Осколок сердца

Поджав ноги, Топаз сидела в бархатном кресле в потемневшем номере отеля Пенаконии, задумчиво смотря на пустовавшую раковину-кровать. Сотрудникам КММ (конечно, кроме Авантюрина), было запрещено погружаться в мир грёз, и поэтому юному каменному сердечку оставалось лишь довольствоваться пребыванием в полном неведении, пока через наушник не дадут приказ о поднятии на борт «Лучезарного шпата». В незабинтованной руке она все ещё сжимала осколок его камня. Все такой же тусклый, лишенный подаренного Клипотом сияния. Как бы она его ни вертела, как бы ни подставляла его под какой-либо источник света, пытаясь провести своеобразную сердечно-легочную реанимацию, каменное сердце упрямо отказывалось биться. Так же упрямо появлялось и оповещение об ошибке при её многочисленных попытках позвонить Авантюрину, отправить сообщения во все  мессенджеры, где у них были странички. Топаз уже в какой-то момент пожалела о своём отчаянии. Наверняка она много чего лишнего написать умудрилась в этих смсках. Например, что он — единственный из всех сотрудников КММ, с кем она не боялась делиться наивными мечтами о будущем КММ, над которыми он открыто насмехался, но её настоящее сердце ей подсказывало — они думали в тот момент об одном и то же…. Топаз уже потянулась за смартфоном, мирно покоившимся на журнальном столике причудливый формы, как тут же она услышала эти до боли знакомые нахальные нотки в голосе. — Поздно подчищать улики, Директор Топаз, с места преступления вам уже не скрыться.  На затылке тут же ощутился лёгкий удар о, слава Эонам, мягкую спинку кресла. Потирая ушибленное место, Топаз несколько раз моргнула, а потом кулаком протерла глаза, забыв о макияже. Всё-таки не надо было заказывать коктейли в том баре, мир грёз её и здесь настигнуть умудрился…. Это был не живой Авантюрин. Всего лишь его голограмма, созданная с помощью специального устройства, разработанного Гильдией Эрудитов для Каменных Сердец, на случай какого-либо форс-мажора. В случае этого топ-менеджера лучше всего подошло слово «чрезвычайное происшествие». — А… Авантюрин?  Голос Топаз лишился привычной самодовольной уверенности. Впрочем, такую резкую смену настроений можно было опять спихнуть на специфику Пенаконии в виде реальных снов, все равно к выходкам Авантюрина она должна была привыкнуть за столько лет в КММ. Должна была…  — Чего так глазками хлопаем? Не рада, что я жив?  И проекция Авантюрина тут же рефлекторно отшатнулась в сторону, когда в неё полетела подушка в виде раковины. А затем и вторая, которая уже пролетела сквозь голограмму.  — Придурок! Картёжник несчастный! И тебе ещё хватает наглости делать вид, что всё нормально!?  Топаз уже себя не сдерживала — обещала себе в его номере, что выскажет всё, что о нём думает, хоть и позабыла, что сделала это она уже чуть ранее.  — Почему ты так любишь играть на чужих нервах? На моих нервах? Неужели все эти постоянные ставки и игры стоят того? Или тебе так нравится из других веревки вить? — Вот теперь я узнаю настоящую Топаз, ты в этом кресле сама не своя сидела, моя дорогая, — лисья улыбка не сползала с лица, а бессовестно красивые глаза без розовой защиты прожигали дыру в сердце топаз (как её камень прожог дыру в его сердце). — Признаю, план я даже чутка перевыполнил, но теперь дело осталось за малым — Старина Оти хоть и своеобразный малый, но явно сговорчивее той крылатой башки, который устроил мне промывку мозгов по полной.  Гневная тирада, которую Топаз репетировала несколько раз в голове, так и осталась лишь в её мнимых желаниях (грёзы, чтоб вас черная дыра поглотила). Спокойствие Авантюрина и его умение язвить даже после столь страшных ситуаций никогда не переставало поражать юную сотрудницу КММ. В её картине мира такое поведение казалось… странным, ненормальным, мягко говоря. Даже сейчас, когда Авантюрин буквально побывал «на том свете», он не переставал шутить и улыбаться, будто для него такие с танцы со смертью… были обычным делом.  — …Наверное, я никогда не смогу тебя понять, Авантюрин. Возможно, это я трусиха, или ты безумец… не знаю. Осколок его сердца оказался на столике рядом с её телефоном, давно не издававшим никаких звуков. В памяти болезненной вспышкой мелькнуло, как она до крови сжимала кусок его камня, как боль растекалась по всему телу. Око за око. Её камень задел его струны души. Его камень пронзил её насквозь.  Топаз ещё какое-то время не осмеливалась  поднять взгляд, словно по инерции надеялась, что вдруг камень загорится. Смысла в этом уже не было. Авантюрин жив, но был сильно измучен, как обсуждали уже полупьяные младшие коллеги, напившиеся «Услады», или как этот ад из мира газировок назывался?… — Ты знал, что я не приемлю методы твоей работы. Знал, что мы не всегда сходимся во всём, спорим часто, ты ворчишь на моё доброе сердце, я недоумеваю от твоего безрассудства. И… ты все равно привлек меня в эту операцию. Почему я?  Топаз с самого начала не очень понимала, почему Авантюрину было так важно именно её согласия (она всё понимала, но признаться вслух себе боялась, как и он). Ей на тот момент ни к чему были такие риски и авантюры. Она провалилась на Белобоге, позволила своему природному сочувствию завладеть ею полностью, за что справедливо получила понижение. Авантюрин, конечно, припомнил ей её доброе сердце, она даже не злилась на эту критику, но потом практически настоял на её участии в операции по возвращению Пенаконии. Хотя среди Каменных Сердец были люди опытнее её, умнее неё, удачливее неё, но не удачливее самого Авантюрина.  Он выбрал её.  — А как ты сама думаешь, драгоценность моя? — Топаз на секунду показалось, как дернулись уголки губ. — В той записке был ответ, никаких шифрований. Я же знаю, ты читала её.  Топаз старалась смотреть прямо, розово-голубые глаза действительно очень красивы. Гипнотически прекрасны. И всегда такой бойкий и временами самоуверенный старший менеджер отдела стратегических инвестиций теперь казалась забитым в углу кроликом. Будто по ошибке забежала она в чужой огород, где ей места не было никогда.  — Значит, я всего лишь ставка? Как и все вокруг?  Чем больше Топаз размышляла о взглядах этого человека, тем страшнее казалась правда. И тем глубже она хотела в неё падать. Кого он называет друзьями? Как понять, когда ты для него — фишка, а когда — друг? И кто она для него? — Но… ты ведь чуть не погиб. Ты сейчас лежишь еле живой в палате и ведешь себя так, будто не случилось ничего страшного, пока я… пока мы с Яшмой ждали хоть какой-то весточки от тебя. И теперь ты стоишь в виде проекции, разговариваешь со мной, как прежде…Я не понимаю, Авен.  Топаз тут же осеклась. Она очень редко позволяла себе называть Авантюрина сокращенным вариантом его имени. Пару раз оно могло соскользнуть, например, во время обеденных перерывов, или шуточных перепалок. Но теперь она назвала его так здесь и сейчас. Видимо, совсем уже перенервничала… Авантюрин всё продолжал улыбаться, но, казалось, в его улыбке теперь периодически мелькала тень печали. Печали, в которой даже не было ни намёка на сожаление.  — Я живу обманом, Топаз. А на Пенаконии везде один сплошной обман, что бы они там ни болтали в рекламных роликах с этими говорящими часами. Я в этой среде, как рыба в воде. Думаешь, почему из всех нас только меня и Рацио согласились впустить в мир грёз? Мы оба мастерски умеем создавать ложное впечатление, как и вся эта планета. И на это ложное впечатление ведутся все, и ты тоже, дорогая… Вот и снова произошло столкновение прямолинейности и загадочности, местами они были лишь напускными. Всё-таки действовали они оба не от себя, от лица КММ — корпорации, умевшей выжимать прибыль даже из пустоты. И Топаз во время каждого такого разговора всё больше запутывалась — кто из них больше нужен КММ, тот, кто старается поступать правильно всегда, даже если исход и противоречит изначальной задаче, или тот, кто постоянно танцует на лезвии ножа, рискуя оказаться пронзенным, но по итогу всегда везде оказывался победителем. Одна ладонь сжалась в кулак, другая чертовски болела. Возможно, поэтому до разгадки, которая всегда была рядом, не удавалось ей никак дотянуться. Будто эта боль тоже никогда её не покидала, лишь временами напоминала о себе, когда случались такие личностные кризисы. — Наверное, я бы не смогла долго находиться там, где ты побывал. Или наступила бы на те же грабли, что и там, на Белобоге, — Топаз расстроенно вздохнула, а затем горько усмехнулась и махнула рукой, она всё ещё не смирилась со своим глупым провалом там. — Поговорю, расчувствуюсь, и опять отступлю. И ведь не научусь обратному никак. Но тебе даже это не помешало. Видимо, я оказалась самой интересной фишкой в твоих руках, да? Она тут же слегка зажмурилась. Бирюзовое сияние его силуэта было чересчур ярким (подстать его обладателю), но даже так она не отвела от него взгляда. Как и он продолжал на неё смотреть, но что-то другое теперь его мелькнуло в его глазах, если это, конечно, не глюк аппарата.  — Лукавить не буду, но это действительно так, Топаз, с тобой этот проект даже оказался интереснее, чем предполагалось изначально. И куда более ценным уже лично для меня.  На последних словах голос Авантюрина будто дрогнул, а Топаз снова пыталась всё свалить на ошибки в работе прибора (сильно она недооценивала дотошность учёных из Гильдии Эрудитов).  — В мире обмана нужно быть обманщиком, но если в схеме обманщиков появляется тот, кто не умеет врать, будет ли это схема успешной? Лишь благодаря тебе я нашёл ответ на этот вопрос, раз я сейчас стою перед тобой, в фигуральном смысле.  Картинка стала размываться, нет, это точно были не технические неполадки. Снова глазам было больно, спрятать слёзы у неё уже не получилось. Топаз не хотела, чтобы Авен снова исчезал, чтобы она снова погружалась в эту мучительную, губительную неизвестность. Но всё равно глаза закрыла, и всё равно заплакала. — Какой ценой, Авен? Неужели не было никакой альтернативы? Ты же…  — У КММ не бывает альтернатив, Топаз. Либо всё, либо ничего. Мы уже оба друг другу это доказали.  Она почувствовала странное тепло у лица.  Голографическая ладонь пыталась коснуться её щеки, убрать эти слёзы, которые, как думал он раньше, могли проливать лишь в далёком прошлом. А они оба пытались от него убежать, в разных направлениях. А оно настигло их там, где у них появились другие имена, другие обязанности, возможно, даже другие личности.  Топаз хотела прижаться к нему, рассказать всё, что накопилось за долгое время, все мысли об их положении (снова забыла, что уже это сделала). Но сейчас громче всего было молчание между ними. Уже всё было доказано, уже всё было сказано, и смысла сожалеть уже не было никакого.  Но Авантюрин жалел лишь об одном — не он, а его проекция стояла сейчас перед ней. Он хотел ощутить её сердцебиение, хотел посмотреть в её глаза, неприкрыто прекрасные. Хотел всё физически ощутить, да, мог позволить себе маленький каприз сейчас. Просто желание, не потребность доказать себе, что она настоящая.  Потому что настоящей она была всегда. Потому что после мира грёз он чувствует реальность.