Панцирь

      Хотя большинство Цитадели уже заснуло, Фуриосу не удивил горящий свет из кабины грузовика. На завтра запланирована очередная поездка за провизией, и Преторианец всегда самостоятельно проверяет готовность. Не то чтобы он не доверял ей или другим механикам. Он делал это потому, что грузовик принадлежал ему.       Пассажирское сиденье в кабине откинуто в сторону, свисая из двери, дабы освободить место для Преторианца Джека. Тот, лежа на полу, работает под приборной панелью. Он ненадолго поворачивает голову при появлении Фуриосы и слегка кивает, в знак приветствия, затем возвращается к лабиринту рычагов и шестерёнок над ним. Фуриоса замечает едва различимые морщины на его лбу и обращает внимание на темноту под приборной панелью. Оба руки Джека заняты, и он явно плохо видит. Без слов Фуриоса поднимает светильник, за которым тянется кабель, и направляет его ниже, освещая переплетение механизмов.       Джек в благодарность что-то бормочет, продолжая шевелить своими сильными, покрытыми маслом пальцами, чтобы затянуть болт в недрах машины. Свет падает на его кожу, открывая вид на тёмные линии грязи на шее, на шрам, слегка искажающем его верхнюю губу, не озаряя его тёмно-синих глаз.       Фуриоса позволяет своему взгляду свободно блуждать по нему, не боясь быть пойманной за пристальным наблюдением. Он ведь тоже смотрит. Она не станет винить его за это — не только из страха никогда больше не увидеть этот взгляд, но и потому, что нет ничего постыдного в его взгляде в подобном месте. Единственные другие женщины на вершинах Цитадели — это жены, скрытые от жадного взора Несмертным, и доярки, постоянно подключённые к своим машинам. Иногда Военные парни покупают у доярок пряди их волос. Они приклеивают их к головам, как когда-то делала Фуриоса, и по очереди играют друг для друга в девочек.       До того, как она раскрыла свою истинную личность, они и её заставляли играть. Теперь же, одна половина её боялась, а другая… Другой она дала причину бояться. Она всё ещё спала с ножом, давая понять остальным, что лезвие в её руке готово вонзиться в любую плоть.       Преторианец Джек не боится её, хотя и не пытается показывать свой интерес. Он словно историк: наблюдает, но не действует. В этом есть дисциплинированное спокойствие, которое притягивает Фуриосу, как стервятника к падали.       Последний предохранитель искрит, когда Джек подключает его. Жар, должно быть, обжигает его пальцы, но он не реагирует. Возможно, они слишком огрубели, чтобы чувствовать боль. Он лежит на деревянной доске, установленной на рельсе для лёгкого доступа к приборной панели. Выкатившись, Джек садится. Его руки покрыты маслом, и, не дожидаясь просьбы, Фуриоса тянется за тряпкой, лежащей на пассажирском сиденье, и протягивает её ему.       — Изменил последовательность, — говорит Джек, вытирая руки и кивая на предохранители.       Он не расточителен в словах. Они оба такие. Слова — ценный товар. Так много слов было сожжено, а у местных историков не хватает кожи, чтобы сохранить их все. У многих Военных парней в голове хранится не больше 200 слов. Фуриоса не знает, сколько слов у Джека, но он не хмурит лоб в замешательстве, говоря с ней. Ей кажется, что он родился не здесь. Что он, как и она, пришёл откуда-то издалека. Из другого места. Но она не спрашивает, потому что сама не готова рассказывать.       Джек демонстрирует новую последовательность. Фуриоса чувствует его взгляд на голой коже своей руки, когда она повторяет эту последовательность. Его глаза блуждают по её запястью и тонким пальцам. Она наклоняется ближе и слышит едва уловимый звук его вдоха через нос. Она не пахнет цветами, вроде тех, в которых заставляют купаться жён. Она наверняка пахнет, как и остальные механики затхло и кисло под густым слоем масла и бензина, который впитался в поры. Но, возможно, Джек чувствует что-то другое, скрытое под всеми этими слоями.       Он не поздравляет её и не говорит «молодец» или что-то более тошнотворное, когда она правильно выполняет последовательность. Просто кивает в знак одобрения. Пусть Джек и предложил научить её искусству дорожной войны, но не вёл себя так, будто он её военачальник. В Цитадели, полной мужского хвастовства и самовлюблённости, у него нет заметного эго. Он относится к ней как к равной, как к человеку, с которым у него уговор. Но даже это интригует.       «Откуда же ты?» — думает Фуриоса, но не спрашивает.       Джек убирает свои инструменты, возвращает сиденье на место, взглядом оценивает слабый свет, который через несколько часов станет восходом солнца, и устало потирает лицо.       — Готово, — говорит он Фуриосе.       Этим он словно даёт понять, что её помощь больше не нужна. Он возвращается обратно через сиденья к матрасу, который заранее подготовил для себя. У него есть постель в общей комнате, но он редко её использует. Пока он устраивается на своей куче тряпья, Фуриоса медлит.       Она задается вопросом, что бы сделал Джек, если бы она разделась догола. Прямо здесь, в его драгоценном грузовике. Её обнажённая, мягкая и бледная кожа прилипала бы к кожаным сиденьям. Контрастировала бы с хромом, покрываясь разводами масла. Просто сидел бы и смотрел, сохраняя самообладание и не желая ничего большего? Или накинулся бы на неё? Пригласил бы к себе в постель?       — Ты можешь спать здесь, — говорит Джек.       Это не приказ, и даже не приглашение. Это констатация факта: он даёт ей своё разрешение спать здесь. И прежде, чем мозг успевает среагировать, эти грубые, уставшие слова пронзают её позвоночник и толкают к нему. Он послушно отодвигается, чтобы освободить место, и она обнаруживает себя лежащей рядом. Она смотрит на его затылок, видя тонкие блондинистые волосы под густыми коричневыми прядями. Тепло его тела просачивается сквозь кожаное одеяние и слегка излучается, как будто это его собственная кожа. Спать в одежде не очень удобно, но так он готов проснуться и отправиться в бой в любую минуту. Он даже ботинки не снимает. Фуриоса никогда не видела его в более обнажённом виде. И ей интересно, моется ли он. И если да, то где.       — У тебя при себе нож? — спрашивает Джек, испугав Фуриосу: она думала, что тот спит.       — Да, — отвечает она, инстинктивно поглаживая пальцами рукоять у себя на бедре.       Он ухмыляется в знак одобрения, и в этом звуке есть едва заметная нотка удовлетворения.       — Скажи мне, где хранится оружие.       Она закрывает глаза, немного приближаясь к его спине.       — В панели над колесом, — шепчет она, его волосы щекочут её губы при каждом вдохе.       Из глубины его груди доносится невнятное бормотание, хотя Фуриоса не понимает, является ли это ответом на её слова или реакцией на чувство её дыхания на его шее. Она продолжает:       — На потолке с водительской стороны. В кармане двери с пассажирской стороны. По два под сиденьями. Кинжалы в подушках сидений на уровне плеч.       Момент тишины, потом:       — Ты наблюдательна.       Это не похвала. Просто ещё один факт. Но и это заставляет Фуриосу вздрогнуть под одеждой и, в момент неоправданного безумия, она обвивает рукой его талию, пока огрубевшие подушечки его пальцев ложатся на её руку.       — Это так.       Он больше ничего не говорит, и спустя некоторое время его дыхание становится ровным, а затем переходит в едва различимый храп. Но прямо перед тем, как он засыпает, Фуриоса чувствует, как Преторианец Джек, нарушив своё спокойствие, медленно поглаживает пальцами её кожу.