суета приготовлений отвлекла её, но когда пришла пора спускаться во двор, чтобы садиться в экипаж, Эмма вновь приуныла. К тому же она боялась, что ей не удастся все полтора часа поездки делать вид, что ничего не случилось, и её состояние передастся Анри и Люси.       У кареты детей поджидала фигурка в тёмно-фиолетовом платье и такого же цвета модной широкополой шляпе на идеально уложенных волосах. “Ну вот, ещё и её не хватало,” рассеянно подумала Эмма.       – Привет, тётя Нелли! – закричала ей издали Люси и помчалась к карете, собираясь обнять родственницу, но в двух шагах резко затормозила. За тот год, что дети не видели свою тётю Нелли, она стала ещё строже и педантичнее. Не обращая никакого внимания на Люси, тётя Нелли продолжала с высокомерным видом читать книгу на иностранном языке, которую держала в руках. По манерам этой дамы никто не определил бы, что ей всего двенадцать лет.       Следующим к тёте Нелли приблизился Анри. Он вздохнул – не слишком громко, опасаясь её справедливого замечания, – а затем поклонился и поцеловал протянутую руку в узкой перчатке. Только теперь тётя Нелли соизволила закрыть книгу.       – Добрый день, ваше высочество принцесса Элеонора, – поздоровался Анри.       В ответ на это приветствие Нелли усмехнулась уголком рта и выразительно посмотрела на дворцовые часы, стрелки которых показывали начало пятого.       – Спасибо, что не “доброе утро”, – процедила она и лишь после этого сама поздоровалась с племянниками, а затем, дождавшись, пока Анри подаст ей руку, элегантно поднялась в карету. Эмма и Люси поспешили занять оставшиеся места, и экипаж тронулся в путь.              ***       Иностранные послы, прекрасно знавшие, что детей у Патрика и Марселлы трое, всегда удивлялись, если им случалось встретить в абидонском дворце четвёртое “высочество”. Прямых вопросов они не задавали, но гадали, откуда могла взяться ещё одна принцесса. А история её происхождения действительно была интересной.       … Дни после смерти мужа оказались для Оттилии самыми трудными в жизни. Утратив необходимость помогать канцлеру в государственных делах и потеряв всякую надежду заполучить корону, она осталась без какой-либо деятельности и оттого не находила себе места. Колкие замечания в адрес других обитателей дворца оставались безответными и оттого не приносили прежнего удовольствия. Давать советы новому королю Оттилия даже не пробовала, прекрасно зная, что он её не послушает. В итоге раздражение графини росло с каждым днём и должно было когда-нибудь вырваться наружу.       Это случилось за завтраком. Оттилия сидела как прежде рядом с сестрой и злилась, что у Патрика не хватило решимости хотя бы отстранить её от общего стола, что избавило бы её от столь неприятного общества. (В действительности же Патрик вовсе не думал в те дни об устройстве графини и прочих домочадцев – ему хватало забот о переустройстве страны.) Чтобы хоть как-то показать, что она не желает здесь находиться, Оттилия демонстративно развернула утреннюю газету и заставила себя состедоточиться на чтении новостей.       – Нет, уж это никуда не годится! – взвизгнула она вдруг и хлопнула газетой по столу, заставив всех вздрогнуть. Затем, не обращая внимания на удивлённые и испуганные взгляды, она встала из-за стола, сжимая в руках газету, решительным шагом отправилась к себе за шляпой, без которой никогда не показывалась за пределами дворца, и таким же решительным шагом вышла на улицу, направившись прямиком в столичную типографию.       За столом типографии сидел человек – в возрасте, но ещё не старый – с широкими плечами и густыми усами. Его внушительный вид охранял заведение от нежелательных посетителей гораздо лучше, нежели таблички на двери. Это был Рауль, главный редактор “Абидонской правды”. Напечатав ранним утром огромный тираж, он пил теперь чай и неспешно читал написанные для завтрашнего номера заметки, отбирая и исправляя материал.       Его спокойствие нарушила дама, шваркнувшая вдруг перед ним газетой:       – Это что здесь? Что это такое?       Рауль подпрыгнул на стуле и едва не поперхнулся чаем. Вид Оттилии был столь грозен, что он без лишних вопросов посмотрел на место, куда она указывала пальцем.       – Это заметка о возобновлении в Абидонии спектаклей бродячих актёров. Все сведения точны. Что же вас не устраивает?       – Да вы прочтите здесь. Вот эту строку, – продолжала кипеть графиня.       Желая понять, в чём дело, Рауль послушался:       – “Без сомнения, жителям Абидонии вскоре предстоит увидеть немало интересных постановок…”       – Нет, – с шипением перебила его Оттилия, – не “интересных”, а “интерестных”.       Рауль пригляделся и в самом деле заметил пробравшуюся в слово вторую букву “т”.       – Слово образовано от существительного “интерес” с помощью суффикса “н” и окончания “-ых”. “Интерес”, а не “интерест”, – продолжала гневно шипеть Оттилия. – Это правило знает каждый ребёнок, а национальная газета пестреет неграмотностью! – Оттилия хлопнула ладонью по столу.       – Какое безобразие! – с досадой вторил ей Рауль, ударив по столу кулаком, отчего подпрыгнули все письменные принадлежности, а затем успел поймать падающую чернильницу, не расплескав ни капли чернил.       Оттилия думала, что своим напором напугает Рауля, заставит его оправдываться, но он ничуть не испугался и даже согласился с ней. От неожиданности она сбавила тон и почти спокойно спросила:       – Кто у вас корректор, скажите, пожалуйста?       – А у нас нет корректора. Был, но испугался смены власти и уехал…       – Уж не в Пенагонию ли? – хмыкнула Оттилия, вспомнив бегство дворцового врача.       – Нет, в Надмению, – вздохнул Рауль. – И остался только я образованный. Совсем не хватает времени проверять работу авторов и печатников на правописание, за содержанием бы уследить.       – Готова предложить вам прекрасную кандидатуру на эту должность.       – Буду премного благодарен! Кого же вы предлагаете?       – Себя, – просто ответила Оттилия.       Рауль поднял брови и вытаращил глаза на графиню. Ему не приходило в голову, что у него в типографии может работать женщина – в его понимании все женщины были созданы для домашних дел, а не для службы.       Оттилия тем временем продолжала:       – Сомневаюсь, что кто-либо в Абидонии не знает грамматику лучше меня.       – Но.. как же…       – Опыт работы – шестнадцать лет.       – И вы… действительно хотите занять эту вакансию?       – Я считаю это своим долгом. Когда был жив мой муж, все печатные издания подвергались строгой цензуре, не говоря уже о проверке на грамотность, и вторую “т” в слове “интересных” я считаю оскорбительной для главной национальной газеты.       Вопреки своим убеждениям о женщинах, Рауль устроил Оттилию на должность корректора. В этот же день лакей перевёз из дворца в типографию все её вещи. До замужества Альбины Оттилия оставалась в семье единственной, кто покинул дворец: Теодор получил при дворе вожделенную должность конюха, а Флора стала классной дамой в гимназии, располагавшейся всего в трёх кварталах от дома. Впрочем, отъезд Оттилии никого не опечалил: наоборот, родственники радовались, что графине удалось направить свои силы в полезное русло.       С введением Оттилии в должность корректора газета навсегда избавилась от ошибок и опечаток. Через неделю Оттилия наравне с Раулем исправляла не только грамматику, но и содержание написанного. Через месяц вышла первая сатирическая заметка за её авторством, остроумие которой по праву оценили многие читатели, заполонив почтовый ящик типографии просьбами увидеть новые работы анонимного автора под псевдонимом “Чёрная леди".       Союз Оттилии с Раулем был таким же удачным, как более ранний её союз с графом Давиль, но если Оттилия и граф, работая вместе, делали друг друга хуже, то сотрудничество Оттилии и Рауля открывало положительные стороны каждого из них. Оттилия продолжала сыпать направо и налево ироничными замечаниями, но мысли её были всё чаще направлены на общее дело, а не на достижение личных целей, сводившихся обычно к тому, чтобы унизить домочадцев. Рауль, презиравший до встречи с Оттилией всех представительниц слабого пола, убедился вдруг, что женщина могла быть не только источником капризов и проблем, но и незаменимым помощником, и он дал Оттилии то, чего она никогда не дождалась бы от первого мужа – признательность за её ум и работоспособность. Поэтому неудивительно, что через год после смерти канцлера Флоре пришло приглашение на бракосочетание сестры с главным редактором “Абидонской правды”. А ещё через год на свет появилась Элеонора.       Как Оттилия не старалась, ей не удалось притвориться безразличной к рождению дочери. Не имея детей в браке с канцлером, она втайне завидовала сёстрам, которые имели счастье воспитывать Патрика и Альбину, а когда племянники подросли, она возненавидела “бесполезных сорванцов” и попросила мужа внести в устав запрет на их присутствие во дворце. Но теперь, держа на руках маленькую Нелли, столь похожую на неё саму и на любимого человека, Оттилия не могла сдержать искренней, без тени иронии улыбки. И хотя раньше она была уверена, что уход за детьми следует поручать няням – простым девкам, неспособным к другой деятельности– теперь она пожелала самой заняться ранним воспитанием дочери. Нетрудно догадаться, что из этого вышло.       С ранних лет Нелли напоминала миниатюрную копию матери. Она строго следовала правилам, будь то этикет или грамматика, отчего считала себя выше своего окружения. Если её что-то не устраивало, этикет исключал рукоприкладство или крики, поэтому она вскоре взяла на вооружение колкие замечания, которые, как она считала, не могли уронить её достоинства.       Вскоре после рождения дочери Оттилия явилась во дворец и потребовала для Нелли титул принцессы, аргументируя свою просьбу тем, что Альбина после смены власти осталась принцессой, а Нелли также как Альбина являлась кузиной короля. Патрик действительно не лишил Альбину титула принцессы, не желая препятствовать её замужеству, и Оттилии тоже не стал отказывать. По новым законам этот титул был формальностью и не давал права наследовать престол; к тому же Патрик верно догадался, что Оттилия просила об этом не с целью захватить власть, а желая официально причислить свою дочь к знати.       Когда Нелли пришла пора идти в школу, Оттилия наотрез отказалась отдавать её в одну из открывшихся в последние годы абидонских гимназий. Как она неоднократно писала в своих заметках, отечественное образование оставляло желать лучшего. Главной её претензией было то, что гимназии могли посещать дети всех сословий, от мещан до принцев и принцесс, а общение с низшим классом вряд ли могло принести пользу дворянским детям. Поэтому Нелли училась в заграничном пансионе Надмении, где с каждым годом становилась всё более похожей на светскую львицу.       Когда по мнению матери Нелли стала достаточно воспитанной, чтобы не уронить своего достоинства, девочка стала бывать при дворе. Зная о манерах маленькой кузины, Патрик опасался, что она могла обидеть его детей, но препятствовать Оттилии не стал, решив, что опыт общения с людьми вроде “тёти Нелли” пригодится детям в будущем. В итоге же Эмма, Анри и Люси не только примирились с сарказмом родственницы, но и немного полюбили её, разглядев, что под внешней надменностью тёти Нелли скрывается пристрастие к порядку и страх разочаровать мать. Окончательно Патрик убедился в этом, когда дочь одной придворной дамы, ровесница Люси, сказала младшей принцессе про Нелли:       – Ну и злая же она у вас!       – И совсем она не злая, – уверенно ответила Люси. – Просто колючая очень. Как ёжик. А если иголки уберёт – не тётя, а золото!       Только вот убирать иголки Нелли не торопилась. Наоборот, с каждым годом они становились длиннее и острее, а общение с тётей – невыносимее. Но всё же Люси не теряла надежду, что в один день Нелли изменится. А надежда, как известно – великая вещь. ***       Услышав наконец голос Нелли, Люси осмелела, поняв, что они встретили всё-таки свою тётю, а не каменное изваяние. Первые несколько минут пути она молчала, присматриваясь к Нелли, вновь скрывшейся за книгой. Наконец совсем убедившись, что присутствие тёти ничем ей не грозит, она гордо объявила сестре и брату:       – А у меня сегодня праздник.       – Праздник? Какой ещё праздник? – заинтересовалась Эмма, надеясь, что поднятая тема убережёт её от высказывания собственных тревожных мыслей.       – Сегодня последний день, когда вы ходите в школу, а я – нет, – торжественно объяснила Люси.       – Ты так хочешь пойти в гимназию? – удивился Анри. – Вот я бы что угодно отдал, чтобы каникулы продлились подольше.       – Но потом ты всё-таки захотел бы туда вернуться, – заметила брату Эмма. – Ведь учиться в гимназии гораздо интереснее, чем дома.       Папа рассказывал им, что до поступления в университет вся его учёба проходила в классной комнате дворца, а единственным человеком, которого он каждый день видел за соседней партой, была тётя Альбина. Эмма считала, что познавать различные науки в такой маленькой компании, а тем более в одиночестве, было бы неимоверно скучно.       – Вот я не представляю, как бы я могла учиться без одноклассниц. Они все такие разные, всегда помогут, расскажут что-нибудь интересное…       Эмма вдруг замолчала. Надо же – изо всех сил стараться не думать о словах Мими на последней перемене, и вдруг неожиданно о них вспомнить. Она знала, что не сможет теперь утаить произошедшее от брата и сестры – угадав тревогу в её лице, они не отстанут, пока не выяснят, в чём дело.       Так и случилось. Мысленно ругая себя за неосторожность, Эмма пересказала свой утренний разговор с Мими и другими девочками. Ей не хотелось обрывать детские надежды Анри и Люси, которые, как она знала, тоже верили в сказки, но в конце концов она решила, что так даже будет лучше. “Может, если они узнают об этом сейчас, им легче будет привыкнуть к этой мысли, нежели мне в мои тринадцать,” думала Эмма.       Вопреки её ожиданиям, Анри и Люси сразу отвергли мнение гимназисток о том, что в настоящей жизни сказок не бывает. Они наперебой делились предположениями, что навело одноклассниц Эммы на такую глупую мысль, а Эмма решительно не понимала, почему слова Мими, переубедившие её саму, не оказали подобного влияния на брата и сестру.       – Почему? Почему вы так уверены в том, что вы правы, а Мими ошибается? – рассеянно говорила она.       – Странные вопросы ты задаёшь, сестрёнка. Вот я три месяца назад потерял свой перочинный ножик. Везде его искал, чуть с ума не сошёл, решил уже, что никогда больше его не увижу. А сегодня стал вытаскивать из парты все вещи, и вот, пожалуйста! Разве не чудо? – с этими словами Анри достал из кармана любимый ножик, воссоединению с которым был очень рад.       Эмма и Люси наклонились к Анри, чтобы поближе разглядеть ножик, который был так дорог их брату. Язвительный смех тёти Нелли заставил всех троих поднять головы.       – Чудо он нашёл, скажите, пожалуйста! – нараспев сказала она. – Чудо здесь скорее в том, что вам, Анри, удаётся быть таким неряшливым, да ещё при том, что вы – наследный принц Абидонии. С другой стороны, для свиньи и корм в лохани – чудо невиданное.       – Так что же, по-твоему, чудес не бывает? – перешла Люси к сути дела.       – Конечно. Все чудеса можно объяснить какой-либо из наук – химией, физикой, ботаникой, но чаще всего – психологией. Если герою удаётся победить злодея, значит, он или умнее, или сильнее, или злодей просто не выдерживает своей роли. Если больного исцеляет волшебное лекарство, то мы можем наблюдать так называемый эффект плацебо.       Нелли внезапно остановилась. Ей хотелось, чтобы кто-то из племянников спросил её, что такое эффект плацебо, чтобы блеснуть своими знаниями и указать им на их невежество. Но на этот раз провокация не сработала: собеседникам был интересен смысл её аргумента, а не детали.       – Не слушай её, Эмма, – со знающим видом сказала Люси, похлопав сестру по руке. – Уж мы-то знаем, что есть одно чудо, которое никакими науками не объяснить.       – Ну конечно! – Анри ударил себя по лбу. – Эмма, как ты могла… как мы все могли забыть о голубой розе?       Эмма радостно ахнула. Разговаривая с одноклассницами, она подразумевала те сказки, которые можно было прочесть в книге, и совсем забыла, что в стенах её родного дворца однажды случилось настоящее чудо, не идущее в сравнение с найденным Анри перочинным ножиком. Ведь как иначе объяснить тот факт, что под влиянием аромата розы все обитатели дворца вдруг разболтали тайны, которые хранили до этого целых шестнадцать лет?       – О да, об этой вашей розе было много толков, – вновь подала голос Нелли, – но недавно появилась одна дельная статья, и знаете, что рассудил автор об этом цветке?       – Что же? – спросила Эмма, затаив дыхание.       – Автор заключил, что роза представляет из себя новейшее орудие пытки. Орудие это совершенно, ведь вместо того, чтобы вызвать у жертвы физическую боль, оно давит на совесть. А психологический механизм пыток весьма прост. Вам его объяснить?       – Пожалуйста, не надо, – взмолилась Эмма и затихла, забившись в самый угол кареты. От слов Нелли ей сделалось вдруг больно, хоть она прекрасно знала, что подобным высказываниям тёти не стоит придавать значения, поскольку говорила Нелли так только из вредности.       Несомненно, Эмма была повержена. Нелли отметила это с удовольствием и, хотя она в этом никогда не призналась бы, с облегчением. Она боялась, что в разговоре о розе Эмма приведёт в качестве примера другое чудо этого цветка – о том, что он залечил пулевое ранение её матери. Тогда вновь пришлось бы упомянуть эффект плацебо, а ведь как всем известно, дважды поднимать одну и ту же тему в течении одной беседы – моветон.       Разделавшись с первым противником, Нелли приготовилась к перепалке с Анри и Люси.       – Ещё чудеса есть?       – Конечно. Главное чудо – это любовь, – ответила Люси, нисколько не растеряв уверенности. – И я всегда, всегда буду верить в сказку про Золушку. Не в ту, которая в книжке, а в ту, которую нам мама рассказывает, потому что там-то всё по-настоящему!       Нелли поняла, что просчиталась. Переубеждать Люси в вопросе о сказках было просто бесполезным делом – племянница была слишком мала, чтобы перенять точку зрения тёти, и просто повторяла известные рассуждения, не усомнясь в их правдивости. Но просто покинуть поле словесного боя Нелли не могла.       – Ну и верьте в свою сказку о Золушке, если вам так хочется, – с напускным равнодушием пожала она плечами. – Не пойму только, вам-то с неё что? Золушка была бедной и скромной девушкой, а вы – избалованная принцесса. И за что, скажите на милость, принц вас полюбит?       Удар был метким. Раньше Люси не задумывалась о разнице своего происхождения с происхождением любимой сказочной героини, и теперь она понимала, что в маминой сказке о Золушке нечего искать надежды на собственное счастливое будущее.       А Нелли всё не останавливалась:       – Для нас, принцесс, одно спасение есть – строгое следование правилам высшего общества. Не любовь обеспечит нас полезным для государства замужеством, а умение отстоять свои интересы и не уронить при этом своего достоинства.       – И что же вы будете делать, если в вас всё-таки кто-то влюбится? – поинтересовался Анри.       – Известно, что – наглеца следует отшить так, чтобы не лез. Приходил вчера к нам с поручением в типографию один такой из военного училища, начал мне глазки строить, так я не растерялась – живо его на место поставила. Так ему и сказала, мол, “Мой девиз – семнадцать букв: я – принцесса, ты – лопух!”...       Нелли вдруг запнулась и покраснела под дружный смех Анри и Люси. Эта фраза настолько не соответствовала её образу, что ей не оставалось только сделать вид, что ничего особенного в её словах не было, и вновь раскрыть книгу. Внутри кипела ярость на себя и на того мальчишку, из-за которого ей пришлось теперь ударить в грязь лицом перед племянниками.       – Обронили, ваше высочество?       Нелли резко оторвалась от чтения. Анри протягивал ей сложенную пополам бумажку, выпавшую из книги. Нелли покраснела ещё больше, вырвала записку из его рук, вложила между страницами и уткнулась в книгу так, что в просвете между обложкой и полями шляпы можно было увидеть лишь её бегающие по строчкам глаза.       Сразу стало понятно, что до конца поездки дальнейших замечаний тёти Нелли можно не опасаться, но всё же Анри заметил, что обе его сестры имели самый подавленный вид. Всю дорогу он ломал голову, придумывая, чем можно было развеселить любимых сестёр, но похоже, способа хоть чуть-чуть улучшить им настроение просто не было. В таких случаях принц обычно просил совета у родителей, но они собирались приехать только завтра. Анри совсем было отчаялся, но вдруг, когда экипаж подъехал наконец к замку, принц увидел у крыльца другую карету – с гербом Пенагонии – и понял, к кому можно обратиться за помощью в столь непростом деле.       Анри знал, что тётя Альбина с самого детства была принцессой, и почему-то ничуть не сомневался, что у неё, как и у мамы, была своя, настоящая сказка. Быть может, услышав эту сказку, Эмма вновь осмелится верить в чудеса, а Люси убедится, что чудо может произойти даже с принцессой. ***       Услышав просьбу Анри, королева Пенагонии надолго задумалась. Стоя с ним за колонной крыльца, куда он подозвал её для “важного разговора”, она некоторое время следила за плывущими вдаль облаками, затем медленно обвела взглядом окружающий замок парк, чему-то грустно улыбнулась и наконец сказала:       – Хорошо. Я раньше не рассказывала никому этой сказки, но похоже, пришло время поведать её вам и моим детям. Зови скорее всех гулять, а если они не захотят сразу идти, скажи, что их ждёт сказка, которой они ещё не слышали.       – Сию минуту, тётя! – Анри было побежал за остальными, но через несколько шагов вернулся и спросил: – А про кого эта сказка?       – Про танцовщицу, оловянного солдатика и соломенное чучело, – загадочно ответила Альбина.