Роза голубого цвета

      — Меня завтра не будет.       Редко когда командорское кресло окажется пустым не из-за очередной деловой поездки или экспедиции, а когда он сам того захотел. Позволить себе подобную роскошь Эрвин мог лишь в исключительные дни. Какие именно? Хороший вопрос.       Командующий хранил множество секретов, и далеко не все они касались борьбы с титанами. Выверенные до грамма планы, стратегии меркнут рядом с личными тайнами. Каждый круг внутреннего ада надежно охранялся маской стойкости. Если на первые из них кто-то из приближенных еще имел доступ, то в самую тьму не заглядывал никто. Даже Леви.       Но это не означает, что в непроходимой мгле нельзя отыскать отблески света. Тем более в день летнего солнцестояния. Целый год светило готовилось к нему, чтобы потом обрушить всю свою мощь на людей, растения, животных. В сговор с солнцем вступили и другие силы природы. Ветер спрятался в поникшей листве. Земля впитала вчерашний дождь и теперь отдавала влагу обратно. Дышать становилось все труднее и труднее. Даже тени и те исчезли, сбегая на заслуженный отдых во время полуденной жары.       Эрвину было известно лишь одно место, где он мог найти спасение в этот день. И здесь же открывался первый из его секретов — командующий был созидателем.       Что ждут от лидера войск? Что он уничтожит врага. Но за это приходилось платить страшную цену. Каждая жертва оседала свинцовым грузом, медленно отравляя весь организм. Противостоять этому яду можно было только одним путем — привнося в этот мир что-то новое.       На самой опушке леса не бывает посторонних. Даже летний зной не решался переступить границу тени и робко мялся у низеньких кустов. Смит провел тыльной стороной ладони по лбу. И наконец-то смог вдохнуть полной грудью. Насладиться редкими моментами спокойствия в своем тайном убежище. Маленьком, практически дикорастущем саду. Диком, потому как забот и без того хватало. Но чем реже Эрвин тут бывал, тем более прекрасными казались минуты, выделяющиеся из обыденности.       Кончики пальцев с жаждой прикасались к прохладным листьям. Еще бы, большую часть времени им приходилось иметь дело с бумагой. В ней не было жизни, тогда как растения будто умели разговаривать, если хорошенько прислушаться.       Рукава белой рубашки оказались подвернуты до самого сгиба локтя. Смешная идея — возиться с землей в светлой одежде. Не менее глупая, чем сражаться с титанами в ней же. Но за долгие годы рубашки стали второй кожей. И тонкая, но чуть грубоватая ткань, неплотно прилегающая к телу, прекрасно помогала бороться с удушающей жарой. Без нее бы ручьи пота давно оставили свой неприятный и липкий след на коже.       Из седельной сумки появился необходимый инструмент. Можно начинать. С ловкостью заправского цирюльника командующий принялся устранять тот беспорядок, что возник за время его отсутствия.       То и дело растения противились вмешательству в их привычный распорядок дел. Крапива кусалась не хуже бешеной собаки. Шипы кололи исподтишка. Сухие ветки царапались. Эрвин тому не печалился. Но и не наслаждался. Скорее чувствовал, что все еще существует. А это секретное место помогало сохранять остатки рассудка.       Медленно, шаг за шагом, растягивая удовольствие, он приближался к жемчужине своей скромной коллекции.       Голубая роза одиноко стремилась ввысь. Как будто какой-то шутник приклеил к стеблю кусочки зеркала, так ее лепестки упивались цветом неба и возвращали его в стократ. Единственная в своем роде. Прекрасная в увядающем несовершенстве. Края бутона уже начали подсыхать, не справляясь с жарой. И с этим уже нельзя было ничего сделать. Все в этом мире ожидал закат.       Без лишней жалости Смит срезал цветок. Задумчиво покрутил меж пальцев. Отличный трофей. Можно было оставить ее и на кусте, запомнив розу все еще на пике величия. Но к следующему его визиту от нее только и останутся, что воспоминания. Совсем не то, чего хотелось. Она может больше.       А командующий больше не мог переносить зной в движении. Пришло время сделать перерыв.       Корни старого дуба сами сплелись в некое подобие кресла — излюбленное место Смита для отдыха. Уже успевшая нагреться вода смочила пересохшее горло. Смена положения моментально разнесла по уставшим мышцам волну облегчения. Тут можно и вздремнуть, наверное. Жесткая кора будет мягче любой подушки. Легкая тень — теплее одеяла. Звуки природы — лучше всякой колыбельной.       Но стоило лишь закрыть глаза, как хруст мелких веточек выдал присутствие еще одного человека. Этот звук не спишешь на шебуршание лошади. Командующий специально привязал ее подальше, чтобы та не позарилась на зеленеющие плоды садоводства.       — Я тебя снова отвлекаю? — послышался вкрадчивый женский голос. Только после этого Эрвин позволил себе открыть глаза. Он знал, что она придет, не сомневался в этом.       Женщина, примостившаяся рядом, была примерно одного возраста с ним. Уже прошла свой период юности, но еще не собиралась увядать. Что-то общее у них было со срезанной розой.       Тут-то и вскрылся второй секрет командора — в день летнего солнцестояния он никогда не был один.       — Вовсе нет. — Губы изогнулись в не самом привычном жесте, именуемом улыбкой. — Я рад, что ты пришла.       — Другого ответа я и не ожидала.       Ветер, которому все же надоело сидеть в засаде, решил скрасить возникшую тишину. Но и молчать им оказалось не в тягость. Чтобы общаться, совершенно не обязательно что-то говорить.       — Это тебе.       Смит протянул своей собеседнице розу, которую продолжал держать в руке. Расставаться с такой драгоценностью было совсем не жаль. Наоборот, даже приятно.       — Голубая… моя любимая. — С благодарным выражением лица, женщина приняла этот скромный презент. Не медля, она тут же поднесла цветок ближе к носу и, чуть прикрыв глаза, вдохнула ее аромат. — Ты славно потрудился, милый.       — Ты всегда слишком уж хвалишь меня. — Командующий развернул корпус в сторону собеседницы, прижавшись виском к нагретой коре дуба.       Тепло, нежность, вкрадчивая тоска — краски разных оттенков смешались на холсте его лица. Увидел бы кто Смита сейчас из солдат, то, может, и не признал бы вовсе.       — Ничего не могу поделать с этим. — Она опустила руку с цветком к себе на колени. Голубой бутон и темно-зеленый стебель резко контрастировали с белым подолом платья. — Может быть расскажешь, что у тебя нового?       Командор лишь скрестил руки на груди. Пусть улыбка до сих пор оставалась на его губах, глаза были прикрыты тонкой вуалью печали, вызванной, однако, не вопросом.       — Все как всегда. — Он сделал глубокий вдох. — Скоро на службу поступят новобранцы. Придется и там применить свои навыки садовника, — чуть шутливо ответил он. — Ну, знаешь, выкорчевать сорняки, удобрить их тренировками. В общем, вырастить из них отборных солдат.       — Ах, ты все о своей работе… — Женщина была явно разочарована его ответом. Он всегда был таким. Чтобы узнать, что творится внутри его головы, всегда приходилось поднапрячься.       — Ну а как иначе? — приподнял он брови. — Это все, что у меня есть.       Горечь в его голосе отсутствовала. Лишь голая правда просачивалась меж губ. Ну а чего жаловаться, если сам выбрал этот путь?       — Но это совершенно не означает, что нужно так убиваться. — На лбу пролегли несколько обеспокоенных морщин.       Встревоженный вид собеседницы заставил вырваться на свободу и третий секрет. Эрвин знал и помнил, что такое нежность.       Без излишних сомнений, его ладонь легла на женскую. Большой палец заскользил по коже, проводя уверенные линии. Чувствовать ее было еще приятнее, чем ощущать под подушечками нагретую от солнца листву.       — Пожалуйста, не беспокойся за меня. — Его глаза чуть просветлели, а голос стал более игривым. — В конце концов, мне же не пять лет.       Складки на лбу женщины остались прежними, но больше не выражали обеспокоенность. Скорее, возмущение.       — То есть, тебе можно переживать за меня, а мне за тебя — нет?       Две сцепленные между собой ладони стали подниматься выше. Мужские губы аккуратно прикоснулись к костяшкам пальцев и задержались на них. Взгляд — прямой, глаза в глаза.       — Каким уж меня воспитали.       Рука его собеседницы легко освободилась из нежного плена. Легла на гладко выбритую щеку. Не удержалась от того, чтобы оставить на ней несколько невесомых движений.       — Ты сделал себя сам, милый. — Ладонь сместилась чуть ниже к линии челюсти. — Не так уж долго твои старики были рядом. — В голосе явно читалась нотка сожаления, отдаваясь эхом давно забытых дней.       Глаза Смита чуть померкли, но не потому, что солнце наконец-то стало стремиться к закату. Застарелые шрамы внутри до сих пор держали под замком ту боль, которую он уже давным-давно должен был переварить. Его четвертый секрет.       — Извини.       Сколько бы раз Эрвину не приходилось произносить эти слова, легче не становилось. Командующий знал, чувствовал, что упустил в жизни множество прекрасных моментов. А фундамент его существа, с виду прочный и нерушимый, изначально не досчитался уймы кирпичиков, складывающих из ребенка человека.       — За что? — Рука женщины все не находила покоя. Покинув его лицо, она устроилась уже на колене. И то, пальцы все равно умудрялись жить отдельной жизнью, бездумно вырисовывая незнакомые геометрические фигуры на ткани брюк.       — Мы с отцом тебя не уберегли.       Взгляд растерянный, совсем как у нашкодившего мальчишки. Он ждал наказания. Боялся его. И до бесконечности сильно желал. За виной всегда должна идти расплата. А не получив ее, совесть окончательно начинала сводить разум в пучины терзаний.       Эйлин Смит. В девичестве — Бонн. Она смотрела на столь повзрослевшего сына точно такими же глазами, какими сама его наградила. Улавливала мельчайшие детали, внимательность тоже досталась от нее. Пара мелких шрамов на запястьях — совсем недавно их еще не было. Морщинки у век и на лбу становились чуть более явными. А если присмотреться к волосам, Эйлин могла подметить даже парочку седых. Не мудрено.       — Вы ничего не могли сделать, солнце мое. — Присутствие руки на его колене стало чуть более явным, когда мать крепче сжала ладонь. — Тем более ты. Не в пять лет. — Для пущей убедительности она покачала головой.       Только подумать, целых тридцать лет назад беда пришла откуда не ждали. Некогда Эйлин была тонкая и звонкая, будто бокал для вина. Но хрусталь ее жизни стал мутнеть стремительно. Дома становилось тише. Сад на заднем дворе дичал. Мистер Смит просто не успевал справляться с работой, заботой о больной жене и маленьком сыне. Какие уж там сады. Эйлин сгорала изнутри от хвори, а снаружи — от безумной жары в тот год. Пока в день летнего солнцестояния мучения не прекратились.       — Наверняка были способы. Я… — пытался возразить Эрвин. Имея план на каждый случай жизни, сейчас он оказывался совершенно бессилен. Оставалось только выражать собственные сожаления.       — Глупыш. — Ее улыбка была нежной и снисходительной, такой одаривают своих детей все матери, услышав что-то наивное из их уст. Забавно, тринадцатого командующего Разведкорпусом, тридцатипятилетнего мужчину называют глупышом. — Тогда твой отец потратил три своих зарплаты на лекарство, которое и не могло помочь. Хотя я до последнего настаивала на том, чтобы он лучше взял побольше книжек тебе.       — Я бы хотел успеть сделать для тебя больше. — Взгляд Смита резко стал жестче и тверже. Что тогда, что сейчас, он пытался доказать матери, каким надежным плечом бы мог быть для нее, каким стал. Пресловутый стакан воды в старости — лишь малая того часть.       — Ты делал все, что мог, в меру своих сил. — Она и не думала ни в чем его винить. — Например, я очень любила слушать, как ты читаешь мне, Эрвин. В такие минуты никакие настои от боли не были нужны.       Маленьким мальчиком он садился на стул у кровати больной матери. Его ноги еще даже не доставали до пола, только изредка шаркали носками небольших ботиночек о деревянные доски. На коленях — не просто первая попавшаяся книжка. Смит каждый раз внимательно изучал полки их небольшой, но разнообразной домашней библиотеки. Выбирал тот томик, который понравился бы в первую очередь матери. Хотя, чего греха таить, больше ориентировался по обложке. Тогда казалось, что чем богаче выглядит книга, тем интереснее содержание.       «Фи-ло-соф-ская мысль наших со-вре-мен-ник-ов…» — Для своего возраста Эрвин читал отлично, но все равно спотыкался на более длинных и сложных словах. Эйлин безмолвно подбадривала его, не смея перебивать. И с трудом держала глаза открытыми, слушая очередной замудренный трактат. Все-таки больше всего хотелось просто провести оставшееся время рядом с сыном, только лишь представляя, каким человеком он в итоге вырастет.       А он запомнил ее именно такой, какой Эйлин была еще до болезни. Ощутимо ниже его сейчас, мама всегда казалась ему высокой. Эрвин тянулся к ней, как растения тянутся к солнцу. И впитывал все, что она ему давала. Заботу и ласку; улыбки и прикосновения; нравоучения и, кто бы мог подумать, даже некоторые наказания; знания и мудрость; бесконечную любовь матери к ребенку; слова утешения и поддержки; их совместные семейные вечера за ужином, вкуснейшее рагу; разговоры перед сном. И, конечно же…       — А я всегда любил твои колыбельные, — едва ли не стесняясь, пробурчал командующий. Даже щеки успели порозоветь, что случается с ним не чаще, чем наступает високосный год. Пятый секрет.       Если бы Эйлин все еще была жива, то ей наверняка оказалось приятно услышать подобное. Но это только отголоски памяти. Образ, пронесенный в сердце сквозь года. То, что сейчас говорила и делала мать — отражение потаенных желаний сына.       — Спеть тебе, дорогой?       Сколько бы лет ни прошло, для родителей мы всегда будем оставаться детьми. Статус, деньги, военные звания — это все ерунда. Никогда не бывает поздно мысленно вернуться в самое начало. Вспомнить то, что радовало. Найти искру во тьме личного ада.       — Если можно… мам, — еще больше засмущался Эрвин, чувствуя, как ускорился пульс. У детей сердечко бьется гораздо быстрее. Они торопятся, суетятся, совершенно не умея ждать. Чтобы успеть все и как можно скорее познать каждую деталь этого мира. Так и ему сейчас нужно было услышать следующие строки.       — Закрывай глазки…       Он послушался. Голубые глаза уже не смотрели в точно такие же. Только прикосновение руки продолжало их связывать, оттягивая неизбежный момент расставания.       Набрав в грудь побольше воздуха, Эйлин начала петь:       Солнышко ясное не смотрит в окно,       Только недавно за Стены зашло.       Месяц игривый серебристым серпом       Звезд урожай собирает тайком.       Птичек не слышно с вечера тут.       Ряби морщиной подернулся пруд.       Спрятался ветер, принес тишину,       Утром на поле работать ему.       Травинки согнулись, устали за день.       На подушку упала лунная сень.       Мягкой периной зазывает кровать,       Чтоб мой малыш мог немножко поспать.       Завтра нас всех ждет вновь суета,       Вновь озарится солнцем Стена.       Ничего уж не бойся в тени ты ночной,       Спи, мой малыш, мама рядом с тобой.       Поднявшийся ветер унес последние слова за собой. Шуршанием листьев раздались аплодисменты. Поток воздуха украл не только отзвуки, но и само ощущение присутствия. Эрвин открыл глаза. Обнаружил рядом с собой лежащую на земле голубую розу. Прикасаться к ней он не смел.       День летнего солнцестояния. День, когда светило дольше всего в году задерживалось на небе. День, когда можно никуда не торопиться.       Жаль только, что солнце Эйлин зашло слишком рано.