Фанория и дело о стеклянных шариках

      Тамара Васильевна вернулась рано, в седьмом часу утра. Ехать домой смысла не было. От аэропорта, как ни парадоксально, доехать до Белорусской было проще простого: садишься на аэроэкспресс, через двадцать минут ты в центре. А там до работы и пройтись можно.       Она вообще очень любила ходить пешком. Возможно, это были отголоски пионерского детства и многочисленных пеших походов по Крыму, а может быть у Тамары Васильевны не было времени ни на какой другой активный вид отдыха, помимо пешей ходьбы. Но гулять она любила. Причем, не как все, по хорошей погоде. По хорошей-то погоде каждый не дурак подышать свежим воздухом и размять ноги. А она выходила гулять в любую погоду, когда выкраивала себе свободное время. Вынужденно, по долгу службы и из большой любви, кряхтя и ужасно ругаясь, выходил с ней Арсений Миронович. Ворчал, что не прочь погулять на машине. Она смеялась.       Мама Фанории была удивительная женщина: больше всех в семье работала, меньше всех в семье уставала. Чаще всех в семье предлагала выйти в театр или в консерваторию. И где находила желание и время?       Отписавшись мужу, что она прилетала, она поехала на работу. Да, прямо с чемоданом. Надо сказать, что в больнице, на базе которой она трудилась, подобная востребованность вызывала больше зависть, чем уважение, хотя и его, разумеется, тоже.       Морально готовя себя к тому, чтобы в очередной раз с честью вынести очевидную зависть коллег, Тамара Васильевна села в поезд, привычно достала телефон. К сожалению, без последнего она уже не представала своей жизни. Это нельзя было назвать в полной мере зависимостью, однако, она предпочитала быть всегда на связи с коллегами и кафедрой. Однако, первому человеку, потрепавшему её душевное равновесие, суждено было быть не с работы.       Арсений Миронович, любящий муж, в ответ на её сообщение о том, что она добралась, ответил вдруг не свое обычное «Слава Богу», хотя в Бога совсем не верил, а «Слава Богу. Напиши, как можно будет тебя набрать. У младшего ребенка к тебе разговор». У младшего ребенка к ней разговор? Что-то случилось с ней? Или с Эрастом? Нужна помощь врача?       Перепуганная, Тамара Васильевна прямо из поезда набрала дочь. Как раз время пол восьмого, та точно уже встала. - Доча, что стряслось? – с места в карьер сиганула испуганная мать. – Мне написал папа, сказал, что у тебя ко мне какой-то разговор. Ты заболела? Что-то с Эрастом? - Нет, мам, мам. Стой, не лети. – послышался еще даже немного сонный голос Фанории. Точно, понедельник. Ей ко второй. То-то в пол восьмого утра кто-то еще дома! – У меня действительно есть к тебе разговор, но никто не заболел, все живы. Эраст вообще еще спит. Я хотела с тобой поговорить о твоей работе в родительском комитете, когда я в школу ходила. И о том, как тебя сместили после той моей истории с шариками. Я сегодня на Ленинградке работаю, ты же на Белорусской? Может выпьем по кофе сегодня? Опять школа. Опять шарики. Сколько лет прошло, а все никак не устаканится. - Ты лучше приезжай сегодня обедать домой, - приняла решение Тамара Васильевна, которой меньше всего хотелось выкапывать на свет стародавнюю и несчастливую историю. А раз дочь вынуждает это сделать, то пусть хотя бы будет присутствовать муж в качестве группы поддержки. – Все вместе поговорим. Хорошо? - Ладно, - легко согласились на том конце провода. Так лучше. Тамаре Васильевне нравилось, что дочь работает в шаговой доступности от неё, однако, этот тяжелый разговор, эта страница истории, которая никак не желала перелистываться, лучше было провести в стенах дома.       Их небольшая кухонька, выходившая окнами в вечно заставленный машинами двор, выслушала десятки подобных разговоров. Тяжелых, мрачных. Невольно, Тамара Васильевна принялась прокручивать в голове самые яркие из них:       Александру двенадцать, и он только поставлен на учет в милицию. Он с приятелем пролез в чей-то гараж и разобрал подшипник. Вот только, когда хозяин гаража вернулся, поймал он только Сашку. Сын своего приятеля не выдал, сказал, что был один. А Тамара Васильевна, как, впрочем, и Арсений Миронович, сильно сомневались, что этот самый приятель поступил бы так же в отношении Саши. Но Александр упрямо доказывал, что уж Женя-то последний человек, который его предаст.       Фанории девять. Она ничего не говорит. Она сидит молча, её глаза и нос опухли от слез, но она перестала говорить, что не виновата. Кажется, она теперь вообще не заговорит с ними. Тамара Васильевна не выдерживает, как не выдерживала против собственной матери. А дочь, похоже, в полной мере овладела оружием бабушки. - Что тебе не хватает, ну что? – спрашивает она у молча сидящей дочери. Фанория не отвечает. Она будто заковала себя в латы молчания. - Надо переходить в другую школу. – принимает решение Арсений. Фанория отрицательно качает головой. - А тебе, - он обращается к супруге. – нужно забыть про дурацкий комитет. Я уверен, следующего конкурса твоя любимая шефиня не выдержит, и кафедру возглавишь ты. В представлении Фанории кафедра — это высокий деревянный стол, за которым стоят. Но мама определённо должна его возглавить, а она пока тихо мирно доучится в этой дурацкой школе, осталось всего ничего. Каких-то шесть лет..       Александру тридцать. И его только что кинул на деньги, забрав переписанную на него машину, тот самый Женя. Арсений Миронович хмуро смотрит на сына, в голове подсчитывая убытки и очень стараясь не произносить вслух избитую фразу: А ведь я говорил тебе, что Женя человек ненадежный, и что бизнес с ним заводить не надо. Он видит по лице сына, что Саша понимает это и без него, и только потому сдерживается.       Фанории девятнадцать. При своих метр восемьдесят роста, который, пока не завершился, она весит дай Бог если пятьдесят пять килограммов. Она не анорексик, она просто учится шесть дней в неделю с 9 утра до 6 вечера, и, когда у нее появляется свободное время, чаще всего это значит, что она что-то не доделала. Она говорит в очередной раз, как ей опостылила Корея и все, что с ней связано. Как она ненавидит сладких мальчиков и девочек в дурацких спортивных костюмах с крашенными в невообразимые цвета волосами. Она плюется от одного вида риса. Она слышать не хочет этот птичий язык. Он снова предлагает ей перевестись в другой ВУЗ или на другое направление, но она снова мотает головой. Она доучится. Осталось всего каких-то два года. А в магистратуру она не пойдет никогда ни за что!       Александру тридцать пять. Он проснулся один, в полностью обнесенной квартире. Девушка, с которой он прожил гражданским браком два года и собирался жениться, собрала все вещи: и свои, и его и уехала к себе домой. Наверное, следовало плюнуть и поехать следом хотя бы для того, чтобы потребовать назад свои вещи. Но он почему-то в родительском доме, рассказывает маме, папе и сестре о том, в какой ж… непростой жизненной ситуации снова оказался.       Фанории тридцать три…       Тамара Васильевна тряхнула роскошной смольно-черной гривой кудрявых волос. Она дошла до больницы. Время надевать камуфляж обезоруживающей улыбки, сражать всех ярко сверкающими зелеными глазами. Никто не должен знать, ни о том, как сильно она устала, ни о том, что ела последний раз в самолете, ни о том, что теперь всем существом беспокоится о дочери. А как вернется домой, Арсений приготовит ужин, дочь приедет, и они снова поговорят.       Сегодня понедельник, у дочери четыре пары, начиная со второй. В пол шестого она заканчивает, а значит к семи она точно будет дома. Тамара Васильевна заканчивает дела по кафедре раньше, она освобождается к четыре, но это не значит, что она может отдохнуть. К семи приедет дочь, упрашивать её ночевать бессмысленно, ведь дома оставлен один Эраст. Но часа на два-три Фанория останется, а значит, у нее есть какой-то час, максимум полтора до приезда дочери, чтобы подготовить хоть малую толику своих выступлений на грядущем цикле для врачей. Но да, ей, что, привыкать?       Приехав домой, она села работать. Из кухни доносились привычные звуки готовящегося ужина. В связи с приездом дочери Арсений Миронович старался на славу. Кажется, у них наконец-то будет треска запеченная под сыром и помидорами.       Фанория появилась в седьмом часу, как и предсказывала мать. Не с пустыми руками, с букетом винно-алых роз. Того особого оттенка красного, какой принимает только очень терпкое бордо. - Какая красота! – восхитилась Тамара. - Цветы для любимой мамы, - улыбнулась дочь с порога.       Приняв букет и понюхав аромат, Тамара обняла высоченную широкоплечую дочь. - Кошмар! Ты стала еще шире! Фань, кончай качаться. Ты уже в дверь то еле проходишь. Боком.       Она рассмеялась. - Да ладно, мам. Брось. - Давайте мне цветы, я ими займусь, - подключился к семейному гульбищу отец.       Тамара передала мужу цветы, Фанория повесила в шкаф дубленку, в которой приехала. - Ты все еще её носишь! – изумилась Тамара. – Это ж моя дубленка! - Ношу, - улыбнулась Фанория еще шире. – Она ж наследственная. А я обожаю наследственные вещи. И Эраст такой же. - Ну и Эраст-то ладно, он мальчик. Но ты то девочка, ты должна любить приодеться. - Я и люблю, - запротестовала Фанория. – Просто я люблю особые вещи, с историей. Чтобы они для меня что-то значили. Вот эту дубленку ты мне отдала на окончание универа. Отличная дубленка. И на плечи вполне налезает, а то ты все шире-шире. Так, полушутя-полусерьезно споря, они пошли на кухню. Фанории отец вина не предлагал, а супруге налил, Тамара не отказывалась. - Так ты хотела поговорить о родительском комитете? – спросила она.       Фанория кивнула. Хотела. Очень.