Бесовской

Модди напоминает хищную птицу: умением выжидать самый сочный момент и резко вырывать трахею. Альцест не хочет подавлять смех от таких повадок, усмехается совсем не едко, едва поддразнивая. Трясёт перед его лицом сочащимся кровью куском недавно убитого лебедя. Ждёт, не ясно чего, сквозь сумеречные лучи солнца. Он щурит взгляд и улыбка змеится яркой лентой. Иногда, под таким взглядом, хочется сдохнуть за Модди. Или от него. Пока элитры существуют, он гоняет его по всему миру. Пинает с тихим скалящимся смехом со шпиля высотки, падает вслед, раскрывает крылья в трёх футах от земли. Наслаждается его, Альцеста, всегда в панике распахнутыми глазами. Красуется. Не только жуткими пируэтами в воздухе. Чутьём, а может чудовищным зрением. Ловит маленькие колебания где-то далеко там, за кронами деревьев, складывает крылья. Падает, всегда готовый если не вновь распахнуть и взмыть, то успешно скакануть в воду. Смех отдаёт чем-то адским. Альцест никого не ждёт, сидит, болтая ногами, на своей же статуе. Только облака его касаются, обливают тонким холодом и мочат рубашку. Этот мир другой. Высокий и глубокий, скрывающий пышные сады, которые вряд ли встретил бы где на поверхности. Ветра здесь одновременно не те, никогда не подхватывали их на крыльях стащенных из другого мира, но с той же резкостью и холодом сдувают со шпилей, скидывают ещё ниже. И опять ничего не изменилось. Отчаянные идиоты продолжают строить гигантов, шкрябующих купол мира. Альцест дёргает плечом и смотрит на горизонт. По коже бегает ощущение, что в следующий раз они все будут действительно ограничены. Позади встаёт, отряхиваясь, Модди. Побитый жизнью и бросивший Бога, он вновь скачет сайгаком по миру. Альцест смотрит, как он вытаскивает из-за ворота длинное перо и смеётся с его странной гримасы. Хватается за край, резко обрывает хохот. Вниз — не меньше сотни футов. Тянут назад, за край куртки; Альцест поддаётся. Хоть и продолжает взглядом следовать за асфальтированным краем. Переводит с опаской на лицо Модди. Кривится, со смехом клокочущем в груди, дёргает головой и перо воткнутое в волосы с ним. Индеец чёртов. Сидят вдвоём. В безопасной близи края статуи, брешут на других в абсолюте. Ждут, когда сквозь облака засветит Венера. Тепло трещит разговор в костях,под холодным солнцем, в полутьме, бьют друг друга со смеха. Отворачиваются, скрыть иные искры в глазах. Модди отталкивает, молчит в заряженной тишине. Не слышно шороха его одежды от ветра. Растворился. Альцест чуть неловко, словно утка на земле, перекатывается со спины на бок, замирает, от холода промокшей ткани, от боли, из-за резкого скачка. Полусидит, восстанавливает рябящую картинку. Моргает часто в попытках заставить исчезнуть бьющую резью виньетку. Трёт глаза, вздрагивает. Убирает волосы в хвост, взяв резинку от Модди, и полностью садится, опять смаргивая рябь. Вздыхает глубоко, с одинокой горечью. Открывает глаза и шугается. Нос к носу стоит Модди. Перьев в волосах прибавилось — одно из них выпадает на раскрытую ладонь. Альцест сжимает его в пальцах, вертит, бледно-коричное с чернильными росчерками. Соколиное. Альцест летит вниз. В третью секунду испуганно ловит почти поймавшую его руку. В пятую — распахнувшиеся крылья. На седьмую, на угасающем моменте, смутно узнаёт очертания птицы. Беркут, в заливе солнца. У Модди глаза жуткие. Красивые. Перекликаются с чёрными тюльпанами, короной облегающие кровавый ореол головы. Альцест ничего не видит.