Бесовской

Модди любит свои планы. Те могут иметь столько ответвлений, что когда Модди резко меняет решение, остальные полагают: они были перекинуты в план б. Но это всё ещё план а. Просто не та жирная ось, а её бледные ответвления. Конечно, не всегда хочется сходить с лакомой дорожки на какое-то подобие тропинки. И Альцест отмечает эти злые искры в глазах. В долю мгновенья пересчёта. Этим нельзя не восхищаться. Даже не столько скрупулезной озабоченностью планов, сколько выдержкой. Мимолётными штрихами, которые Альцест изучал многие годы. Альцест ими упивается. Смотрит украдкой с пустым лицом как Модди наблюдает за пешками. Застывший в неудобной позе, ушёл куда-то вглубь. На личное плато, где раскиданы сломленные короли. Лицо, одухотворённое и простое, как цветок ромашки, обдувается жарким воздухом. Замерло в моменте. Прекрасном, сложном и жестоком. Альцест улыбается сам себе, отводит взгляд. Модди щёлкает пальцами в луговой тиши и бормочет у себя в голове. Стоит, держа в руке поводья, уже забыл о надвигающейся грозе. Альцест прикрывает в раздражении глаза. Он хочет его убить. Скинуть молча с обрыва в ушедшее море или как маленькую птицу, поймать в силки и шею свернуть, глядя прямо в глаза. Детская, шипучая на нервах злоба. Мелочная. Альцест вдыхает уже звенящий цветами воздух глубже, думает, что лучше злиться часто, по чуть-чуть. Не срываться с огромным комом, не переходить на личности. Хотя бы для своего душевного равновесия. С выдохом открывает глаза. И вглядывается, как Модди большим пальцем бездумно чертит что-то на шее лошади. Какие-то кривые, круги и обрывистые зигзаги. Альцест на секунду прикрывает глаза, но когда вновь, вскользь, бросает взгляд на Модди, тот сбрасывает оболочку. Глаза отсвечивают грозу и в улыбке зелёным пышет гром. Родное, бесовское, лезет изо всех щелей. Чешется на мелких шрамах и зудит на кончиках пальцев. Альцест смехом сливается с громом и не видит, как взглядом вторят в ответ. Один ведёт людей окольными путями, оберегает. Второй нагоняет, кусает играясь. Альцест сидит рядом с Алфёдовым. Оба не видят цельной сцены на экране. Один слышит, как счётчиком Гейгера, ветвится план, расщепляется. Молотом о наковальню забивается и переходит к следующему. Второй цепляется за акварельную охотничью улыбку, плывущую в точёных движениях. Ловит, судорожно, тетивой на натянутом луке, как пальцы отпускают стрелу, лишь едва левее шеи бегущих. Оба облегчённо вздыхают. Оба смотрят друг на друга неприязненно. Сыпется старой побелкой ветвистый план, крошится, на кровавые повязки. Альцест так хочет спать, перестать чувствовать тревогу и страх. Забыть росток ненависти к себе же. Алфёдов засыпает, откинувшись на спинке стула. Альцест хочет сдохнуть. Они стоят в мрачном холле, где из света плачущий обсидиан, да едва приглушённый гений Модди. Не говорят, не двигаются. Словно две пешки, сошедшиеся вначале. Альцест не пытается думать о своих фигурах. Модди давно всё выиграл. Вдали начинается шторм.