Лето в Игл-лейк, округ Арустук, штат Мэн

      Пятница, 22 июня. 12.03             На ферме у помощницы шерифа Саманты Никсон и ее мужа Валдо живет какой-то пацан. Я видел, когда проезжал мимо на велике, как он гуляет вокруг дома. Раньше там была только Сэм, которая отлупила нас со Скуби по задницам за то, что мы приперлись без приглашения (я рассказывал), но пару дней назад приехал фэбээровец и привез его.       Он вообще-то похож на Валдо. Такой же тощий и длинный. И скрытный. И молчаливый.       Может быть, это какой-то их родственник? Он ходит только по двору, будто привязанный, и когда увидел меня, сразу смылся. Хм… С одной стороны, меня так и подмывает снова забраться к ним и все там разнюхать, с другой — у Сэм тяжелая рука. Скуби точно к ней не затащишь — он слишком нежный для порки, — а одному мне скучно.       Вчера мы с моим стариком бесились. Это наша с ним традиция, понимаете. Я кинул лягушку ему за шиворот, когда он вечером пришел домой, а он меня поймал, натянул мне на голову футболку и понес топить в колодце.       Это все было не всерьез, конечно, а понарошку — он еще ни разу меня там не утопил, — просто он перекидывает меня через плечо и несет на задний двор со словами «Сейчас утоплю. Теперь точно». Я должен истошно вопить и вырываться, и со стороны, наверное, это выглядит не очень, если заранее не предупредить, что это все не по-настоящему. Мне сейчас пришло это в голову… Джина ведь была не в курсе, что это просто забава, так что она, похоже, здорово напугалась, потому что потом, когда папа меня не утопил и мы вернулись домой и хохотали, она сказала: «Да ну вас к черту!» и весь вечер с нами не разговаривала. А мой старик сказал мне за ужином:       — Чарли, мне уже трудно тебя таскать на себе. Ты становишься все тяжелее.       А я ему:       — Что же. Значит, скоро наступит такой день, когда я сам понесу тебя топить!       Джина опять ничего не сказала, но по глазам было понятно, что ей либо не понравилась наша игра, либо она хотела бы сама поучаствовать — никогда ведь не угадаешь, о чем на самом деле думает женщина. Так, по крайней мере, говорит мой старик. А он разбирается в женщинах, знаете ли!       Суббота, 23 июня. Полдень       Сегодня мне приснилось, что Лили Коллинз из параллельного класса гладит меня по щеке и говорит: «Колючий, колючий». Мы сидели с ней в баре, как в фильме «Касабланка». На мне было пальто и шляпа, а на ней такое платье в котором видно шею, плечи и грудь — но не совсем прямо всю-всю грудь, а только немножко, как раньше носили. До сосков.       Декольте! Это мой старик подсказал, он знает кучу древних слов. Так вот. Мы сидели с ней за маленьким столиком, пили из рюмок пиво, которое по вкусу подозрительно напоминало яблочный сок, и говорили о том, о сем, (в основном о школе). Я был во сне очень мужественным — просто ужас каким крутым, с усами и шерстью на груди, там, под рубашкой, а она была такая же как обычно — красивая. Я ей сказал:       — Детка, мне кажется, это начало прекрасной дружбы!       А она провела мне пальцем по щеке и сказала «Колючий». Это было ужасно приятно. Мне сразу захотелось взять ее на руки и куда-нибудь отнести. Не знаю, куда. Куда парни носят девушек, когда в кино берут их на руки? Наверное, в спальню! Вряд ли топить… Было бы очень интересно посмотреть, что там дальше, но мой старик разбудил меня самым бесцеремонным образом!       Утро началось ужасно: он заставил меня делать зарядку! На него иногда находит. Папа вытащил меня из постели совсем сонного. Я был мягкий и теплый, как рогалик из печи, а погнал меня на улицу бегать! Я еле-еле передвигал ноги, с трудом сполз по лестнице вниз и пытался воззвать к его родительской совести — стонал и скулил, но все было тщетно — он заставил меня сделать разминку, а потом еще пятьдесят приседаний и двадцать отжиманий. Я думал, что умру! Приседаний получилось всего двадцать пять, а отжался я раз десять от силы, и папа сказал: «Ничего, ничего. Писатели тоже должны быть в тонусе! Зато в следующий раз перекроешь норму, да?»       Дерьмо! Вот уж глупость! Писатель должен быть в творческом тонусе, а вовсе не качать мышцами как бык на пастбище! А творческий тонус никак не связан со спортом. Посмотрите на любого писателя, хоть на того же Стивена Кинга — рохля рохлей, а пишет так, что не заткнуть. Может быть, Джордж Мартин — атлет? Или Джоан Роулинг? Нет!!! А спорт, между прочим, только мешает — силы уходят на все эти бесполезные приседания и наклоны, и потом совсем не остается на воображение, которое одно и питает творчество! Я пытался объяснить это моему старику, но он сказал, чтобы я закрыл рот и дышал правильно, пока мы бежали от нашей фермы до пожарной башни и обратно. Вот так. Он обычный пахарь, понимаете. Что ему до высоких материй! У него на уме одни мускулы и животные инстинкты! Все равно что разговаривать с деревом.       Короче, обычно в такие дни я потом тоже придумываю что-нибудь, чтобы папе отомстить, — например, сыплю соль ему в кофе или прячу его любимую бейсболку в шкаф — приятно, знаете ли, посмотреть, как он бесится, — но тут вмешалась Джина. После душа я сказал им, что однажды помру от такого спорта, и спросил, что папа будет в таком случае делать — без меня? А он ответил, что купит спортивный автомобиль и поедет в Лас-Вегас развлекаться, и тут Джина сказала:       — Мне не нравятся такие шутки! Вы оба совсем дикие! Питаться нормально не хотите, едите вредную дрянь, деретесь друг с другом, шутите про всякие глупости. Вот уж точно — живете на самой дальней ферме и совсем превратились в парочку зверят!       Папа промолчал, а я не знал, что ответить. Только сказал: «Совсем мы и не дикие. Всю жизнь так живем». А Джина сказала:       — Посмотреть со стороны, так можно решить, что вы друг друга ненавидите!       Я пошел одеваться, а папа с Джиной стали готовить завтрак, но я слышал, как он ей сказал: «Что ты, детка, неужели ты думаешь, я его не люблю? Да я его обожаю» — и всякое такое. Это он про меня, между прочим!       На завтрак были оладьи. Джина опять хотела сделать для всех смузи из кабачка, но папа сказал, что сломался блендер. Это странно, потому что тесто для оладий он делал в том же блендере. Что же, даже если это и была ложь с его стороны, то видит бог — это ложь во спасение!       После завтрака я пошел к себе, чтобы наконец-то отдаться творчеству с головой и на сытый желудок, но ничего не вышло. Никто мне не мешал, а я смог выжать из себя всего пару абзацев. Честное слово, лето — худшее время для творчества! Совершенно невозможно сконцентрироваться на сюжете, в голову так и лезут мысли о том, что можно было бы сделать, пока тепло и не надо идти в чертову школу.       Например, хорошо бы наведаться в тот лес призраков, в котором, как говорят, повесили директора школы. На самом деле, это очень странно, что про лес так говорят, потому что нынешнего директора, мистера Хатчинсона, еще не повесили, а до него у нашей школы было всего два директора: преподобный Джефферсон Лэнгдон (он сошел с ума) и Томас Парр (этот тоже сошел с ума — так говорят). Они оба живы! Тогда кого же повесили в том лесу? Загадка. Вот чем стоило бы заняться!       Или съездить на великах по шоссе в сторону Карибу. Там, в старых шахтах, до сих пор полно золота — это все знают. Наверняка, там есть и ещё что-нибудь интересное!       Или разузнать все-таки получше про того пацана, который живет по соседству. Кто он вообще? Зачем он здесь? Что он из себя представляет? Почему он сидит дома? Очень интересно. Мы тут не избалованы общением, знаете ли. Каждый человек на счету!       Суббота, 23 июня. После обеда       Папа запретил мне красить волосы!!! Это просто верх произвола! Говорит, что мне не пойдет, будет смотреться странно, и я все равно потом пожалею, потому что все жалеют. Я сказал ему, что я НЕ ВСЕ, и вообще — мне ничего нельзя! Татуировку нельзя, курить нельзя, бросить школу нельзя, пирсинг нельзя, даже волосы покрасить нельзя!!! Как я могу быть творческой личностью, если мне нечем выделиться из серой толпы? Ни татуировок, ни колец в ухе, ни крутой одежды! И никакой свободы! Я буквально обложен запретами со всех сторон! Живу словно каторжник, тяну за собой железный шар на цепи — груз запретов и обязанностей! Удивительно, что при такой жизни, у меня хватает сил хотя бы вести дневник!       Папа сказал:       — Чарли, не драматизируй. Покрасишь волосы, когда тебе исполнится четырнадцать. Как все остальные.       А я сказал:       — В такой гнетущей атмосфере тирании и безысходности я рискую не дожить!       А он сказал Джине:       — Опять начинается! Лови этого капризного писателя!       Они стали гоняться за мной, и потом папа схватил меня и повалил на диван, на котором они сидели, и стал тискать и щекотать. И Джина тоже! Потом он обнял меня и сказал:       — Так и быть, я разрешу тебе проколоть ухо, раз уж тебе так приспичило.       Видите? Все приходится выбивать с боем! Каждую мелочь.              Джина сказала, что татуировку можно нарисовать маркером — будет совсем как настоящая. А волосы она мне все равно покрасит, как я хочу, и можно не спрашивать разрешение у папы. А она рисковая дамочка! Любит ходить по краю! Ха! Мне это нравится.       В обед я озвучил свои планы на каникулы, а мой старик сказал, что:       1. Никакого директора школы в лесу не повесили, это придумали ученики еще в восьмидесятых, чтобы позлить тогдашнего директора — преподобного Лэнгдона, который не любил опозданий и раздавал за них наказания направо и налево. Это было ему как бы ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕМ, чтобы он задумался о своем поведении. Наверное, из-за этого он и чокнулся — все время думал о суке и веревке, которые ждут его в чаще в пяти милях на восток.       2. Если мы со Скуби сунемся в затопленные шахты, он так надерет мне задницу, что можно будет целый месяц любоваться на нее вместо заката.       3. Пацана на ферме у новых соседей зовут Эд. Фэбээровец Валдо привез его из самого Техаса, и если мы со Скуби хотим с ним познакомиться, то у нас будет прекрасная возможность — соседи зовут нас завтра на барбекю.       4. Но если мы по старой памяти сунемся к ним на ферму без спроса, то опять же на мою задницу обрушится страшная кара.       5. И вообще — хорошо бы мне думать сперва головой, прежде чем искать приключения на свой зад. Каникулы можно провести и с пользой!       Короче, вы поняли, куда не ткнись — всюду ремень. Папа предсказуемый, как детская головоломка!       На обед был картофельный салат с тунцом. Еще я съел сэндвич с ореховой пастой и пакет снэков из вяленой говядины. Джина морщилась, и тогда я, чтобы ее утешить, съел огурец — она была так рада! Вот так, ощупью, шаг за шагом, мы находим нужные точки соприкосновения.       Знаете, я решил, что немного повременю пока с пирсингом. Вдруг это больно? Даже странно — мне так хотелось проколоть ухо, а теперь, когда папа разрешил, хочется уже не так сильно! Интересно, почему?       По-прежнему суббота, 23 июня. 17:14       Иногда мне бывает ужасно тоскливо из-за того, что я живу на ферме, рядом с крошечным городком, вдали от всякой цивилизации. И вокруг меня только поля, леса, трактора и люди в клетчатых рубашках и соломой в волосах. Я тут в самой настоящей глуши, понимаете? Можно ли представить место менее подходящее для детства настоящего литератора? Здесь же годами ничего не происходит! Вы посмотрите, про что мне приходится писать: пасленовые, бойлер Джины Голдсмит, пополнение у соседей, фермерский кооператив, ремонт сеялки… Боже мой, с чем мне, мастеру художественного слова, приходится работать? С каким материалом? Это же скука смертная!       Из окна моей комнаты видно поле, засеянное табаком, перед ним дорога, по которой иногда проезжают грузовики из Канады. За полем лес. Слева на поле амбар — там мой старик хранит мешки с удобрениями. Дальше налево, покуда видно, еще одно поле, но оно уже не наше — оно принадлежит банку, и банк сдает его в аренду Дику Мейсону, и тот засеял его горохом. Справа видно ферму Саманты Никсон и ее тощего мужа. Они ничего не сажали, их земля проросла полевыми цветами и отдыхает. У них тоже есть амбар, совсем такой же как наш. И сарай. И дом у них двухэтажный с красной крышей. Перед домом две машины: внедорожник с гербом на двери (это Саманты) и Форд Валдо. Перед нашим домом — папин пикап и культиватор, который он не загнал в гараж.       И все одно и тоже на много миль вокруг! Все живут одинаково — сараи, амбары, гаражи, дома, поля и дорога.       Плоский пейзаж, на котором все кажется игрушечным, понимаете? Как будто какой-то мальчик расставил на полу машинки и картонные домики и забыл про них навсегда. И куда делся этот мальчик?       Когда за лесом садится солнце, все кажется еще более игрушечным, ненастоящим. Если поглядеть перед сном в окно, будто видишь нарисованную картинку. Как заставка к детскому шоу!       Как я могу здесь вырасти? Как я могу стать здесь писателем? Сформироваться как личность? В нашем городе нет библиотеки! У нас есть школа, церковь, мастерская, кинотеатр (маленький и он давно закрыт), бензоколонка, две закусочных и пара магазинов. Никакой культуры! У меня щемит в душе, когда я думаю об этом — я представляю себя экзотическим цветком — амариллисом, — который случайно вырос на поле с лютиками, в куче коровьего навоза! Такой, знаете, с тонким ломким стеблем, узкими листьями и бутонами невероятной красоты! Чудо, что он вырос здесь, среди сорняков, но кто оценит его великолепие? В чьей душе отзовется его красота? Кто станет им любоваться на поле с дикими травами? И что ждет его, такого ранимого и нежного? Косилка? Мозолистые руки сборщиков урожая? Град? Засуха? Забвение? Что за циничная и злая судьба заставила мой талант распуститься и воссиять именно тут, где никто не способен оценить его?       Вот такие мысли иногда приходят мне в голову. Но нечасто, знаете ли. Только когда в кладовке совсем кончается шоколад!       Суббота, 23 июня. Вечер       Папа зовет меня вниз. Он сказал, что соскучился. Они смотрят нетфликс и едят чипсы. Пойду валяться на ковре перед телеком! Завтра мы идем на барбекю к соседям и Скуби с нами. Будем знакомиться.       Кстати! Мне помнится, в гараже у старого Дага Моррисона, который продал ферму Сэм, было кое-что интересное! Интересно, сохранилось ли?