Фестиваль

Поднявшись, наконец, с постели и окончательно войдя с ясной головой в новый день, Миллисента Эшфорд пребывала в прекрасном расположении духа. Она знала, для большей точности проверив по будильнику который час: осталось всего ничего - и странные низкорослые фигуры, даже ещё более низкие, чем большинство одиннадцатых, примутся шнырять по всему Новому Токио в белых высоких колпаках, медицинских масках, закрывающих большую часть лица, и непонятных долгополых балахонах. Эта информация, которая у кого-нибудь другого вызвала бы скорее вспышку настороженности, царапающих нервы подозрений, а то и страха, вселяла в сердце Президента студсовета ощущение уверенности. Милли с осознанием своего полного права, пестовала чувство гордости самою собой - ну и товарищами, конечно. Вчера они умудрились прямо в ходе своей посиделки, перемежая дело штуками и милой пустопорожней болтовнёй, составить маршрутные листы для всех восьми выступающих из ворот Академии в город колонн «Белых арлекинов». Расходясь веером - каждая на свой участок, не пересекающийся с вотчинами соседей, они теперь должны были не просто хаотично метаться туда и сюда, а следовать чётко прописанному плану, ориентируясь по нанесённым на карту линиям и точкам, возле которых стояли пометки с примерным временем, когда их необходимо достигнуть. Мотоциклисты во главе с Кардемондом составляли отдельный отряд, двигающийся по широкому неровному овалу, очерчивающему все остальные зоны в совокупности, по мере необходимости выделяя кого-нибудь из своих рядов в качестве посыльных. Миллисенту так и подмывало вместо привычной дороги до Академии свернуть наперерез ближайшей группе, чтобы посмотреть своими глазами, как всё выглядит на практике. Пару тройку раз Милли замедлялась по пути, словно бы заинтересовавшись чем-то: она то осматривала уже добрую сотню раз виденное здание, то наблюдала за вальяжно следующей куда-то по своим делам уличной кошкой. Кого обманывала? Саму себя! Впрочем, в конечном счете, Президент студсовета справилась со слабостью - и оказалась вознаграждена. Колоннам предписывалось покидать территорию Академии Эшфорд с интервалом в пять-десять минут, чтобы избежать толчеи. Теоретически, согласно изначально установленному порядку, музыканты Хэндса должны были выступить в числе первых. Однако реально Билли наскоро договорился с руководителями других отрядов о перемене мест, чтобы выкроить себе лишних полчаса на последнюю репетицию. Вот так и вышло, что когда Миллисента добралась до цели, ребята из «Шарманки» всё ещё оставались там. Стоило только кому-то заметить её, как быстрые шепотки, словно порыв ветра, донесли сообщение вожаку-дирижёру, Уильям сделал соответствующий знак остальным, затихли прочищающие горло тромбоны, громовые раскаты барабанов и бессвязное пиликанье струнных. А спустя ещё пару мгновений оркестранты дружно грянули торжественный марш. Милли не знала его названия, но была уверена, что уже где-то слышала прежде: кажется, когда в какой-то год случайно наткнулась на трансляцию церемонии выноса знамени в официальный День рождения Его Величества. Гвардейцы несли штандарт с неспешной величавостью под суровым взором суверена. Теперь же Королева Академии, которой как никогда прежде подходило её претенциозное прозвище, шествовала под те же самые звуки ко входу в Главный корпус. Довольная до масляной сытости... Последняя, хотя и не располагая как будто к проявлению активности, на деле отнюдь не мешала Президенту студсовета работать. Миллисента, воображая себя хозяйкой, проверяющей степень готовности уже успевших некоторое время простоять в печке блюд, совала свой палец во все пироги, навещая одну за другой многочисленные эшфордские секции. Она, откровенно сказать без ясного понимания, как оно должно происходить, но зато с разом внимательным и благодушным выражением лица, пронаблюдала за началом монтажа русских горок, наведалась в оранжерею, где вовсю плелись цветочные венки. И даже с видом ценительницы осмотрела ту самую небольшую картинную галерею, играющую роль своеобразного мемориала памяти принца Кловиса. Время от времени в своём походе Милли, точно на поманившую золотистым блеском монетку, натыкалась на новую идею - тогда темп ускорялся, а в довольно хаотичном фланировании появлялись цель и вектор. В числе прочего Королева решила-таки занимавшую её позавчерашним вечером задачку: что можно придумать в свете Фестиваля для студии балета? Миллисента, не сомневаясь, что в её адрес за глаза ещё будет высказано из-за этого немало ласковых и нежных слов, изобрела обновлённую версию Лебединого озера. Вернее не всего четырехактового балета, конечно, а буквально нескольких танцев. Белый лебедь должен был преобразиться там в Белый найтмер, то бишь Ланселот. Ну а Чёрный лебедь согласно первоначальному замыслу должен был обобщить и персонифицировать разом всех Чёрных рыцарей, но вскоре Милли передумала, решив, что лучше ему покраснеть, олицетворяя получивший печальную известность Алый лотос. Миллисенте пришлось изрядно попотеть, объясняя потенциальным исполнителям суть замысла. Взглядами её награждали просто убийственными, вот только сегодня Королеве море было по колено. Последней отговоркой стало отсутствие костюмов, которые, хотя бы даже при экстренной переделке и богатом воображении у зрителей, можно будет ассоциировать с найтмерами. Милли пообещала всё достать и обеспечить. Несмотря на уверенный не терпящий возражений тон, Президент студсовета не имела понятия, где ей искать нечто подобное. Впрочем, всегда оставалась возможность сымпровизировать что-нибудь на коленке. Тем не менее, Миллисента была убеждена: как минимум ростовые фигуры, изображающие грозную машину Сузаку Куруруги, где-нибудь в колонии наверняка существуют - не может быть, чтобы хотя бы один делец не попытался извлечь выгоду из популярности Белого рыцаря! Конечно, выписывать изящные па в таких никак нельзя - в лучшем случае перетаптываться с ноги на ногу... А с другой стороны… В кои веке Милли поняла, что нуждается в совете. Причём взвешенном. Тот же Рон нипочём не станет рубить под корень критическими замечаниями принадлежащую Королеве задумку - скорее уж дойдёт до совершенно фантастических вариантов, а рук в такой ситуации не опустит. Ширли наоборот развенчает идею, но не потому, что она неосуществима, а из жалости к артистам, попутно пожурив Миллисенту за самодурство. Штатфилд, поймав Милли в коридоре, передала сложенную вчетверо записку, где нетвёрдым почерком давала обещание, невзирая на слабое здоровье, не подвести непосредственно в день Фестиваля, а до этих пор просила Президента дать ей отгул, чтобы собраться с силами. Короче говоря, оптимальной кандидатурой в советники виделся на общем фоне Лелуш - вот только за всё время, проведённое сегодня в стенах академии, Милли так и не увидела Ламперужа даже мельком. В комнате студсовета, куда Миллисента вернулась, Лулу тоже не оказалось, так что, чем бегать лишний раз, внучка лорда Артура решила набрать его номер. И после первого же звонка с возмущением поняла - этот поросёнок не только изволит пропадать неведомо где, но вдобавок отключил свой мобильный, оборвав вообще все каналы связи! Поначалу Милли так взъярилась, что, подражая Червонной королеве из "Алисы в стране чудес", произнесла чуть нараспев «Отрубить ему голову» - и даже написала это на обороте записки Карен, поставив чуть ниже подпись, придавая безжалостной резолюции карающую силу. Следом мелькнули и угасли традиционные в таких случаях «нехорошие предположения», вроде попадания под машину. Наконец появилось и выглядящее более рационально объяснение: Лелуш прямо сейчас ведёт очные переговоры с одним из поставщиков, а потому вежливости ради демонстративно выключил телефон, как это порою делается. Миллисента, правда, в упор не могла припомнить, какие именно из фестивальных треб по-прежнему способны так ангажировать Лулу в этот час. Вроде бы всё основное уже привезли... В задумчивости, совершенно погасив первый приступ гнева, Милли присела на подоконник. Тут же вскочила - захотелось пить. Несколько минут, чтобы заварить себе чаю, у тебя точно есть в запасе. Так. Нажимаем на кнопку... Пока поставленная закипать вода доходила до нужной температуры, Миллисента взобралась на прежнее место, вытянула ноги, предварительно сняв на всякий случай обувь, чтобы не запачкать противоположный откос. А дальше произошло... нечто беспрецедентное... С раннего детства Милли разучилась спать днём. Ни тёмная, мрачная погода, ни плотно сдвинутые шторы, ни усталость - ничто не могло этого изменить. Даже общий хронический недосып. Это при том, что папа частенько и с удовольствием мог прикорнуть ненадолго в послеобеденный час. Однако сейчас Миллисента Эшфорд молниеносно оказалась во власти Морфея. Да! Прямо на подоконнике. С участком жесткой стенки вместо подушки под головой. Без всякого покрывала. На ярком солнце. А главное - после отменно проведённой ночи и словно бы даже помимо желания: когда Королева пыталась дозвониться до Ламперужа, сна у неё не было ни в одном глазу. Уже потом Милли всё думала: что же послужило всему причиной? Догадки были разные. Она грешила на мягкое шипение чайника, ступни и пальцы, освободившиеся от давления туфель, и больше всего - на резкую перемену настроения по сравнению с предшествующими сутками, расслабляющую убеждённость: теперь всё будет в порядке. Так или иначе, уснувшая Миллисента сразу очутилась в самой гуще бурного действа, как человек, которого втянули в шумный и многолюдный хоровод. Она была зрителем некоего спектакля, а ещё скорее - кем-то вроде суфлёра, поскольку актёры на сцене периодически умолкали, все вместе глядя в ту самую точку, где располагалась младшая из Эшфордов, вероятно ожидая подсказки. А не получив её - принимались импровизировать, или играть первый попавшийся кусок из другой постановки. Во всяком случае, на то было очень похоже, поскольку Милли никак не удавалось ухватить общую нить пьесы. Вскоре же началось вообще какое-то непотребство. Два человека подпрыгивали вверх козлом, пока третий, стоящий чуть поодаль, торжественно декламировал речитатив, на поверку оказавшийся скороговоркой про Бетти Боттер. Сразу четверо людей, сцепившись в напоминающую кузнечика угловатую фигуру, грузно пыхтя, ползали по полу. «Мы - корабль флота Его Величества Аваллон!» - провозгласил один из них. «И это - наш танец» - прибавил другой. Миллисенте казалось: кто-то, вроде бы Лелуш, должен появиться, после чего балаган закончится. Вероятно, она произнесла это имя вслух, потому что дальше вся труппа болванов принялась играть с ним, пробовать на зуб, как собака кость. - Лелуш? Что это? Кто это? - вопрошал один. - Это имя. - А я слышал, что это фамилия! - Нет-нет! Имя. Лелуш Ламперуж. - Повторите, я недослышал... Ламперг? - Да нет же! - Нет-нет-нет. Его вовсе нет! - и с этими словами все артисты внезапно запели хором: - Одни говорят, что Лулу больше нет! Что Лулу больше нет! Что Лулу больше нет! Что он подох вчера в обед и был зарыт на псарне… Нет, всё не так,другие твердят! Он жив себе и катит в закат С прекрасною спутницей, как говорят, Оставив и трон, и армию! Милли поняла, что с неё достаточно этого бреда, и нужно выбираться отсюда. Однако вылезать из ямы на сцену, где разом семь или восемь «певцов» плясали, высоко вскидывая ноги, она не решилась. Вместо этого Миллисента развернулась к сцене задом и принялась углубляться в свою нору, которая оказалась забита какими-то белыми тряпками. Сверху доносились уже не слова, а звон литавр, топот копыт, как если бы прямо через театр проходил в развёрнутом строю кавалерийских эскадрон. Но Милли продолжала прокапываться и ползти, пока ей не показалось, будто её окликнул чей-то голос. Знакомый. И вроде бы сверху. Чтобы уяснить это точно, следовало бы развернуться, да только Миллисента внезапно поняла с подкатывающей тошнотворной волной паникой: у неё не получится - негде, слишком тесно! Она забилась, в разом ставших вязкими клочках ткани, пытаясь пропихнуть тело то вперёд, то назад. Ощутила чьё то прикосновение - прямо здесь, в туннеле, едва превышающем в диаметре её же туловище. Перепугалась - по-настоящему, до дрожи. Всё закачалось, затряслось... И Милли Эшфорд проснулась. На неё виноватыми глазами верного пса, который изгрыз любимые хозяйские ботинки, глядел Рон, стоящий прямо у изголовья её импровизированной лежанки. Миллисента ещё почти минуту отказывалась понимать, что происходит. Главным образом - из-за того, что как таковая реальность «Я заснула среди бела дня» никак не укладывалась у неё в голове. Если бы не фантасмагорический характер видений, она не сомневалась бы: всё только что ею пережитое происходило на самом деле. Кардемонд как назло тоже вёл себя необычно, мешая Королеве окончательно освоиться в действительности. Он всё как-то мялся, становясь похожим на нахохлившегося воробья: - Милли… а где все? Тут только ты одна? – спросил Рональд наконец. - А что, разве я тебе не подхожу? – поинтересовалась в ответ Миллисента. Видят небеса, она не вкладывала в свою фразу никакого дополнительного смысла! Всё было совершенно невинно и буквально. Ну, то есть… Внучка лорда Артура не собиралась намеренно выводить Кардемонда из равновесия, подцеплять его на крючок остроты. Остатки невесть какой ведьмой подлитого усыпляющего зелья всё никак не желали выветриваться у президента Студсовета Академии Эшфорд из головы, реплика выскочила из её рта можно сказать машинально, естественно, сама собой… Да, вот она какая, оказывается, твоя спонтанная реакция на Рона Кардемонда! Интересненько, Милли… Оч-чень! Рональд от эдакой двусмысленности, прозвучавшей из уст Королевы, предсказуемо смутился – и, кажется, даже самую малость порозовел. - Нет-нет, что ты! Просто… не хотел тебя будить, вот и… - И сделал в итоге именно это! …Ладно, всё равно я уже на ногах, - произнесла Миллисента, поднимаясь, - Что-то случилось? - Нет-нет, отлично всё! Просто превосходно! …Так разве, мелочи… Рон выглядел, будто нерадивый ученик, внезапно вызванный к доске. Или даже воришка, которого застукали крадущимся на цыпочках через чужой задний двор. Иными словами в нём так и читалось горячее желание как-нибудь незаметно испариться. Не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: Кардемонд что-то недоговаривает. Это понял бы, глядя на него, любой. Миллисента Эшфорд легко могла бы взять Рональда голым натиском: жестко потребовать от него сейчас же прекратить темнить – лгать Милли в лицо он просто не посмеет. Но к окончательно проснувшейся Миллисенте постепенно стало возвращаться былое благодушие, и, пользуясь им, как игривый котенок, под ласковым взглядом умиротворённого хозяина спешащий вволю натешиться с клубком ниток, выступило на внутреннюю авансцену неизбывное её любопытство. Милли стало интересно самой вычислить, что и как. Надавить ты всегда успеешь, если возникнет нужда. Значит так… Она ни секунды не верила словам Рона… Ха! Кроме одного, пожалуй: он действительно жалеет, что разбудил Миллисенту. Либо всё вообще вышло случайно, либо Кардемонд постфактум испугался собственной храбрости и от неё отрёкся. Видно дело обстояло следующим образом: у нашего Ронни что-то пошло не так, причём авария стряслась достаточно серьёзная, чтобы он сразу отказался от попыток вновь склеить разбитое, используя свою неуёмную фантазию и веселый нрав в качестве скотча. Рональду потребовалась подмога кого-нибудь ещё из членов Студсовета – но, конечно, меньше всего он хотел бы обращаться за ней к Милли, расписываясь перед Королевой в собственной несостоятельности, неспособности решить проблему самому. Ему хочется, чтобы Миллисента Эшфорд видела в нём мужчину. Или, по крайней мере, не держала его за потешного несмышленыша. А что может быть менее мужественным, чем просьба выручить себя из беды? Теперь Кардемонд досадует на то, что вообще пришёл сюда – и будто специально оказался именно наедине с Милли, на то, что стоит столбом, на то, что не может проглотить собственный язык, на то, что попался. Но терпит, молчит! А сейчас ещё непременно выдаст какую-нибудь историю в духе барона Мюнхгаузена в качестве прикрытия своего подозрительного поведения. Дурачок… Но что, всё-таки, у тебя разладилось, а, Рон? Могло, конечно, где угодно – зная твои таланты, удивляться бы в любом случае не приходилось, однако… - …мелочи… Да не совсем! Тут это, проблема есть. Миллисента, ты извини меня, пожалуйста. Но только лучше сейчас нам всем вместе решить её, чем… Фестиваль ни за что пострадать не должен! Я бы может справился сам. Но авось не выйдет… А надо наверняка! Несмотря на то, что Рональд Кардемонд всё ещё говорил сбивчиво и путано, Милли посмотрела на друга иными глазами. Можно даже сказать, что он предстал перед ней в новом свете. Ему всё-таки хватило твёрдости, чтобы признаться. И, кажется, Рон даже обойдётся без истории о том, как в самый ответственный момент коварные марсиане внезапно утащили его прямиком к себе на красную планету. Нет, Миллисента никогда не считала Рональда слабохарактерной тряпкой. В конце концов, такого Королева просто не стала бы производить в свои пажи. Наоборот, Милли было хорошо известно, что за всеми нелепостями и шутовством в Роне Кардемоне, невидимая неприметливому глазу, скрывается самая настоящая храбрость. Которую он нет-нет, а продемонстрирует – как недавно со своим обещанием прыгнуть с парашютом, когда Миллисента с трудом едва отговорила его, прибегнув к хитрости. Кто-нибудь другой мог бы решить, что Рональд хорохорится вдалеке от опасности, а на смотровой площадке телебашни кишка у него станет тонка, или вовсе дешево треплется. Милли же поверила тогда Кардемонду безоговорочно. Этот и с башни кинется, с него станется. Но тут и была загвоздка! Несчастный Рон не понимал одной простой вещи: не смелость делает мужчину! А вернее не только она одна. Отважный – и при этом глупенький петушок, который ради яркого взмаха перьями по недомыслию может запросто своротить себе же шею: чем безрассуднее его прыжки - в прямом и переносном смысле, тем больше он утверждается в статусе мальчишки. За эдаким «героем» должна ходить нянюшка, держа того под непрерывным присмотром. Пару-тройку раз президенту Студсовета уже доводилось играть эту роль, которая автоматически делала её в собственных глазах много старше по сравнению с Рональдом. Храбрость тоже бывает несерьёзной. И вообще не так уж много её надо, если ты идёшь навстречу угрозе, которую попросту не в состоянии оценить до конца! Разом вызвать на драку десятерых – и отведать тумаков, покрывшись синяками с головы до пят. Съесть на спор какую-нибудь ядовитую, или просто несвежую гадость – а после маяться животом. Высадить с разбегу голой макушкой оконное стекло – и порезаться в кровь. Есть, конечно, девушки, которым нравятся парни, специально напрашивающиеся на неприятности: ну да на петушков, соответственно, и курочки. А как по Миллисенте… Для такого много ума не нужно. Тот же дедушка никогда бы не стал лезть на рожон «потому, что это будет отважно», а уж он то… Совсем другие качества требуются, чтобы честно и трезво рассказать о совершенной оплошности. Тут нет позёрского хлопанья крыльями. Только настоящая мужская открытость. Впрочем, не перехваливай прежде времени: послушаем сначала, где там Кардемонд в итоге облажался. - Ну что, сэр Райнульд из ордена Шарфа, выкладывай уже, не тяни! - Да… Короче… Мы рискуем остаться без комнаты смеха! После таких откровений Рона Милли резко стало не до размышлений о достоинствах и недостатках мужского характера. - Чего? Так, Рональд, давай живо излагай по порядку! -На самом деле я тут не виноват… почти. Вышло недопонимание… Ладно, ладно, давай сначала. Я, когда достал чертежи зеркал, принялся искать, кто бы мог за подобную работу взяться. В принципе тех, кто занимается такими вещами, не особенно много. А уж чтобы в подходящие сроки... Мне в трёх местах отказывали! В общем, когда я услышал, что за заказ берутся, причём без всяких правок, переделок, в полном объёме, а сдать результат обещают к сегодняшнему дню… вот у меня от радости и ослабло внимание. Ну и они там, конечно, тоже: «сделаем всё, что вам нужно», «ни о чём не беспокойтесь»… Мне в какой-то момент сказали, что выезд у них возможен в любое время. То есть я это так понял – мол, когда угодно всё доставят на место. А на самом деле эти жуки и фабрика их стоит на самой окраине гетто Сайтама. У них после боёв с Зеро установили особый режим пропускной и комендантский час. За день до моего звонка – сняли. Соответственно раньше до них было так просто не добраться – требовалось с военными договариваться и пёс знает с кем ещё. А стало как обычно. И вот это они мне пытались втолковать вроде как, хотя я до сих пор уверен, что не мог на ровном месте всё выдумать. У них – ты представляешь – секретарь ужасно шепелявый! В принципе половина одиннадцатых говорит с вооот таким акцентом, а этот… Они явно специально его туда посадили! Чтобы… - Рон, а если ближе к делу!? - Куда уж ещё то!? Я и говорю: у меня была полная уверенность, что зеркала заказаны с доставкой. Как вдруг сегодня… Ну то есть время идёт, я уже сам беспокоиться начинаю, ты не думай, что вообще про всё позабыл - никто ничего не везёт. А после они сами позвонили: когда от Академии Эшфорд придут машины загружаться? Я сперва не понял… а потом кааак понял! Ещё времени сколько зря потратилось! Ругался с ними, доказывал – всё впустую. Доплатить предлагал – но у них вообще никакого своего транспорта и водителей нет. Хотел как белый ры… арлекин то есть, туда явиться и поговорить с ними - знаешь... вот чтоб они поняли: не надо так поступать! Передумал. Жалко, но подставлять остальных нельзя… До них в итоге доехал на мотоцикле, посмотрел на всё, ужаснулся, потому что это ж просто западня. И сюда помчался. - Видно ты так спешил, что встречный ветер залез тебе через нос в голову и выдул оттуда все здравые мысли! Не судьба была прямо там же на месте, отыскать какую-нибудь транспортную компанию, договориться с нею об услуге? Понятно, пришлось бы дополнительно потратиться, но это уж теперь в любом случае… - Миллисента, скажи честно, в каком дупле ты сидела последние два дня? На каждом углу объявляли: в город возвращаются войска, которые под командованием Британской Львицы дрались на Кюсю – весь центр ими забит. Половина дорог перекрыта, а мы тут в Академии… теоретически доехать можно, но никто всё равно не захочет сейчас связываться. - Рональд Кардемонд, это что за тон!? Откуда мне вообще знать!? Какая для меня разница... У нас тут ты – автолюбитель, - последнее слово Королева произнесла, будто уничижительное ругательство, - И что, неужели вообще нет водителей, которые были бы готовы выйти сегодня в рейс? Во всём Новом Токио ни одного? Не верю! Кто-то плохо ищет – только и всего! - Нет, отчего же, - кажется, Рон тоже начал злиться от обиды, - Желающие есть. Все как один – индивидуальные предприниматели. Из нумерованных. С соответствующей техникой. А у нас груз хрупкий! Они то запросто повезут и доставят… осколки битые вместо зеркал! - С чего такая уверенность? Вдруг… - Хочешь рискнуть? Со страховкой там всё в порядке в лучшем случае у одного на дюжину. Да и не в ней дело. Может компенсацию мы и стребуем – потом когда-нибудь. Комнаты смеха всё равно на Фестивале не будет! С минуту Рональд и Милли молча смотрели друг на друга, тяжело дыша. Оба понимали, что им нужно немного успокоиться. Из-под угрюмости боксёров, только что закончивших раунд боя, внезапно раз – и проглядывали совсем другие, мягкие взгляды, как бы спрашивающие у собеседника и друга «Ну что, не слишком я перегнул палку?». Королева Академии Эшфорд быстро приметила их у Рона, с удовольствием промолвив про себя: конечно, другого и не ожидалось. Разумеется, верный паж Её Величества, глотая горечь, остаётся предан своей… Постой, постой – а ты сама что сейчас делаешь!!? Разве не точно такое же немое послание пытаешься донести до Кардемонда глазами? Ммм-многовато у тебя стало откровений и неожиданностей в связи с Рональдом. Вообще всё, хватит! К делу, к делу! - Допустим машиной воспользоваться нельзя. Что ты предлагаешь? -Думаю, можно перевезти зеркала по воздуху. Тогда не важно, что там, на дорогах. Надёжнее опять же: меньше вероятность разбить стекло. Арендуем вертолёт… - Дирижабль, ага! - прокомментировала Милли саркастически, прерывая кардемондовы умопостроения. Обретённое было Миллисентой спокойствие и даже толика благорасположенности по отношению к Рону (пускай и приправленной как всегда иронией), мгновенно развеялись тонкой дымкой. Всё-таки просто малолетний идиот! Вот же досада! - Рональд, ты представляешь себе, как трудно это сделать? Причём не в цене суть. Воздушные суда – это тебе не такси, которое непременно ожидает хотя бы одно, свободное и «под парами», в любой момент времени. И не доставка пиццы, где от звонка по телефону до звонка в дверь проходит полчаса. Кроме того, если уж вспоминать о том, что через город движутся колонны военных – убеждена, сейчас в Новом Токио летать в небе разрешается только голубям. - И..? - начал было Кардемонд с вопросительной интонацией. - Не знаю! – резко прервала его Милли – и тут же бросила в сердцах, - Понятия не имею, как сейчас добираться в это гетто Сайтама. Разве что на своих двоих! - Да! – отозвался вдруг Рон с видом Ньютона, только что открывшего закон всемирного тяготения. - В смысле? Что «да»? - Мы отправимся в пеший поход за зеркалами! - Рональд, скажи честно, ты именно сейчас окончательно сбрендил, или всё же был ненормальным всегда? Я пошутила! Читаю по слогам. Это был ю-мор! - Ваше Величество, не гневайтесь! – плутовская улыбка, появившаяся на кардемондовой рожице, наглядно показывала, что тот опять, почувствовав только под собой точку опоры, поспешил взобраться на своего конька, - Позвольте молвить вашему покорному слуге. Миллисента нехотя кивнула. -Милли, я лучше всех понимаю, что идея – дрянь. Эти стёкла треклятые жутко тяжелые – нести их смогут лишь несколько человек разом. Зеркала ни в коем случае нельзя ронять, они громоздкие и неудобные. Путь от склада, где они лежат, до Академии неблизкий. Да только у нас просто выхода другого нет! Так, или никак. Я уже кучу вариантов перебрал. А на себе – трудно, слов нет, и всё-таки возможно. Зеркал всего шесть. В принципе вдвоём поднять реально, но для верности лучше примем за основу цифру три. За время движения носильщикам потребуется смена. Считаем – всего нужно 36 человек… - Только-то? Сущая чепуха... Где я их тебе сейчас возьму разом столько!!? Пальцем в воздухе нарисую? - Нет. Снимем с маршрута ближайший из отрядов белых арлекинов. - И вдобавок ко всей этой сомнительной затее ещё и запорем дополнительно информирование горожан о Фестивале? - Но ведь группа же никуда не исчезает с улиц! Пока движемся туда – пусть и дальше раздают приглашения. …Да и обратно тоже: сменщики ведь до поры остаются свободными, а потом – наоборот! И смотри ещё: сейчас солнечно. Мы этими зеркалами таких зайчиков пустим скакать по окнам – все как один выглянут! Или можно предлагать прохожим смотреться – просто так, задаром. Подходи всякий, кто не боится увидеть себя в новом свете! А мы пока суд да дело станем визитки вручать. А ещё есть вариант… Милли, это же почти хорошо получается, что всё так обернулось: уверен, никто и никогда прежде подобного не делал! – с этими словами Рон, окончательно осмелевший, подмигнул президенту Студсовета. - Рональд Кардемонд, ты просто.., - начала Миллисента в ответ. Вообще то она думала как следует отчитать собеседника, благо есть за что, но вместо этого, вообразив в первом приближении, как будет смотреться описываемая Роном безумная процессия, не удержалась от смеха – и только в самый последний момент сделала вид, будто кашляет себе в кулак. Гневаться на Кардемонда по-настоящему просто не выходило. Да и не такой уж он злостный преступник. У всех свои недочёты. Даже Лулу пропадать изволит, никого не предупредив. Ты благополучно уснула посреди всех неотложных дел. Наконец, есть известная и справедливая в целом фраза: критикуя – предлагай. Задумка Рональда была со всех сторон дурацкая, однако, как ни глупо, Милли поняла, что не может внятно изложить здесь и сейчас ни одного более рационального и реально осуществимого плана. - Оболтус нелепый, вот кто, хоть смотрись в кривое зеркало, хоть не смотрись! – закончила Миллисента наконец оборванную фразу. - И потому Королева прощает вас, сэр рыцарь Шарфа. Что с тебя возьмёшь? Милли нарочно выбрала шутливый тон, чтобы у Рона не осталось сомнений в том, что она действительно оттаяла и не станет снимать с него скальп за допущенную оплошность. Пусть его! Со стёклами несчастными придумаем что-нибудь – кое-какое время в запасе для этого ещё есть. Но тут произошло странное. Кардемонд совершенно точно понял, что Миллисента хотела до него донести, и определенно не должен был обидеться на саркастическую форму, в которой это было сделано. В конце концов, он же знает президента Студсовета Академии Эшфорд уже много лет – она всегда так выражается! Да и вообще… Ему бы радоваться оказанному снисхождению, дурилке, а он..! Совершенно неожиданно в глазах Рональда блеснули молнии ярости. Но ладно бы только они. Милли показалось, что следом там на мгновение промелькнуло отчаяние. Нешуточное. Удивительно и пугающе настоящее среди всей той несерьёзности, которая наполняла всё вокруг ещё минуту-другую назад – и даже во время их шумного спора. Не детское. Рон моргнул, дернул чуть левой рукой - и тут же резко выкрикнул: - Не надо! Брось! Перестань! Не нужно меня прощать. Я ошибся. Подвёл. И сам всё исправлю. Слышишь! Я могу. Уговорю ребят, если только ты разрешишь, организую их. Нет – придумаю что-то ещё. На мотоцикле их стану по одному возить! Катать на тележке! Или вообще..! А если не справлюсь, то… то… исключите меня из Студсовета, ясно!? Миллисента смотрела на Рональда не отрываясь, а тот, чувствуя на себе её взгляд, всё старался как-то одеревенело выпрямиться, но тут же сбивался опять на жестикуляцию. Королева молчала, растерянная, а Кардемонд, видимо интерпретируя это по-своему, выдавил, справившись, наконец, со своими непослушными руками: - Милли, пожалуйста! Дай мне шанс хотя бы раз! Показать, что я могу серьёзно… Только тут до Миллисенты дошло. Нечего сказать – будто до висящего на ветке ленивца в тропиках! Рон бурно протестовал, отказываясь от всякой пощады, был готов пройти через потенциальные неприятности, тяжелый труд, а, в конечном счете, вовсе назначил себе наказание на случай неудачи – и всё для того, чтобы ни при каких обстоятельствах не принять из рук Королевы милость, бесповоротно закрепляющую его в статусе недоросля. Конечно, сама Милли ничего такого не имела в виду. Но оно и помимо её воли отлично выходило. Кому вообще просто так извиняют оплошности, списывают их со счетов, не требуя и не ожидая компенсации? Близким. Любимым. И Рональд очень бы хотел им быть. Но ещё – тем, кто не способен в полной мере нести ответственность хотя бы за самого себя. А чаще всех прочих – зверюшкам разнообразным и детям. Кардемонд вытерпел бы от Королевы любую вербальную порку и колючую вьюгу критики, как и всегда или просто стоя понурившись, или вовсе с задором подбрасывая всё новые варианты выхода из положения. Но мучился из-за её снисхождения, потому что оно убивало в нём надежду если не прямо сейчас, то хотя бы однажды вырасти, наконец, из пажей. Стать для неё кем-то большим. Не случайно Рон так радовался этому глупому посвящению в рыцари. Конечно, надо совсем уже поселиться в мире сладких грёз, не открывая ни дверей ни окон, чтобы решить, будто за дуракавалянием Президента студсовета скрывались какие-то серьёзные и глубокие намёки. Однако, по крайней мере, для себя, как символ всё-таки возможного завтра, Рональд, видимо отметил тот эпизод. А теперь вышло, что именно его Миллисента и припомнила с безжалостной иронией. Что с вас взять? Вы право, даже того, чтобы держать на вас зло, не стоите… Именно сейчас, когда она осознала всё это, Милли сделалось искренне жаль Кардемонда – при том, что сам Рон многое бы отдал, лишь бы Королева испытывала в отношении него какое угодно другое чувство, кроме, пожалуй, презрения – хотя бы и злость. И ещё одно Миллисента поняла отчётливо и ясно: перед нею стоит и не понимает, что дальше говорить, влюблённый юноша. К которому, его чувству, Милли Эшфорд ещё не знает, как относиться. Может с улыбкой. Довольной – или просто весёлой. Серьёзным лицом. Скованным холодом отказа – или… Ничего не решено, и она не обязана выбирать сейчас, её жизнь этим не определяется, не переворачивается, не крутит сальто, заставляя - как и положено такому упражнению - сердце чаще биться в груди и сбиваться дыхание. Нет. Но однажды ей придётся принять решение. Потому, что Рональд Кардемонд – это серьёзно. Ну а тут, в данную минуту… - Эй, Рон, ты чего? Ну? Что ты орёшь? Чудак человек: просит, грозится – а сам не дал мне слова сказать. При том, что я вообще-то согласна на его план. Идея, конечно, не ахти как хороша, а в том, что всё так вышло, есть и доля твоей вины. Но что уж из этого теперь? Собирайтесь, сэр рыцарь – мы должны успеть вовремя, чтобы возглавить поход за этими разнесчастными зеркалами! Милли так объясняла себе принятое решение: в сущности, чего там с этими пресловутыми стёклами? Вся Комната смеха, прямо скажем, не является жизненно важным элементом для Фестиваля. Да, лишиться неприятно. Однако, по большому счёту можно обойтись и вовсе без неё. Зато привлечение внимания – задача первостепенной значимости. А в исполнении аля-Кардемонд транспортировка зеркал превращалась в миниатюрный карнавал. Внимание публики будет обеспечено. Ради такого не грех даже разбить одно, если по ходу движения возникнет какая-нибудь внезапная накладка. Опять же, важно грамотно распределять время не только у исполнителей, но и у руководящих кадров. Сегодня Миллисента может себе позволить проконтролировать, по крайней мере, до поры, всю намечающуюся операцию. А позже, завтра, в самый канун Фестиваля, ей будет некогда даже задумываться лишний раз, изыскивая альтернативные варианты решения проблемы с доставкой. Вот как то так… Сплошной рациональный менеджмент и стремление к сбережению личных ресурсов. А какие ещё мотивы могут быть у завзятой эгоистки? …Разве только горящие глаза доброго друга: они так хорошо транслируют внутреннее душевное тепло, что отлично заменяют грелку. И, пожалуй, ещё чашку-другую горячего кофе. Милли выпала возможность лишний раз взвесить все про и контра, пока Рон бегал к своему мотоциклу. Да-да! В ответ на призыв Миллисенты, Рональд, у которого всё словно озарилось каким-то внутренним сиянием – так, что засветились кончики ушей, и казалось должен загореться яркой лампочкой нос, как у оленя Рудольфа из упряжки Санта-Клауса, ответил, глотая окончания слов: - Сейчс! Я мигм! То есть… Ваш Величеств… Разрешите предложить вам железного жеребца! - Погоди-ка, хитрец! Ты же сам только что доказывал, что в Академию ни на чём не проехать, не так ли!? Мол улицы перекрыты? - Только не для Рона Кардемонда, миледи! Самого быстрого покорителя дороги в Одиннадцатой колониальной зоне и его мотоцикла! Неуловимого! Знающего тайные пути! И… на самом деле петлявшего зайцем по переулкам и подворотням. Ха-ха-ха! А вообще мотоцикл, даже с коляской, выходит куда компактнее, чем авто, так что можно проехать там, где они спасуют. Мы с ребятами встали возле кампусов. Они подкрепиться пошли, а я – сюда. Но кто-то точно уже должен был закончить с ланчем! Я договорюсь: один из парней сразу дунет на фабрику, чтобы там приготовились к нашему появлению. А ты – со мной с ветерком до нужной группы. …Ну, то есть, если хочешь - можно и наоборот: чтобы я один. Да… - А что, разве ты мне не подходишь? – Милли нарочно переиначила и зеркально отразила реплику, с которой начался весь этот их разговор. - Да, - только и сумел ответить Рональд. И понимай его как знаешь! Впрочем… Как раз Королева – знала… Рон улетел – и, видимо, дальше перемещался буквально со скоростью птицы, потому как управился минут за десять, при том, что ему требовалось добежать до кампусов, отыскать там нужных людей, сориентировать, получить согласие, а потом ещё, проверив состояние своего «скакуна» (без этого Кардемонд Миллисенту туда ни за что бы не посадил), подъехать сюда. - Мэм, ваша кавалерия докладывает о готовности! – отрапортовал Рональд, стараясь выглядеть браво, но при этом чуть заметно опираясь на дверную притолоку, чтобы хоть немного отдышаться. Лишь в самый последний момент перед появлением Рона Милли сделала то, с чего по-хорошему следовало начать – посмотрела, у какого именно из отрядов маршрут проходит ближе всего к гетто Сайтама. И поняла, что радость Кардемонда, заставляющая вибрировать вокруг него воздух, во многом преждевременная. Потому, что скоро ему предстоит иметь дело с Билли Хэндсом… …К сожалению, она не ошиблась. Это стало ясно после первого же обмена репликами. К руководителю «Шарманки», первоначально встретившего Миллисенту и Рональда радостно – и даже начавшего рассказывать им с энтузиазмом о своих успехах, стоило ему только услышать новости от нежданно-негаданно нагрянувших гостей (президент Студсовета по зрелом размышлении решила не смущать ничьи умы попытками пересказать по телефону всей запутанной диспозиции вокруг зеркал), мгновенно возвратилось его прежнее неуживчивое упрямство. Переговоры Королева вела единолично, практически сразу отстранив от них Рона. Во-первых, потому, что это в принципе было единственно возможным вариантом – только с нею Хэндс был готов в какой-то мере считаться. Во-вторых же, по той причине, что восторженное выражение Кардемонда, которое не сходило у него с лица всю их совместную с Милли поездку, да так и осталось при нём после прибытия, явственно вызывало у Билла острые приступы изжоги, тем самым портя дело. Внучке директора Академии стоило огромного труда настоять на своём и развернуть всю колонну в новом направлении, однако Уильям Хэндс внутренне так и не смирился с её «произволом», а потому, продолжая кипеть, бросил в самом конце: - Хорошо! Как знаешь, Эшфорд! Сделаю то, что скажешь. Но только… если этот, из-за которого заварилась вся каша, не будет просто так прохлаждаться! Пускай трудится! Ведь может же он что-нибудь полезное делать, или только вредить? «Этим» был ни кто иной, как Рональд. Они никогда прежде не «цапались» с Биллом, да и вообще редко пересекались. Вряд ли Хэндс действительно так уж сильно хотел именно Рона оскорбить – скорее просто сорвать на ком-нибудь гнев, а по-прежнему то и дело блестящая зубами, обнажаемыми то в одной, то в другой безадресной улыбке, физиономия Кардемонда окончательно стала вызывать у музыканта пароксизмы бешенства. Но зато Миллисента очень хорошо понимала, чем может быть чревата такая грубость при нынешнем состоянии Рональда. Не ровен час, он просто бросится на обидчика с кулаками, что, принимая во внимание разницу в комплекции, рискует окончиться для Кардемонда плачевно. Или… да мало ли что!? Стараясь смягчить положение, Милли уверенно произнесла: - Давай-ка повежливее, Уильям! Ты всё-таки о члене Студсовета высказываешься! И да, у меня нет нареканий и претензий к Рональду Кардемонду. Уверена… Окончить Королеве не довелось. Потому, что её прервали. Впрочем, к этому моменту она и сама смекнула, что тушит пожар бензином. Просто уведи она Рона прочь под каким угодно предлогом – и тот, вероятно, почти сразу выкинул бы Хэндса из головы. А так... Естественно, Рональд принял вызов. И не безразличного ему «шарманщика», а самой Миллисенты, которой пришлось его, неспособного самостоятельно постоять за себя, защищать. - Нет-нет! Хорошо! Я буду работать! – воскликнул Кардемонд одновременно запальчиво и чуть смущенно, - Я… - Ты за рулём, забыл? С твоим мотоциклом… - Не важно! Попрошу кого-нибудь отогнать его в Академию. Ведь есть же здесь хотя бы один парень с правами? Разумеется, такой в группе, состоящей преимущественно из старших ребят, нашёлся. Милли оставалось только одобрительно махнуть рукой, признав, что показавшаяся ей такой удачной уловка не сработала. Чтобы Рон вручил буквально первому попавшемуся собрату по Академии, даже не приятелю, ключи от своей разлюбезной рычащей зверюги..? Видимо сейчас Рональда вообще ничем не прошибить. Как назло опять влез со своим ворчанием Билли, завивший: из-за Кардемонда он де лишился человека, так что теперь ему по справедливости следует пахать за двоих, или от него всё равно не будет никакого толка. Миллисента глянула на Хэндса с таким свирепым выражением, что даже этот здоровый боров мгновенно и без вопросов осознал – лучше примолкнуть. Вот только слова уже вылетели у Уильяма изо рта, так что Королева при всём желании не могла запихнуть их обратно. - Я компенсирую! Сейчас… Я придумаю… Президент Студсовета решила было, что Рональд вызовется на роль носильщика, причём без всякой смены, или взвалит на себя какую-нибудь ещё чрезмерную физическую нагрузку, так что, когда тот произнёс слово «Варьете!», она, не успев даже понять до конца, что тот имеет в виду, испытала заметное облегчение. Только после того, как Кардемонд с той же решительной интонацией прибавил «Конферансье!», сбитая с толку Милли спросила: - Чего? - Внимание, - отозвался Рон предельно серьёзно, - Оно нам нужно в первую очередь. И я его обеспечу. Устрою спектакль, - Рональд говорил это таким тоном, точно собирался на войну, - Пошли! - Эй! А ты.., - начал было Билл, глядя на то, как Кардемонд, никого не дожидаясь, решительным шагом двинулся вперёд. - Пошли!!! – рявкнула на руководителя Шарманки Миллисента, - И боже тебя сохрани ещё хоть что-нибудь выдать в адрес Рона! Тихонько бурча себе под нос нечто вроде «ненормальные», Хэндс ретировался куда-то в направлении хвоста колонны – поднимать её «в ружьё». Будто лопнул и выпустил воздух огромный пузырь подала голос труба. Заиграла музыка. Представление началось… Милли знала, в общем, что Рональд – человек артистичный. Однако ничего подобного она от него не ждала! Кардемонд, оторвавшийся от отряда метров на пятьдесят, устроил настоящую феерию. Он разыгрывал журналиста в прямом эфире («Мы ведём нашу передачу с улицы, по которой ходило множество достойных членов общества – но ещё больше даже не подозревало о её существовании. И мы, твёрдо стоя за свободу слова и информации, будем точнейшим образом передавать всему миру любые новости отсюда, из самой подмышки Нового Токио – даже если их тут нет»), изображал старого пирата с хриплым голосом, объявлял себя «явным руководителем тайного общества Можжевеловых рыцарей» по имени «Тридцать-семь-с-половиной-и-это-как-минимум», что намного круче и крепче, чем распиаренный Зеро. Рон пытался бить чечётку, отплясывал хорнпайп, хромал, словно его левая нога – это деревянный протез, шатался, будто в стельку пьяный. Он кукарекал, пел «Поминки по Финнегану», наскоро модифицируя текст, сочинял на ходу лимерики. И при этом всё перечисленное тесно переплеталось с непрестанной рекламой Фестиваля. Рональд громогласно вещал, будто средневековый глашатай, удивительно точно копировал голоса телеведущих, косил под коммивояжера – из тех, что невероятным образом сочетают приторную вежливость с возмутительной настырностью. А главное – не умолкал буквально ни на мгновение. Посулы Кардемонда были как один совершенно безумными, однако запоминающимися, и, что особенно удивительно, нельзя было сказать, что Рон в чём-то врёт. Он обещал гостям Фестиваля викторины со сложными ответами на простые вопросы, раздачу всем желающим жалованного гражданства Неверленда и материализацию… реальности. Чудовищной скороговоркой давалась абсолютно надёжная гарантия исполнения всех обязательств, ведь Тридцать-семь-с-половиной не бросает слов на ветер, не будь он «близкий друг родственницы бывшего доверенного советника Его Величества». И ведь даже в этой подчёркнуто комичной в своей громоздкости формулировке Рональд нигде не кривил душой! Понемногу, однако, Кардемонда стало заносить. Рон взялся за продовольственный вопрос и принялся вовсю расписывать меню Фестиваля. Пока Рональд вещал о «самой большой в мире воображаемой пицце» и «свежеиспеченных молодых дарованиях» Милли не беспокоилась, однако вскоре последовали новые эскапады. Например, такая: «Вас ждёт славная британская кухня, а не сырая рыба, или какой-то там азиатский салат-всё-подряд, куда крошат морковку, капусту и яблоки с ананасами, который всех бесит!» - президент Студсовета сомневалась, что одиннадцатые оценят такой взгляд на свои привычки и рацион. Между тем Кардемонд и не думал останавливаться. Он пообещал, что «У нас вы можете делать всё, что только захотите, со своими апельсинами – и никто не скажет о вас дурного слова!», заявил, мол, ввиду крайней занятости генерал-губернатора, Орден Можжевеловых рыцарей не сумел получить от неё рецепт немецкой отбивной аля-Кюсю, но это не повод печалиться, ведь у нас всегда остаётся славный ростбиф! Тут же последовала песня. Протянув в последний раз строфу «Старый-добрый английский ростбиф!», Рон каким-то невероятным кульбитом перескочил на горький учительский хлеб – традиционное блюдо преподавателей Академии Эшфорд. Наконец, Рональд торжественно провозгласил, что на Фестивале будет вообще всё, что душе угодно… кроме скучного постылого пудинга, который противен Тридцать-семь-с-половиной и прочим порядочным людям. Уже здесь Миллисента заподозрила неладное. Почуяла, что, а точнее кого именно подразумевает Кардемонд. А тот и рад был добавить жару: есть де такой премерзкий Пудинг, от которого вечно несёт машинным маслом. Пресный, ни капельки не интересный и ещё… Последней каплей стала фраза про то, что с пресловутым Пудингом имеют дело лишь молодые и неопытные хозяйки, ещё не знающие что почём в кулинарии. Милли решительно принялась сокращать дистанцию до распоясавшегося остряка. Королева собралась более чем прозрачно намекнуть дорогому Ронни, что он несколько зарвался, и заткнуть этот фонтан красноречия. Однако, стоило ей приблизиться и рассмотреть Рона ближе, как гнев её сменился… нет, не на милость, но скорее на самый натуральный испуг. Рональд Кардемонд был похож на загнанную лошадь. Буквально – примерно так смотрелся на финише конь–победитель скачек в день открытия Ипподрома Кловиса. С лица и шеи Рона так и лил пот, рубашка промокла насквозь и даже покрылась в паре мест какой-то странной пеной. За всем задорным кардемондовым дуракавалянием Миллисента совершенно позабыла о времени, а главное о том, как много усилий добровольный комедиант на них тратит. Он и про пудинг то злосчастный, то бишь графа Ллойд-Асплунда, вспомнил и заговорил наверняка, чтобы как-нибудь взбодриться, дав шоу новый импульс! Хотя бы через злость. Сил уже не осталось, но если они нужны, чтобы публично пропесочить и высмеять ненавистного соперника, то можно наскрести ещё немного! И пусть только Милли будет понятна суть – в общем-то, ей одной и предназначено изначально всё представление Рональда… Миллисента Эшфорд глядела на своего пажа – такого знакомого, привычного – и не узнавала его. Вернее нет, не совсем так – он будто двоился. Вот - мальчишка, делающий вроде бы то же, что и всегда, с которым весело и мило играть в принцессу. Почти взаправду. Да, именно. На этом то «почти» всё и стоит, словно гриб на тонкой ножке. Замок, который можно надстраивать как угодно высоко, не опасаясь за прочность фундамента или целостность конструкции, потому как заведомо знаешь – он воздушный. А вот – юноша. Который не прыгнул по глупости и на авось в котёл с неприятностями, одним вдохом набравшись храбрости, но осознанно, проявив выдержку, совершил ради своей Королевы подвиг. Пускай не самый большой и в своём особенном стиле. Комедиантский. Ну и что!? Можно подумать ты – образец взвешенности и здравого смысла! Внучка лорда Артура Эшфорда осознала всё это твёрдо и ясно. А ещё поняла: если Рон будет и дальше продолжать в том же духе, то в какой-то момент просто свалится ничком на обочину дороги от изнеможения. Ничего действительно серьёзного с Кардемондом, конечно, не случится: он молодой и здоровый. Но будь Милли проклята, если позволит этому произойти! Надо что-то делать! Только вот Рональд определённо закусил удила: попробуй президент намекнуть ему на важность отдыха – и он наверняка станет выделывать свои коленца вдвое интенсивней и чаще. Прерывать Кардемонда грубостью Миллисенте не хотелось. Ей было нетрудно придумать нечто колючее, ткнуть им Рона в беззащитный бок, заставляя его разом сдуться и поникнуть. Но… он этого не заслужил! Кардемонд клоунничает, однако внутренне – тут уж никаких ошибок - ощущает себя вдохновенным поэтом, на ходу сочиняющим и исполняющим оду своей музе. В конце концов, сам Рональд предпочёл бы обморок публичному унижению от той, для кого он согнал с себя семь потов. Пренебречь его чувством и выбором? С другом в принципе лучше так не поступать. Пускай он смешон, пусть тебе кажется, что всё – из лучших побуждений. Теперь же, когда Милли прониклась к Рону новым уважением – настоящим, без всяких ироничных скидок… Нет! Если только как-нибудь иначе… Хорошо! Допустим… раз нельзя остановить или перебить, то можно ещё попытаться заглушить. Если заиграет во всю мощь оркестр, то Кардемонду придётся заканчивать – но не потому, что он сдался, или в нём перестали нуждаться. Просто момент такой настал. Пора передать другим эстафетную палочку. Миллисента, не дойдя до Рональда (настолько увлечённого – или отрешенного, это как посмотреть, что он даже её не заметил) буквально несколько шагов, поспешила развернуться назад, чтобы разыскать Уильяма Хэндса. - Меняем формат, Билл! Теперь идём до места назначения без остановок – и без перерыва играем на ходу. Ясно!? - Эшфорд! Ты… У тебя вечно семь пятниц на неделе! Чего теперь случилось? - Какая разница!? Просто сделай что просят. - Нет, ты сначала… - Живо! Иначе я буду дирижировать! Слышишь!? А ты – расхлёбывать ту какофонию, которая у меня получится! Хэндс в сердцах плюнул под ноги, но всё-таки повиновался. Вскоре вся колонна эшфордцев огласилась звуками музыки. И это сработало! Рон - не сразу, постепенно – затих. Он будто и вправду выпал из какой-то круговерти, заозирался по сторонам. Милли казалось, что Кардемонд высматривает именно её – и она поспешила перебраться в самый тыл отряда. Миллисента Эшфорд понимала, что им следует поговорить – но как раз по этой причине не хотела до поры тесно пересекаться с Рональдом. Королева была ещё не готова. Между тем Белые арлекины маршировали по Новому Токио – и, видит бог, даже с учётом Зеро и всех его безумств, ничего более сумасшедшего город ещё не видел! Вероятно именно неизгладимым впечатлением, которое произвел вид приближающейся с шумом и грохотом невиданной кавалькады на владельцев фабрики, объяснялось то, что заказанные стёкла президенту Студсовета Академии Эшфорд с её «сопровождающими» выдали удивительно легко и быстро, без каких-либо проблем или проволочек. И вот тогда действо достигло своей кульминации! Обратный путь… Наверное со стороны это больше всего смахивало на какой-нибудь сатанинский ритуал: множество людей в колпаках и длиннополых белых одеяниях под диковинную и громкую музыку несут на вытянутых руках, словно неких идолов, ослепительно сверкающие стёкла, в которых весь мир вдобавок отражался в искаженном виде. Шарманщик-Билл, которому видно надоело попусту досадовать на окружающий бедлам, сублимировал накопившееся раздражение через творчество: он стал неутомим и буквально вездесущ, извлекая из своего оркестра максимум того, на что тот был способен. Милли вдруг вспомнился зачин из сказки про Снежную королеву, где тролль, злой как сам дьявол, сделал волшебное зеркало, чтобы поглумиться над всеми живущими - и даже над господом богом. Именно его осколок в итоге попал Каю в глаз, став причиной всех бед. От смешного до страшного порой всего полшага. Нелепое и противоестественное способно вызвать как весёлый хохот, так и леденящий ужас. А ведь среди множества случайных зрителей, наблюдающих сейчас за передвижением колонны эшфордцев, наверняка есть тот, кто без шуток, совершенно искренне испуган таким зрелищем. И, с учётом того, что главным организатором, руководителем, во всех смыслах слова направляющей силой отряда Белых арлекинов выступает Миллисента, получается это она обрела власть вызывать подобные эмоции у совершенно незнакомых людей! Признаться, Милли и сама не понимала, как ей относиться к подобному открытию. И лестно вроде бы, и как-то неловко что ли... Впрочем, очень скоро мрачные мысли покинули голову Миллисенты. Куда более приятные образы захватили её: Королева... нет, что там - императрица-триумфаторша торжественно шествует по городу! Все взгляды прикованы к ней и её процессии! Конечно, ко всему этому следовало относиться со хорошей долей иронии, но... Здорово же, как ни крути! Зеркала блистали на солнце так, что казались громадными бронзовыми щитами. Только что колесницы не хватает с квадригой вороных коней. Как оно там было у каких-то античных героев-воителей - спартанцев вроде бы? Со щитом, или на щите! Даа... В какой-то момент Милли даже заблажилось буквально залезть на одно из стёкол, чтобы оттуда обозревать окрестности орлиным взором победителя. Разумеется, реально делать этого она не стала: в противном случае существовал риск, что чаша терпения и без того нежданно-негаданно оказавшихся мобилизованными в шерпы-носильщики ребят окончательно переполнится, студенты Академии Эшфорд устроят против своего бессменного Президента путч и прямо как есть оттащат взгромоздившуюся на кривое зеркало Миллисенту на попечение докторам. Спеленайте поскорее эту ненормальную в смирительную рубашку, пока она не учудила чего-нибудь ещё. Как же! Руки и ноги можно связать, но работа мысли неостановима! Распутаюсь, выкарабкаюсь, устрою себе реставрацию и белый террор для всех несогласных. А самых злостных якобинцев принесу в жертву всемогущей богине Фантазии и отдам на опыты доброму доктору Любопытство! ...Хм, с такими воззрениями ты была бы прямо образцовая мадам Ллойд-Асплунд. Он строит найтмеры, а ты - всех, кто только попадётся... Тьфу, ерунда! Может и правда с таким бардаком в голове лучше к медикам? А всё-таки хорошо... Милли казалось, что большинство её белых арлекинов разделяют то же чувство, хоть они и несут сейчас нелёгкую ношу. Во всех смыслах. Миллисента всё чаще видела улыбки на лицах, отмечала дружную ритмичность шага. Они двигались сквозь Новый Токио, будто волнолом, разбивая его будничную рутинную жизнь. Прохожие спотыкались, оборачиваясь им вслед. Иные вовсе забывали на время про свои дела и принимались наблюдать за колонной, следуя чуть поодаль. Несколько раз им что-то кричали на японском. Президент Студсовета Академии Эшфорд не знала на языке прежних хозяев земли, ставшей Одиннадцатой колониальной зоной Британской империи, ничего, кроме «здравствуйте» и невесть что конкретно обозначающего грозного выкрика «банзай!». А потому реагировала она на любые проявления внимания так, как это делала бы кинозвезда, или чемпион мира в каком-нибудь виде спорта, только-только завоевавший свою золотую медаль. Милли неспешно и мягко махала в знак приветствия рукой, едва заметно наклоняла на бок голову, или слегка трясла сжатые вместе ладони в символическом приветствии. Один раз, правда, она даже сподобилась, не взяв толком никакого прицела, выстрелить куда-то воздушным поцелуем. Судя по тому, что раздававшиеся до этого восклицания вдруг резко оборвались, Миллисента попала - и эффект оказался оглушительным. И никаких вам языковых барьеров! С другой стороны, когда они добрались до районов среднего класса, схожим образом Милли отвечала в итоге и на замечания, сделанные на родном языке... Пару особенно злобных жлобов, грозивших вызвать полицию, взял на себя крепко сбитый и рослый Теренс Конгрив. Впрочем, поняв, что странные люди в балахонах проходят мимо, не задерживаясь в их вотчине, те и сами вскоре отстали. Напротив, всё больше становилось тех, кто с осторожностью и держась на некотором удалении, примыкал к неожиданно возникшему из ниоткуда карнавалу. Сперва их было человек пять или шесть. Затем стало больше. Следом возникла целая группа каких-то матросов, шумных и пьяных - они шествовали вместе с эшфордцами добрых три квартала. Сворачивая восвояси, приземистый бородач, которого Миллисента окрестила Боцманом, оглушительно свистнул, а затем, поняв, что привлёк к себе внимание, показал здоровенный и мозолистый большой палец. На перекрёстке Альбион-роуд и Альфред-стрит за Белыми арлекинами увязались новые незваные компаньоны - две бездомные собаки. Псы были тощие, но крупные. Они носились туда и сюда подле колонны, непрерывно облаивая её в целом и каждого человека, оказавшегося к ним ближе остальных, в отдельности. Особенной опасности от них ожидать не приходилось, однако парочка здорово действовала на нервы, а главное - отпугивала любознательную публику, которой можно было вручить пригласительный буклет. Хэндс - и тот сделал перерыв, прекратил дирижировать, подобрал где-то осколок кирпича, а затем явно намеревался разобраться с возникшей проблемой методом библейского Давида, только обойдясь без пращи простым метким броском. К счастью избавиться от помехи получилось без смертоубийства (хотя у Милли были большие сомнение в том, что Билл сумел бы попасть в цель). Всё тот же Теренс, даром что сильный, но неуклюжий малый, едва не уронил хрупкую ношу. Зеркало подхватили в последний момент каким-то чудом, когда вместо прежнего горизонтального положения оно уже было наклонено примерно градусов на сорок пять, а то и все шестьдесят. И как итог совершенно случайно несущаяся во весь опор собака отразилась в стекле. У бедной псины даже не было возможности уклониться от мчащегося прямо на неё монстра, то тонкого и длинного, то напротив почти шарообразного. Надо было видеть что сделалось с несчастной! Она тормозила всеми четырьмя лапами, захлебнулась собственным лаем со странным хлюпаньем, а глаза у неё чуть не выскочили из орбит. Миллисента не удивилась бы, если б собака так и околела от потрясения. Вот тебе и смех, оборачивающийся страхом! Со скулежом и воем псы пропали из виду, будто их ветром сдуло. Первым прокричал победный клич Хэндс, отшвырнув в сторону так и не пригодившийся снаряд, а вскоре уже все белые арлекины как один дружно ревели, словно бы одолев самого настоящего врага, яростного и беспощадного. Дальше уже началась полная вакханалия и шабаш. Сперва решили подвергнуть остракизму Конгрива - за небрежность. Выражался он в том, что его обступили со всех сторон, выставив вперёд зеркала, так что Теренса сплошняком окружили собственные искажённые копии. Конгрив предсказуемо возмутился, заявил, что наоборот всех спас и потребовал того же наказания для Алистера Шеклтона, который, оказывается, тайно таскал с собой бутерброды с ветчиной, тем самым приманив собак и создав угрозу товарищам. Да к тому же ещё и не делится, жадоба эдакая! Доводы Теренса показались высокому собранию убедительными. Ну а после Шеклтона за старые и новые обиды карать стали всех, кого не лень. Группы эшфордцев кружили по дорожкам сквера Темпл-филдс, ловя друг друга в окно кривого зеркала, слепили противника умело направляемыми бликами, орали дразнилки. Процесс разгорелся стихийно, однако Милли ему как минимум попустительствовала. Конечно, в качестве издержек можно было недосчитаться стекла или двух, но... Все они, без пяти минут выпускники самого лучшего и элитного учебного заведения этой колонии, завтрашние дипломированные учёные, преуспевающие бизнесмены, практикующие юристы и родовитые аристократы балуются, как малые дети - да с таким искренним, разудалым и безоблачным весельем, словно у них по венам бегает не кровь, а газированная шипучка! И это, чёрт возьми, превосходно! Миллисента Эшфорд не сомневалась - такое стоит дороже каких угодно зеркал. Тем более, она вдруг поняла - больше подобного в её жизни не будет. Оно не повторится. И Милли однажды непременно станет по всему этому скучать. Хотя ну его! Ишь чего выдумала? Скучать! Если Миллисента помнит верно, Академия и всё, что относится к ней, находится в собственности лорда Артура. Вот и чудно! Остаётся только уговорить дедушку оставить всё наследство любимой внучке! Милли как полноправная хозяйка сама себя сделает директором - пожалуй, самым весёлым, какого только знала история. Ох и разгуляется она тогда! Фестивали? Пожалуйста, хоть каждую неделю! Вечный праздник непослушания! Самое забавное здесь то, что всё в принципе может сбыться! Артур Эшфорд не вечен - и он скорее завещает своё дело тому, кто хотя бы на словах вызовется его сохранять, а не избавится от него немедленно, продав первому же платёжеспособному покупателю. Репутацию семьи сильнее, чем сейчас, Миллисента не погубит. Денег хватит - во всяком случае, если уж совсем не уподобляться каким-нибудь древневосточным деспотам. Но нет, Милли не станет выкидывать такую шутку - слишком многих она напугает, а не рассмешит. Да и она сама... Каждому возрасту - свой Фестиваль. Их не должно быть слишком много... Когда Белые арлекины закончили свои игрища, они уже с трудом держались на ногах. По согласованию с Королевой Билл дал окончательный отбой оркестру, который просто не попал бы в ноты, если б опять взялся за инструменты. Впрочем, невзирая на усталость и отсутствие музыки, настроение у всех было просто превосходное. Светило яркое солнце, но время от времени набегающие тучки не позволяли ему излишне припекать, даря тень и прохладу. Единственное, чего Миллисента опасалась, так это того, что при утихшей Шарманке вместо неё вновь включится Кардемонд. До Академии осталось чуть больше километра, так что он едва ли успел бы по-настоящему разогнаться. Тем не менее, Милли как идущий полным ходом крейсер выкатилась на Рона, похлопала его по плечу, сказала: - Зайди позже ко мне в Студсовет. Есть разговор. Хочу тебе рассказать кое-что по секрету. И тут же была такова. Хотя, конечно, Королева оглянулась мельком, чтобы удостовериться, произведён ли правильный эффект. Оказалось, что да - и ещё как! Рональд был счастливый и ошарашенный. А Миллисента... Президент студсовета всю оставшуюся дорогу складывала птичками и пускала в полёт оставшиеся нерозданными буклеты. Два даже удалось метко послать прямиком в раскрытые окна каких-то домов. Ей было тепло и вольготно. Милли честно собиралась вознаградить Кардемонда за всё сегодняшнее, да и остальное, более раннее тоже, своей тайной. Поделиться с ним тем, как оно на самом деле было с графом Ллойд-Асплундом. Но стоило только Миллисенте несколько удалиться от Рона, потерять из виду его лицо, как она тут же почти передумала. Ты ведь не сказала, какой именно секрет! И он не знает... Можно рассказать о чём-нибудь совсем другом. Или вообще выдумать «тайну». Или смолчать. Или всё-таки... может нет? А может да? На Милли напало фривольное настроение, она наслаждалась этой неопределённостью до самых ворот Академии, где ребята из отряда Хэндса всё-таки нашли в себе силы сыграть на прощание последний салют в честь Королевы. А потом... стало разом и похоже и совсем по-другому. Сначала на Миллисенту стайкой галок налетели балетные девчонки, требуя разъяснить, что это за выдумка с Белым и Красным найтмером пришла в голову Президента, и как им прикажете их изображать? Повторяя па лебедей, только в других костюмах, или всё-таки иначе? Слева докладывали: помещение под комнату смеха готово, и, если нет других распоряжений, то мы пошли монтировать. Справа сообщали: третий отряд умудрился куда-то задевать валторну - хотя непонятно, как вообще можно было её потерять? Поверх всех голов разносился чей-то звонкий голос, рассказывавший, перемежая слова раскатами хохота, про Фила Купера из пятого, который постоянно путался в балахоне белого арлекина и до того осатанел, что обрезал его на манер килта, да так и ходил потом по городу. Все, даже обеспокоенные балерины, пребывали в состоянии какого-то весёлого ажиотажа, а вместе напоминали шумный птичий базар. Милли, даром что только вернулась из всё-таки довольно выматывающего похода, держалась как леди-хозяйка на многолюдном приёме. То есть одаряла каждого, очутившегося рядом с ней, ясной и широкой улыбкой, бросала ничего не значащие фразы, тем не менее, казавшиеся уместными и остроумными. Никого не обделяя вниманием, нигде не задерживалась дольше, чем на двадцать секунд, и с ловкостью, которой позавидовали бы кошки и профессиональные гимнасты, лавировала между локтями да спинами. Миллисента не ответила ничего определённого даже настырным «лебедям» (надо будет непременно взяться за ум и решить вопрос хотя бы в отношении костюмов - а дальше от них уже станет можно плясать: во всех смыслах слова), однако как будто ни один из эшфордцев не остался обиженным. В каком-то перманентном кружении, точно бегун с препятствиями, скачком преодолевая встававшие перед нею преграды, она с чувством довольного собой превосходства достигла помещения студсовета, открыла его двери, воображая себя атлетом, разрывающим грудью финишную ленточку... И застыла внутри, увидев одиноко стоящую посреди комнаты фигуру Рональда Кардемонда. Но как!? Он что, сквозь пол просочился, или способность к телепортации в себе открыл? Рон молчал - и на контрасте после грая холла и коридоров, его немой вопрос звучал особенно оглушительно. Милли поняла, что попалась. Она ощущала себя девочкой егозой, которая, напевая песенку про Малышку Бо-Пип, случайно завернула вместо кинозала с мультфильмами в консерваторию, где дают Реквием Моцарта. Это просто как в стенку с разгону влететь! От удара о кардемондов прямой напряжённый взгляд Миллисента Эшфорд растеряла всё своё красноречие, уронила всегда пригретого на груди хорька иронии и ерничанья, да так и замерла тонким столбиком, словно африканский зверёк-сурикат. Если бы кто-нибудь вошёл в студсовет, или произошло что-нибудь - в общем то не важно что, она бы, конечно, оттаяла, позволив, словно эскалатору, везти себя прежней простенькой радости. Но нет... Пауза затягивалась. Милли копалась в себе, как в старом шкафу, где вещи сложены бессистемно и путано, ища точку опоры, с которой станет возможно начать. Как вдруг... - Ты собиралась сказать мне что-то, - произнёс Рональд твёрдо. То, что первым начал разговор именно он, поразило Миллисенту до глубины души. Тут же собачонкой, которой наступили на хвост, растявкалось самомнение Королевы, выражая свой решительный протест. Да что себе позволяет этот паж!? Я ещё подумаю, стоит ли... Кто он такой, чтобы подгонять, ставить в неудобное, безвыходное положение!? Рыцарь можжевеловый! То, что я вообще... А потом внучка лорда Артура Эшфорда заткнула его, резко и строго. Милли любит эту свою раскормленную левретку - почти милый девчоночий эгоизм, не собирается отказываться от неё совсем, выгонять вон из сердца. Но иногда ей надо давать ногой под столом. Как сейчас, например. Она собиралась уже начать свой рассказ - не так уж важно с чего, главное приступить, стартовать, а там как получится. Но вдруг что-то встрепенулось в ней. Новое. Похожее не на слюнявого мопса или курчавого пуделя, а на узкомордую элегантную борзую. Женское и взрослое. Миллисента плавно подошла к Рональду и почти шёпотом произнесла, чуть растягивая слова: - Да. Секрет в том, что я хочу плюнуть, забросить все дела и на оставшуюся часть дня отправиться кататься по Новому Токио. Может «близкий друг родственницы бывшего доверенного советника Его Величества» мне в этом помочь? Скажем, воспользовавшись своим мотоциклом? Рон в ответ кивнул, медленно наклонив голову. Произнёс: - Хорошо. Конечно. И вышел, не прибавив ни словечка. Спокойненько так, не спеша. Милли проводила его взглядом, изумляясь - в который уже раз за день, и тут же поправляясь: нет-нет, конечно всё правильно. А потом были скорость, ветер в лицо, змеящиеся ленты дорог. Как она оказалась на них? Куда они её заведут? Миллисента Эшфорд не знала точно, что делает. Рональд Кардемонд не спешил ей подсказывать. Он вообще был необычайно молчалив - только гнал своего железного коня: вперёд, вперёд, вперёд! Милли не сомневалась в том, что Рон на короткой ноге с мотоциклом, однако такого не ожидала. Может это - вдохновение? Если и так, то весьма тёмное. Кардемонд едва ли улыбнулся хоть раз за всё время езды, будто молотком припечатывал односложными ответами остроты Миллисенты, или протыкал их насквозь кратким «ага», пришпиливая несчастных, словно энтомолог булавкой каких-нибудь бабочек. Милли хотелось бы списать поведение Рональда на усталость, а он просто обязан её испытывать после своего недавнего бенефиса. Однако к чему врать самой себе? Королеве было совершенно ясно: Рон догадался, что его обманули! И, пожалуй, что куда хуже, почувствовал вдобавок – от него пытаются откупиться. В любом другом случае совместная мотопрогулка с Миллисентой моментально разогнала бы для Рональда все облака на небе, сколько б их там ни теснилось. Но когда полной ложкой наливают сладкого сиропа вместо правды... она сразу начинает видеться исключительно горькой. Кажется, будто под густым слоем сахарной пудры скрывается нечто отвратительное, неперевариваемое. Да и просто мерзко это, когда то, что для тебя – счастье, для кого-то – всего-навсего уловка, наскоро выставленная ширма. Вынужденная мера. Милли прекрасно всё понимала и… не предпринимала ничего: она наслаждалась моментом. Внучка лорда Эшфорда знала – стоит ей заговорить о своих взаимоотношениях с графом Ллойд-Асплундом, или напротив недвусмысленно дать понять Кардемонду, что ему больше нечего ждать, как странная магия закончится. А ей было необычайно хорошо! И не простой, во всех смыслах слова лёгкой радостью ребёнка. Иначе. Свежо, остро, пьяняще! Вроде бы это Рон собирался прыгать с Токийской башни – почему тогда Миллисента ощущает себя словно на самом краю стоящей, уже перекинувшей обе ноги через парапет? Новые чувства: сразу – и так много. Знакомое, прежнее никуда не делось: оно есть, но там, внизу. Маленькое. А ты возвышаешься над ним. Жутко до счастливой оторопи! Наверное, нечто похожее испытывали первопроходцы, высадившиеся на землю Нового Света. Обнаружившие, что в известном, в общем-то, мире существует нечто ещё. Огромное. Неизведанное. И они теперь должны вступить во владение им. Или, напротив, раствориться в нём и пропасть… В любом случае обратного пути нет. Увиденного не развидеть. Новый Свет! То, что составляло целую их вселенную – и то, что открылось им теперь, имеет равный объём и вес. В голове не укладывается, а сердце уже тянется - жадное и отважное сердце конкистадора! Это не готовый сундук с сокровищами, не рай. Среди здешних чудес водятся, без сомнений, и непонятности, и неприятности, и совсем нешуточные опасности, а то и ужасы, леденящие кровь. Но как раз в этом прелесть! Распечатать, распробовать самому все чудеса! Она и сидящий рядом мужчина… Милли пока не решалась давать имена вещам в этом новом мире. Однако совершенно точно не собиралась опасливо отскакивать от края назад, грузиться обратно в шлюпку. Казалось бы, Миллисента уже совершила свою кругосветку по океану эмоций, когда творилось их с Хайрамом совместное – и, однако ж, сугубо индивидуальное безумие. Ей бы на берег, в длительную и спокойную стоянку. Ан нет! То была игра. Вышедшая из под контроля. Милли далеко не сразу поняла, каковы ставки, чем грозит проигрыш, а осознав это, едва не впала в отчаяние. Сегодня, сейчас, играть Королеве не хотелось. Даже по своим правилам и с джокером в раздаче. Только жить. Как оно есть, как получается. Хотелось слушать. Смотреть. Тем более, кругом обнаруживалось до странности много нового. Ей нравился серо-синий, погружающийся в сумерки город. Здания, угловатые и выпуклые, озарённые последними лучами уже закатившегося светила, отраженными от туч – скалы, зубьями выступающие из пучины. Огни автомобилей – морское придонное чудовище со множеством красных глаз, ползущее по серому асфальту. Золотые слитки освещённых окон. И ещё ей нравился человек, находящийся совсем рядом по правую руку. Серьёзный. Отстранённый. Рональд не выказывал обиды, но и не делал вид, что всё отлично. Не выпрашивал косточки, виляя хвостиком – и не рычал. Размышлял. Ждал. Лелеял надежду, однако не размахивал ею, как факелом, а опустил в самое своё нутро, будто в сосуд. Её отблеск едва читался в глазах. Рон Кардемонд не рисовался, не пытался строить храбреца, или крутого лихача. Все его повороты, обгоны, торможения совершались почти бессознательно, проходя по самой периферии ума. Это и поражало. Сочетание автоматизма мастера и какой-то дерзкой злости – спонтанной, отражающей, будто зеркало, потаённые мысли водителя. Рональд не катался, нет – он заставлял дорогу себе повиноваться. Кардемонд маневрировал, подчиняясь одному только чутью, и ни разу не поинтересовался мнением Миллисенты относительно маршрута. А Милли хотела ехать с ним. Она не удивилась бы, если б Рон вдруг понёсся вон из города. И не воспротивилась бы! Не пожалела! Не напряглась! Если бы они вернулись в Новый Токио под утро. Если бы у них закончился внезапно бензин возле какой-нибудь горы, которой даже местные не удосужились придумать имя. Если… Да что угодно! Глубоко за полночь на всеми забытом просёлке Миллисенте Эшфорд было бы также хорошо, тревожно – и одновременно по-настоящему спокойно, как теперь. Милли поняла – ей хочется признаться Рональду… Миллисента набрала воздуха в грудь, а затем поспешно заговорила о самом важном - генеральном конструкторе Управления перспективных разработок и отношениях с ним. Это же – то признание, которого так ждал Рон (и не просил его). Тайна, о которой Милли хотела любым способом умолчать (и не вспоминала про неё с той минуты, когда взревел мотор). Ведь так? Полтора часа назад это было несомненной истиной. Почему же теперь Миллисенте кажется, будто она ошиблась лестницей и вместо Пещеры Чудес спустилась в чулан со швабрами, вёдрами да старым половиком? Последний в принципе можно силой воображения превратить в ковёр-самолёт, но, зная что рядом, в шаге всего лишь, есть настоящее чудо, больше не получается. С каждым сказанным словом Милли всё сильнее чувствовала себя дурой, которая, стоя на пыльной ткани, абсолютно серьёзным тоном вещает подлинному взаправдашнему лётчику о виражах, петлях и бочках. Волшебство улетучивалось струйкой голубоватого факирского дыма – неудачный фокус. А в голове рефреном звучал жалкий и непристойный звук понемногу сдувающегося воздушного шарика. Она рассказывала про всё – свой визит в трейлер инженерного корпуса, растерянность Ллойд-Асплунда, собственные слёзы, утреннюю встречу посреди парка. Не способная посмеяться над собой и старающаяся не сбиться на сумбурную истерику (хотя та куда лучше отражала бы суть), Миллисента вещала веско. Как же – такая значительная история! Рональд не перебивал, не задавал вопросов. Внимательное выражение лица. Ни намёка на цирк, нарочитую весёлость клоуна – и никакой петушиной бури в стакане с мальчишескими громами и молниями. Младшей представительнице рода Эшфордов чем дальше, тем больше делалось стыдно за то, что Кардемонд – взрослый, настоящий (а Рон сейчас был куда старше её) - выслушивает миллисентину оперетку. Воспринимает всё честно, глубоко, по-мужски. Какую же пошлость и дешевку ты возвела в ранг великого секрета! Не сразу. Сперва ты собиралась молчать именно из-за нелепости всего случившегося. Но понемногу внутри произошла хитрая подмена понятий – и вот уже у тебя есть эдакий пикантный опыт, до которого желторотый паж не вышел росточком! Так несмышлёная школота в качестве доказательства собственной взрослости хранит на видном месте воспоминание о первой сигаретной затяжке: неумелой – с кашлем и прозеленью на лице, неприятной, случайной. Милли окончила. Она косилась на Рональда и ждала… чего угодно. Координатная сетка завязалась узлом, стрелка компаса крутилась не переставая. Забавный Ронни, бесшабашный и свой, как оставшийся с глубокого детства плюшевый мишка, может кивнуть, словно беспощадный каменный истукан, заставляя Миллисенту окончательно свыкнуться с ролью бессмысленно хлопающего крылышками маленького насекомого, бабочки капустницы. Или погнать, взвинтить скорость так, что Королева Академии Эшфорд завизжит поросёнком. Или подвезти её до дома, а после кануть в вечернюю мглу. Или запеть что-нибудь веселенькое с тоской воющего волка. Или начать ругаться последними словами, отрывисто и яростно. А может, что было бы чудовищнее всего, сказать: я тебе не верю. Ведь рассказ Милли действительно похож на наскоро слепленную, полную внутренних противоречий (в действительности являющихся метаниями растерянной девочки) ложь. Миллисента ждала. А Кардемонд поинтересовался: - Ну и как, тяжело хранить такой секрет? И у Милли отлегло от сердца. Обычный голос! Вопрос, который в подобной ситуации может прийти в голову только ребёнку – или влюблённому. Магия вернулась, но теперь она шла рука об руку с домашним теплом. Старый и Новый Свет Миллисенты объединились. Шебутной президент Студсовета мчалась на пару с лучшим другом навстречу приключениям – и Фестивалю, до которого подать рукой. Мисс Эшфорд была на первом свидании с юношей, которого ей хотелось… Чёрт возьми, да чего она ждёт! Всё равно ответа лучше придумать не получится… - А вот сейчас и узнаешь! - и с этими словами Милли поцеловала Рона прямо в губы. Он едва не съехал в кювет, поспешно затормозил возле первого попавшегося дома. Мотор затих. Они оба хлопали глазами. Потом Рональд пробормотал «Ух ты!» - и это было смешно. Но Миллисента простила Рона. Так, щёлкнула чуть-чуть по носу – к Королеве как раз возвратился этот ценный навык. -Закрой-ка рот – иначе муха залетит. Если у тебя будет доноситься жужжание из живота, я этого не выдержку! …И не смей так изумляться! Ты… Ты уже не мальчишка, Рональд Кардемонд. Может быть, я даже повторю эти слова потом. Когда мы закончим Академию. Но если о них и о том, что только что было, узнает хотя бы одна живая душа, то я тебе обещаю: больше ты не сумеешь раскрыть секрет никому. Потому что я тебя поймаю и закину при помощи Ганимеда куда-нибудь на луну! - Нет. - Не скажешь? - Не закинешь. Но да, я никому не скажу. Даже тебе. Ходи и мучайся! - Молчи, Тридцать-семь-с-половиной! И вот тут они оба расхохотались… Миллисента Эшфорд и её можжевеловый рыцарь смеялись долго, наверное, добрых три минуты без перерыва. Кажется, даже чья-то голова высунулась из окна третьего этажа, но, впрочем, так и не раскрыла рта. Потом стало… как после горячей ванной – иных ассоциаций Милли подобрать не могла. А ещё было очень странное чувство. Словно она повстречалась с самой собой, путешествующей во времени. Теперь той, другой Миллисенте, пора было уходить – чтобы не порвался ненароком временной континуум и ещё что-нибудь в ту же копилку такое вот мудрёное. Милли осталась, но… Однажды она дорастёт. Когда? Ох и боязно загадывать! Большое дело… Послезавтра, наверное. По окончанию Фестиваля. Который, Миллисента №2 из будущего нашептала ей это по секрету, пройдёт просто превосходно! …До чего ж ты сумасшедшая, когда влюблена! Даже больше, чем обычно. Интересно, может и у Ширли то же самое? - Ну что, куда теперь? – спросил Рон. - Куда угодно! Только вперёд! – воскликнула Милли. И ей действительно было всё равно, куда. Потому, что у неё в душе уже вовсю бушевал собственный незабываемый красочный и буйный Фестиваль.