Во имя Сириуса

      Ни на первой, ни на следующей встрече поговорить с Чеслоком так и не вышло. Была бы хоть минутка дать знак, подсказку о происходящем. Но увы. То Брават сидит слишком близко, то 4-я суббота, обязующая не появляться на сцене до самой песни.       Дни стали копиями друг друга, менялись числа, но не менялись события. Почти бессонная ночь. Завтрак. Репетиция. Немного свободного времени, которое нечем занять. Обед. Подготовка к выступлению. Выступление. Почти бессонная ночь. Лишь иногда этот список разбавляли примерки костюмов, но это не было чем-то приятным для Вайолета. Хуже всего стал тот факт, что теперь Брават постоянно вынуждал его восполнять недостаток крови. Теперь спать и вовсе не выходило, все время бушевали чувства, затягивая все глубже в омут.       Вайолету казалось, что к его шее привязали камень и толкнули в, на первый взгляд, безмятежный водоем, но чем глубже он опускался в него, тем сильнее казалось, что дна нет вовсе, вокруг обитают страшные существа. Существа. Он не мог назвать их людьми, не мог даже прямо смотреть на них.       Тела испещрены набухающими венами и сосудами, тонкая кожа зияет расколами, словно старинный фарфор, и рыбьи бесчувственные глаза, в которых не отражается ни разум, ни душа. Его единственной надеждой стал приход Фантомхайва в день, отведенный Сириусу, блеклый луч надежды на то, что события все же могут остановиться, замереть, остаться где-нибудь позади, но могло ли так случиться?       Вот плитка вновь звонко отзывается на шаги, массивная дверь тихо скрипит, пропуская в место его покаяния, Брават шепчет: «Не забудь опуститься на колени» или же: «Ты делаешь это ради счастья своих друзей». Лишь иногда Скай совсем забывается и, щекотя шею дыханием, выдает свои мысли: «Во имя Сириуса». Последняя фраза еще больше вгоняла в отчаяние.       «Я не хочу! Я не должен! Мне плевать на эти звезды, на их покровительство… Я лишь хочу, чтобы Лоуренс, Редмонд и Гринхил улыбались, чтобы они забыли о всем ужасе, лежащем за спиной. Чтобы просто были счастливы. Они заслуживают этого!». Но разве можно сказать такое Бравату? Он слишком умело сплел кокон вокруг Вайолета, и из него уже не выбраться.       — Где вы можете сиять столь ярко и ослепительно? — продолжал звучать в ушах решительный тон Ская, но сознание уже заволокло туманом, только что их выступление чуть не сорвали бывшие феги… И Чеслок среди них. Это хорошо, значит, он верно просчитал все ходы, значит, спасение близко. Все закончится, но не от его рук. Дыхание спирало, каждый вдох давался с трудом, схватиться бы за что-нибудь, но нельзя. Наконец, плотная пелена окончательно заволокла зрение, и Вайолет без сил рухнул на сцену прямо перед публикой.       Ошарашенные и напуганные оставшиеся участники Звездной четверки испуганно смотрели на друга, первым опомнился Герман, хотя и переживал даже больше других, осторожно, словно ребенка, он поднял Грегори на руки, не попрощавшись со зрителями, унес парня за кулисы.       Холодной пот на излишне бледной коже, синяки под глазами, что не скрывал даже макияж, и эта неизлечимая тонкость и хрупкость, все же парень был нежно красив, но любоваться этой жуткой и в тоже время прекрасной картиной было некогда:       — Срочно позовите врача! — крикнул он слугам, заходя в комнату и опуская друга на кровать. Привести парня в чувство не удалось, Гринхил торопливо снял с него тугой сценический пиджак и открыл окна, позволяя свежему воздуху наполнить комнату. Врач прибыл быстро и умело привел парня в чувство, поручил трем напуганным юношам накормить друга и выставил диагноз: «Малокровие и переутомление».       Разумеется, Брават оказался не в восторге, но вновь нацепил маску дружелюбия и взволнованности:       — Разумеется, мы не можем жертвовать здоровьем нашей драгоценной звезды.       Вайолет вздрогнул от этих слов, от прикосновения руки к своему плечу. Угроза, не слышная другим, висела в воздухе, перепуганные лица бывших префектов, притворство Ская, ужасное головокружение. Вот бы все это исчезло…