Грань

      Очередной день. Очередное создание «Совета Шести». Сколько же пафоса было в этих словах когда-то, кто бы понимал. А сейчас стоят, кто-то наверняка машинально пересчитал. И правда подошло б название.       В любом случае, это просто очередной сбор в командной рубке Зинита. Разве что Бальтазара нет. Не захотел оставлять Эмруб… Адамай бы с радостью поменялся с ним местами. Да только не совсем ещё с ума сошёл, чтобы к детям идти.       Приходится стоять и терпеть.       Сочувственные взгляды. Порой с опаской. Порой усталость.       Аргх.       Как же бесит.       Или пусть тогда забудут вовсе, или признают, что он прав.       Гори всё драконовым огнём.       Прибегает наконец запыхавшийся Глип.       — Извините, задержался на занятии… — торопливо произносит он, занимая своё место. А Килби закатывает глаза.       — Кто бы сомневался… Начнём, Чиби? — обращается он к королю. Тот молча кивает — на экране вспыхивают графики и таблицы.       У Чиби практически трясутся руки. Адамай пытается прикинуть, когда видел в последний раз короля в нормальном состоянии духа. Выходит, что ещё до войны с мехазмами.       Так давно, будто в другой жизни. Ха-ха. И совсем рядом. Хватит лишь руку протянуть.       А Совет всё обсуждает новости Зинита. Адамай не вмешивается, молчит. Гругал — тоже. За Гругала всё, что надо, скажет его близнец, да и не нужны сейчас слова драконов. Адамай — просто не видит смысла что-то добавлять к уже сказанному.       Всё равно его если и послушают, то со скрипом. Так смысл что-то говорить?       Только пару раз он не выдерживает и прерывает обсуждения. Даже если ему самому уже который год просто хочется лечь и сдохнуть, он про свой долг не забыл. И будет исполнять столько, сколько хватит сил.       Это не значит лезть везде. И без его невероятно ценного мнения разберутся. Но вмешиваться, если дело идёт куда-то не в ту сторону.       Братья дёргаются, но к тем словам, что считают разумными, прислушиваются. А Адамай снова пытается раствориться в окружающем шуме.       — … Если запустим сейчас, нагрузка на основной реактор возрастёт на…       — … Сейчас система скомпенсирована, можно рискнуть…       Килби спокойно, аргументированно спорит с королём. Для Чиби мнение старейшины, пожалуй, важнее всего. С учителями элиатропов у него отношения с юности не сложились. Адамай знает от Юго — через третьи руки, выходит, но знает — почему, и этого хватает, чтобы понять главу Совета. А Гругалораграна будто считает младшим. Чёрный дракон и не спорит. Адамая король тоже бы, скорее всего, послушал, как и Килби. Просто из памяти.       И от этого хочется злиться.       — … Скорость уже падает, но если не попадём в завихрение, то до новой системы…       — Новую модель ещё рано испытывать, мне нужен хотя бы месяц…       — Повезёт, если месяц есть, наши приборы барахлят на такой дальности…       Очередное обсуждение.       Порой белому дракону казалось, что он попал во временную петлю.       И просто отчаянно цепляется за никчёмную надежду.       — Адамай! — вдруг окликает король. Несколько мгновений, чтобы понять, к кому обращаются…       — Вам же всё сказали в прошлый раз, — устало напоминает белый дракон. — Что вы надеетесь на этот раз услышать?       — И всё же повтори, если не сложно, — мягко просит король, и когти до боли впиваются в ладонь.       Но ему повторить и правда не сложно.       Раздаётся тихий выдох.       — Потоки в рукаве Дракона уже не ощутить, но сектор А-6…       — Потоки в рукаве Дракона уже не ощутить, но сектор А-6…       Хочется врезать кулаком в стену, да кто ему даст?       — … По-прежнему стабилен. Первая печать всё ещё на месте, насколько можно судить, пускай верхняя…       — … По-прежнему стабилен. Первая печать всё ещё на месте, насколько можно судить, пускай верхняя…       — … Сорвана ещё в войну ведь. Судя по следам энергии, в том участке мехазмам не пройти. Пока время ещё есть.       — … Сорвана ещё в войну ведь. Судя по следам энергии, в том участке мехазмам не пройти. Пока время ещё есть, — заканчивает Адамай и раздражённо добавляет. — Вы же всё равно мне не верите, так чего, ради белого огня, спрашиваете?       Они нерешительно переглядываются, до ушей доносится несколько шепотков, и внутри поднимается волна гнева.       Сколько уже можно… Сколько?!       — Считаете меня сумасшедшим — говорите прямо! — рычит дракон. — А не перешёптывайтесь по углам! Я чокнутый?! Да и пускай!!! Только тогда прекратите уже! Или признайте, что я прав, или упрячьте в палаты!       Вспышка их пугает. Глип вздыхает, Чиби чуть растерян, и только Килби с Гругалораграном невозмутимы. А тихий вздох рядом обжигает.       — Прости, Адамай, просто такое… и правда нелегко принять, — обтекаемо формулирует Глип, и белому дракону хочется заорать только сильнее.       Вместо этого крепче стискивает кулаки. Скоро проткнёт кожу. И пускай. Пусть боль поможет отрезвиться.       — Мы не хотели тебя задеть. Спасибо за сведения, — наконец кивает Чиби. Он на первый взгляд выглядит младше Килби физически. Вот только сил из него выпито будто в разы больше. Но следом в голосе прорезается сталь, и всё будто исчезает наваждением. — Думаю, на этом мы на сегодня закончим. Продолжим завтра, в это же время.       Адамай выдыхает, пытаясь унять злость. По счастью, когда-то он всё же научился переводить её только в эмоции. Так, чтобы не она не затрагивала магию.       — Спасибо, — коротко отвечает он королю, когда тот проходит мимо.       — Прости, что вынуждаю, — мягко произносит он в ответ, и Адамай отворачивается.       — Ерунда. Я и так от смерти не бегаю, — резко отвечает он. — Так что пару косых взглядов выдержу.       — И считаешь, что должен к ней торопиться? — изгибает бровь Килби. Мимо быстро уходят Глип и Гругал.       — С моей смертью печать на Разломе исчезнет окончательно. Обломки Врат станут непригодны к восстановлению, — скрещивает руки на груди дракон. — А до тех пор всегда остаётся, пусть и малый, но шанс, что мехазмы сумеют добраться до поля битвы и воспользоваться ими.       — Шанс, как ты и сказал, малый. А он хотел бы, чтобы ты жил, — тихо возражает Чиби.       — «Хотел бы»? — цедит дракон сквозь зубы, и король вздыхает.       — Я не знаю, чему верить. — Он немного молчит. — Но знаю, что ты не станешь совершать глупостей. Обещаю, что в нужный момент ты выберешь свою судьбу сам.       Король уходит, а Килби остаётся. Адамай приваливается спиной к стене.       — Бессмысленно яриться на них, — замечает старейшина, и в его голосе будто мелькает сочувствие. — Твоим словам и так сложно поверить.       — Тогда почему они спрашивают? — в тихом раздражении спрашивает Адамай. Злость не на старейшину. На всё. И скоро опять спрячется внутри, свернётся маленьким комком, затихнет до нового раза.       — Ты ведь сам помнишь, что сделал Юго, чтобы вернуть тебе разум, — пожимает плечами Килби. — Даже у меня воспоминания о древней эпохе будто подёрнуты дымкой. Я легко её уберу… Но всё же.       Дракон в ответ криво усмехается.       — Все те воспоминания у меня исчезли многие десятилетия назад.       Юго некогда обмолвился, что кто-то из Совета предлагал убить их двоих после того, как нашли. Немудрено. Близнец-элиатроп искалечен, воспитан в месте, где Совет отнюдь не привечали, ничего не знает о себе, разом потерял всё, похож на загнанного зверька. Дракон — лишён разума и практически не имеет надежды на его возвращение.       Вернее, что он сможет сформироваться хоть как-то.       Слишком долго он провёл в застенках. Те фрагменты, что всё же были — заслуга исключительно не подавленной до конца связи. А когда правда вскрылась, когда город превратился в руины, когда Адамая и Юго нашли…       Кто предлагал решить проблему перерождением, брат так и не сказал. Хотя помнил даже спустя столетия.       Воспоминания тех первых лет, в противовес призванным, остались в голове даже слишком отчётливо. Адамай помнил, как тянулся к брату, как жадно поглощал всё… В какой-то момент до Юго дошло, что кончится всё не возвращением нормального разума.       А тем, что дракон окончательно подавит себя и растворится в близнеце.       Дракон помнил ритуал, помнил судорожные слова брата. Помнил, как тот в итоге вскричал и просто схватился за дофус.       Помнил, как ослепила вспышка.       И следом «вспомнил».       У Адамая в ту пору практически не было своих воспоминаний. Юго выдернул память из дофуса.       Вразнобой.       Со временем удалось разобраться… А спустя годы хаотичные воспоминания разных жизней исчезли. Адамаю мало кто верил…       — Им сложно в это поверить, — пожимает плечами Килби, вторя мыслям белого дракона. — Особенно после того, как ты себя вёл и что говорил некогда. Мне и самому было отнюдь не просто осознать.       И наверняка горько. Старейшина ненавидел свой «дар». Но мирился, пока было с кем его разделить. Былой искренний интерес Килби и Шинономе Адамай тоже помнил.       — А сейчас… А сейчас ты мне веришь? — спрашивает он, не зная, чего ждёт от ответа.       Ему бы хотелось верить, что правда. Пусть обжигает, пусть мучает, пусть режет — а он всё тянется в надежде.       Хотя, возможно, признать, что сумасшедший — проще.       А Килби медлит с ответом.       — Твои… россказни отдают изрядным бредом, — наконец произносит он, и, вот чудно, в голосе не слышно обычного ленивого сарказма. — И в твоём положении очень легко отказаться принимать смерть…       — Не веришь?       Однако он раз качает головой.       — Шинономе, когда я рассказывал ей, засмеялась. Как колокольчик… — он будто проваливается в туман воспоминаний, но долго не задерживается там. — А ей из дофуса видно порой больше, чем мне. И я знаю, с вами двумя никогда не бывает просто… А у него могло бы хватить упрямства уцепиться. — Килби смотрит на часы и едва слышно вздыхает. — Что же, до встречи. И… Чиби прав. Он хотел бы, чтобы ты жил. Независимо от того, сказал ли ты нам тогда правду или сошёл с ума. Так живи, а не существуй, раз умудрился сохранить хоть что-то.       Килби уходит. Пока Адамай не выйдет, система не будет пускать никого внутрь, кроме Перворождённых. Разве что кто-то другой из них разблокирует, но сразу не станут. И хорошо. Хоть есть немного времени.       — И я действительно хочу, чтобы ты жил, — шелестит рядом мягкий шёпот. Адамай зажмуривается, прекрасно понимая, что — кого — увидит, когда через несколько мгновений откроет глаза.       Бальтазар сегодня был в Эмрубе.       После Исхода выжило шесть Перворождённых.       Сегодня на собрании присутствовало тоже шесть.       

***

      Для других рубка была практически пуста. Только белый дракон странно куда-то смотрит.       На полупрозрачную фигуру цвета чистой вакфу. В горле в очередной раз встаёт комок.       Казалось бы, уже привык. И всё равно порой не может выдержать.       — Почему ты не можешь показаться другим?.. — сдавленно шепчет Адамай, краем разума понимая, что в очередной раз услышит в ответ. В ответ — грустная улыбка.       — У меня не хватает сил. К тому же я ведь мёртв, не забывай. — Чужие руки приобнимают, но чувствуется только лишь лёгкое покалывание кожи. — Ну не плачь. Я же всё равно рядом, пусть и так.       И задорный смех следом.       Будто ножом.       Юго не навязывается, покорно отстраняется. Адамай хочет сказать, что не надо, его тянет тоже обнять… И молчит.       Те немногие моменты, что были ещё во времена жизни, он бережно хранит в памяти, понимая, что их не хватает. Вот только не почувствовать ему больше тёплое касание близнеца.       Драконов эгоист. Мёртв из них двоих Юго, а думает, как же плохо, Адамай.       От самого себя противно. Но по-другому и не может.       — Я иногда сомневаюсь, — отводит он всё же на мгновение, не выдерживая, взгляд. — И думаю, что они правы. Что я чокнулся.       — Решать тебе, — задумчиво наклоняет Юго голову и подлетает то к одной, то к другой полке. «Прикасается» к нескольким фрескам. — Но я ведь помню всю нашу жизнь.       — И прошлые.       — Так может ли их помнить порождение воображения? — с лёгким смешком спрашивает близнец. Адамай не отвечает.       Всматривается против воли в Юго. Больно, тяжело, и всё же всматривается.       А юноша в простой одежде, шорты по колено да кофта, короткий плащ на плечах, шапка и сандалии, кружит, рассматривая рубку. Иногда на него находит — хочет что-то сравнить с тем, что ныне помнит.       Юго в какие-то дворянские одежды при жизни и не наряжался. Разве что пару раз, когда требовало дело. Тоже носил простые наряды. Только закрытые.       А черты лица такие знакомые и родные, что сердце сжимается. Только куда моложе. Даже на полупрозрачном лице прекрасно видно. Юноша, совсем молодой.       Представить его весело смеющимся в горах, несущимся на перегонки с ветром для Адамая не составляет труда. Своего брата — не может.       Он и старше заметно был. С самого начала. Даже когда встретились, уже не так юн. А потом, с каждым новым испытанием, всё больше старел. Долго среднего возраста оставался… На войне и вовсе старше Килби в какой-то момент стал выглядеть. Адамай и не помнил, когда Юго бородой обзавёлся…       Тому, кто сейчас уже не парит, сел на одну из полок и выжидающе смотрит, и вовсе-то бриться наверняка не надо было б.       Совсем ещё мальчишка.       И вот как, как тут поверить?..       Только иногда будто пробегает по лицу тень печали. Меняя черты на те, что знакомы куда лучше, что куда привычней. И тогда будто внутри что-то развязывается.       И из-за таких мгновений, когда видит прежнего Юго, когда в молодом, задорном голосе прорезаются прежние интонации, дракон продолжает цепляться за надежду. Жестокую, дурацкую.       Но продолжает цепляться и продолжает верить. Надеется, что продолжает верить.       — Даже если не будешь верить, я всё равно-то за тобой буду присматривать.       — И не надоело тебе за все эти годы? — хрипло смеётся Адамай. А Юго неожиданно серьёзно качает головой.       — Не говори ерунды. Хотя я понимаю, почему тебе так кажется… — он грустно улыбается. — Не знаю, хорошо или плохо, что ты сейчас уже прошлые жизни не помнишь. Сейчас-то понимаю, что с тобой было…       А Адамай уже и сам не помнит. Вернее, помнит, что говорил, как себя вёл, что чем-то руководствовался… Чем именно?       В памяти остались только воспоминания о воспоминаниях. И слишком мало, и слишком много…       Он хотел бы помнить лучше. Чтобы сейчас окончательно поверить, что перед ним близнец, чтобы исчезли все тени сомнений.       И не был уверен, что помнить — хороший вариант. Когда-то справиться с тем, насколько разным был Юго в памяти и насколько в реальности получилось, только потому что память настоящей жизни всё же доминировала. Да и проглядывали порой одни и те же черты…       Проглядывают и теперь.       Зеркальная ситуация.       — Ничего, что не помню, — вымученно улыбается белый дракон. — Ты по-прежнему мой Юго.       — И одновременно множество тех, которых ты не знаешь. И это тебя ранит, — тихо возражает он. И что-то в этих словах кажется совсем близким. Как в те времена, когда Юго только-только учил Адамая, как жить, а после памяти помогал осваиваться. Хотя мог оба раза просто махнуть рукой и ограничиться чистой формальностью из внешних приличий. Но не стал. — Я же вижу.       — Просто слишком непривычно.       — Если хочешь — могу уйти. И попадаться на глаза не буду вовсе, коль не позовёшь, — предлагает Юго, тревожно глядя на Адамая. И тревожится, кажется, далеко не за себя. — Я далеко не горю желанием причинять тебе боль, брат.       И всё же причиняет. Адамай прикрывает глаза.       За всю жизнь он от Юго такого обращения так и не дождался. Редкие случаи, когда называл «Адом» — и те берёг, боясь забыть.       А сейчас у близнеца так легко срывается с губ. Словно привык очень давно так звать. И частенько даже не осознаёт, что было при жизни…       — Не надо, — просит белый дракон и протягивает руку, «касаясь» ладони близнеца.       Порой Адамаю казалось, что этот Юго — просто воплощение его тайной фантазии. Потому и тянется к ней.       Но слишком больно от неё было.       И слишком, слишком хотел белый дракон верить, что хоть так брат остался рядом. Не тот задорный мальчишка, который бы наверняка понравился прочим Перворождённым, на которого они бы с одобрением кивнули, если б после Кайларда встретили его.       А тот, кто очень долго не доверял, практически ненавидел, и был рядом вопреки всему. Кто вытащил из бездны, наплевав на все запреты, кто прошёл эту жизнь рядом с Адамаем, кто прожил войну. Кто редко говорил ласково, куда чаще бил словами по больному — и находил для каждого способ сделать легче.       И всё-таки это, похоже, один и тот же человек…       И, возможно, если долго убеждать себя, то однажды Адамай поверит до конца.       Когтистая рука встретилась с полупрозрачной. И лёгкое покалывание было куда дороже всех слов других людей.       

***

      Залитый полумраком зал глубоко внутри корабля. За множеством запоров и печатей, чтобы никто посторонний не сумел добраться, не сумел даже увидеть шесть постаментов и то, что стоит на них.       Шинономе иногда думала, что лучше бы их дофусы поставили в людные места. Молитвы бы позволили напитаться быстрее. И она смогла бы чаще видеть что-то… пусть даже и не говорить.       — … Сегодня на собрании Чиби решил опять довести Адамая, — чуть раздражённо говорит брат. — Уж не знаю я, правду он несёт или нет, но даже если сумасшедший, то лучше не трогать… Хотя, — он вздыхает, — возможно, просто надеется, что с Миной произошло то же самое.       — Она и Фаэрис в дофусе, — тихо шелестит в ответ шёпот Шинономе. А Килби внимательно смотрит и проводит рукой по гладкой поверхности дофуса.       Как же хочется прильнуть к брату… и в тоже время — отдохнуть от всего.       — А про Юго ты, значит, так ничего мне и не скажешь, — констатирует он. — Стоит ли того, сестра моя?..       — А что тебе даст мой ответ?       — Пожалуй, и права ты, — чуть задумавшись, наконец роняет он. — Нынешняя ситуация для них и правда не самая плохая. Ох… — короткий взгляд брата на наручные часы, и драконица понимает: ему пора. — Проклятье. Уже почти утро… Мне надо в медицинский отсек, Шинономе. Прости.       — Ничего. И так говорили столько часов подряд, — она улыбается, не сомневаясь, что близнец чувствует её улыбку. — Спасибо, что приходишь, Килби.       Он в ответ приобнимает дофус, а затем быстро, не оборачиваясь — чтобы не было соблазна — уходит. А Шинономе готова снова свернуться в клубок и дремать, не обращая внимания на внешний мир…       Да только всё же и ей порой хочется говорить.       Тем более — раз такой случай.       — Сказал бы, что забавно, да не смеются над таким, — раздаётся голос Юго, и Шинономе чуть напрягается, рассеивая дымку дофуса, чтобы хоть как-то видеть брата. — Но он и правда выглядит куда живее, нежели раньше.       — Память — слишком тяжёлый груз… Особенно непрерывная.       — Можно было б обойтись и без упрёка, — недобро сощуривается он. — Я не говорил, что вам легко. Вот только кое-чему всё равно не найду оправданий.       Шинономе на мгновение перестаёт «видеть», пытаясь выиграть мгновения для ответа.       Так необычно было некогда обнаружить Юго. Понять, что они видят друг друга, что могут говорить. Полупрозрачная фигура юноши сидела сейчас, свесив ноги, на постаменте с изумрудным дофусом.       И не скажешь сразу, что тот помнит ныне абсолютно все свои жизни. «Ни мёртвый, ни живой» — и не связан оковами забвения. Что этот будто бы совсем юноша — в том числе и тот, с кем когда-то танцевали в полном кругу Перворождённых, даря жизнь и форму ныне оставленному миру.       — Не забавно… Но иронично, Шинономе, — он закидывает ногу на ногу. — Что всё это развязал твой близнец. Хотя война — один из моих ликов…       Жестокий не от злости. От усталости, может, разочарования. Шинономе и не может сказать.       — Ты знаешь? — наконец задаёт она вопрос, что столько времени не даёт ей покоя. Раньше Юго так прямо не говорил. Только бросал порой некоторые фразы мимоходом, от которых драконицу едва не кидало в дрожь.       А он в ответ кивает.       — Не волнуйся. Я не расскажу Адамаю. А другие меня и не слышат.       Ответ насколько странный, что Шинономе не может удержаться от изумлённого выдоха.       — Но… Почему? — в тревоге спрашивает она. Была б живая — точно б закусила губу, и плевать, сколько она прожила. Сидящий рядом прожил не меньше, просто по-другому. И имеет полное право осуждать.       Чего у хранителей элиатропов было в избытке, так это эмпатии… и чувства ответственности. И ответ они несли за весь народ.       Большую часть которого Совет оставил на умирающей земле.       — А что это изменит? — тихо спрашивает Юго в ответ. — Мы окажемся в мире и покое на старой планете, которую не терзала война? Вернём всех, кто погиб в ту пору? Нет.       Он говорит правду, и для кого-то иного бы такого ответа хватило. Но Шинономе помнит, как близнецы изумрудного дофуса могли упрямо докапываться до правды. Вопреки абсолютно всему.       — Это не объясняет, почему ты молчишь.       Почему сейчас хочет её похоронить.       — Предположим, я её раскрою. Попрошу Адамая объявить. Даже найду, на что указать, чтобы звучало не вполне голословно… Ключи в руках от его «безумия», — губы брата искажаются в кривой, неестественной ухмылке, и Шинономе едва не ёжится. У Юго редко бывает такое выражение лица. В последней жизни — чаще, чем хотелось бы, — держит твой близнец. Я не хочу, чтобы Ада посчитали сумасшедшим. Хватает и того, что он сам себя порой считает. И даже если его словам поверят. Если я сумею набрать достаточно сил, чтобы подтвердить своё существование, как-то повлиять на материальный мир. Что будет потом? Что будет с Чиби, который сейчас и так едва держится? Что будет с сердцем Оргонакса, ведь без него нам не лететь дальше, а фанатики, желающие вернуть его, найдутся? Даже если такое давно бы не остановило войну… Что станет с нашим народом, если один из тех, кому верят, на кого надеются, кто стал одним из символов надежды… окажется предателем? — тихо перечисляет Юго. — И что будет с твоим братом? Он сейчас порой будто первый… Будто не было ещё всех этих жизней. Он счастлив свободе и исследованиям, и я готов молиться Богине, чтобы ему хватило этого. А если эта правда станет явной? Я не хочу… — он с шумом выдыхает, — не хочу ни одного из вариантов, ни одного из исходов, огонёк.       Старое прозвище колет. Шинономе едва может вспомнить, когда в последний раз его слышала при жизни. Кажется, ещё на заре времён…       И смотреть на Юго сил нет. Он говорит сейчас правду, и от этого только горше. Сама Шинономе когда-то смолчала из малодушия. Не стала ни останавливать брата, ни что-то делать потом. Юго и сам знает, говорил же перед отлётом Зинита, что…       Мысль стрелой проносится в голове. Шинономе пытается спросить, но вырывается только сдавленный выдох, даром что у неё нет и подобия тела.       Он знал ещё до отлёта?!       Юго с задумчивостью смотрит на неё, но не требует что-то сказать. И в итоге драконица выбирает не говорить.       Помнит, как брат говорил, что с чудовищами надо бороться, а не приносить им жертвы…       И, возможно, поэтому она теперь тоже похоронит догадку.       — А Адамай-то ещё сомневается, видения у него или нет… — грустно усмехается она. — Слышал бы тебя сейчас — ни за что бы не спутал, поверил бы до конца…       У каждого из Перворождённых было много «обличий». Уж ей-то за столько жизней не знать. Юго помнили прежде всего задорным юношей-странником. Но…       «Война — один из моих ликов».       Он был и истребителем, стражем.       Её саму его нынешняя жизнь пугала больше с непривычки. Многое она уже видела.       — Я так жалею, что мы в этой жизни так и не успели нормально сблизиться, — с печалью в голосе отвечает он. — И понимаю, почему, но всё же…       — Ты даже так сделал для него многое. Не все бы решились.       — Не решились бы только полные сволочи, — возражает он.       Драконица не согласна. Она видела белого дракона и после своей гибели: он несколько раз приходил вместе с Юго к дофусам. Как-то даже попытались поговорить втроём… Но бесполезно: её слышали только близнец да застрявший на грани брат.       — И всё же он не на пустом месте так цепляется к тебе… — Юго вдруг отводит взгляд, и Шинономе понимает, что начинает злиться. — Так может, хоть расскажешь ему? Расскажешь, что ты живой?!       — А чем моё состояние отличается от смерти?! — зло бросает он в ответ. — Я не могу влиять на мир, меня видит только Ад, и я помню все жизни разом!!!       — Ты просто провалился на иной слой реальности. А помнишь, потому что слишком сильно связал себя с дофусом.       — И при этом мне для существования уже приходится тянуть энергию из дофуса. Я пытался обойтись излучением, фоновыми источниками… Мне не-хва-та-ет.       — И для того, чтобы перестать тянуть, тебе надо просто вернуться в дофус, — возражает Шинономе. — Но ты этого не делаешь… Потому что боишься умереть. Ты ведь помнишь, сейчас-то уж точно… Рождённые в драконьем роду могут задерживаться после смерти физического тела. И до той поры они не мертвы.       — Вот только никто из них не задерживался дольше, чем на несколько минут, и никто не «проваливался».       — Потому что никто не пытался задержаться. А ты сейчас даже не пытаешься ве…       — Замолчи, огонёк, ради Богини и Дракона, прошу, замолчи… — Юго прячет лицо в ладонях. — Для того, чтобы вернуть мне тело, потребуется слишком много энергии. Дофус иссушит досуха. И Ад, скорее всего, погибнет. Я не хочу… Не такой ценой. Но и оставить его — тоже…       Шинономе чуть колеблется, но отвечает согласием. Она слишком дорожит Килби, чтобы не понимать, почему Юго не хочет впутывать Адамая.       И, немного помолчав, решается всё же попросить.       Коли помнит — то поймёт…       — Ты… Ты ведь до сих пор можешь смотреть на наш мир, так?       — Я не вернусь туда, — отрезает Юго. — И не проси.       — Почему?! Юго, хоть дослушай меня! Хотя бы ради!..       — Я тоже хотел бы узнать, что случилось. И я помню то, о чём ты сейчас собираешься сказать. Но вернуться — не проси. Даже чтобы проверить те три дофуса, что мы не нашли. Даже один из них. Я ныне вижу только общие потоки, самые крупные. По ним и предполагаю, что происходит. Наш мир я не вижу. А даже если доберусь… Я не смогу вернуться обратно.       Усталость и лёд в голосе режут, и Шинономе хочется свернуться в комок.       Она слишком долго решалась на просьбу, чтобы у неё осталась иная надежда.       И только чуть покалывающее прикосновение к дофусу не даёт.       — Прости, Шинономе.       — Я понимаю… Понимаю, — с трудом отвечает она. — Давай поговорим о чём-нибудь другом.       У них обоих слишком мало собеседников, чтобы ругаться ещё и друг с другом.