Фестиваль

В последнее время Милли чувствовала себя необычно. Нет, конечно, это и близко нельзя было сравнить с той безумной кутерьмой, посреди которой она ещё совсем недавно очутилась в связи с намечавшейся помолвкой с графом Ллойд-Асплундом, но… Наверное, всё-таки дело именно в этом. Когда они с Хайрамом наконец по-настоящему объяснились друг с другом в парке, то младшая из Эшфордов думала… Да ни черта она тогда не думала – летать хотелось он невероятного облегчения! Это уже потом, когда они на пару с графом стали изобретать способы как бы ловчее выпутаться из положения, чтобы при этом не оскорбить и не расстроить маму с папой (в основном этим занималась именно Милли – господин генеральный конструктор оказался хотя и неплохим, в сущности, человеком, но, если так можно выразиться, заточенным строго на свои железки), начало помаленьку приходить осознание. Пускай внешние последствия удалось почти вовсе свести на нет: под диктовку несостоявшейся супруги Ллойд-Асплунд написал вежливое и витиеватое до степени полной путаницы письмо, где отказывался от сделанного ранее предложения руки и сердца, как безответственного с учётом тех угроз, которые может повлечь для чести, здоровья и даже жизни молодой супруги его тесная связь с военным ведомством и кочевой способ существования. Однако внутри у младшей из Эшфордов произошли перемены. Пожалуй, она стала более Миллисентой, чем когда-либо прежде. Повзрослела, потому что сам вес пережитого опыта, по сравнению с которым все любовные, да и не только, приключения одногодок – так, ерунда, не позволял ей шалить с прежней легкомысленностью. Милли казалась себе кем-то вроде Чёрной королевы из "Алисы в зазеркалье", которая ничему не удивлялась и в ответ на любую фразу замечала, что видывала она и не такое, например: “Разве это чепуха? Слыхала я такую чепуху, рядом с которой это разумно, как толковый словарь!”. Время от времени Миллисента “ощупывала” себя – не буквально, разумеется, а, опять же, вспоминая Кэрролла, пытаясь понять “я это, или уже не я”. Вроде бы всё было на месте. И живость ума с навыком задавать необычные вопросы, и любовь к тому, чтобы оказываться в центре какого-нибудь процесса в качестве его наиглавнейшего распорядителя, и умение при желании закрутить вокруг себя настоящий ураган – это последнее так, пожалуй, даже усилилось. А вот к окружающим людям Милли стала относиться иначе. Нет, она была вполне способна по-прежнему засмущать до смерти либо вышутить до зелёного цвета на лице практически любую из девчонок, обучающихся в Академии, или с видом особы королевской крови отдавать командирским тоном распоряжения двухметровым громилам-парням из секции регби. Организаторский талант тоже оставался при ней. И всё-таки почти неуловимо сместился какой-то акцент. Миллисенте стало более любопытно не просто провоцировать какую-то реакцию, вынуждать кого-то сделать то или это, а отыскивать самый короткий и точный способ узнать суть, наиболее важное и правдивое о человеке. Понемногу у неё начала вызревать идея того, какой может быть её профессия после выпуска. Ох и ахнут же отец с мамой, будто специально занятие именно такое, которое непременно шокирует их обоих. Журналистка… А ещё... Вероятно, Милли слишком много раздумывала над тем, как может выглядеть её семейная жизнь, но только образ для всех несносной эксцентричной тётушки, в которую легко может превратиться озорная девчонка, неспособная и не желающая взрослеть, так и выскакивал чертиком перед её внутренним взором. О нет, кем Миллисента Эшфорд совершенно точно не будет, так это чопорной и сухой юной леди! И всё же оружие, если вы желаете сохранить его остро наточенным, не следует выхватывать из ножен по поводу и без. Это недавно Хайрам говорил – разумеется, относительно какой-то своей идеи, касающейся найтмеров. Меньше маленькой во всех смыслах слова ерунды – больше запоминающихся, красивых безумств, в которых есть возможность проявить чувство стиля! Выпуск уже практически на носу – так неужто Королева покинет свой трон без громкого и эффектного спектакля? Не бывать такому! Память о первом президенте студсовета должна жить в поколениях эшфордцев. Что бы такое выдумать…? Хм! Как вариант – заставить секцию изобразительных искусств нарисовать на всю большую дальнюю от входа стену зала заседаний студсовета фреску "Богиня-благодетельница М." (это, если что, Минерва, а вовсе не то, что вы подумали) – покровительница творчества. А если не захотят… деньги ты им уже перечислила до конца семестра… ну, ну… свет им тогда в помещении отключим, вот! Итак, картина. Центральное место, конечно же, у Милли – подобно Моисею со скрижалями завета, она держит на вытянутых руках Устав Академии Эшфорд, где золотыми буквами выделена строчка «Студенты имеют право на самоорганизацию в соответствии со своими интересами, склонностями и талантами, для чего им дозволяется формировать кружки и клубы, участвовать в их деятельности во внеучебное время. Распорядительную и контролирующую функцию по отношению к такого рода добровольным объединениям несёт Студенческий совет». От текста во все стороны исходит свет, который стараются поймать многочисленные страждущие, припадающие к ногам богини. По левую руку Миллисенты всё тем же сиянием изгоняются в Тартар злобные демоны, скалящиеся в бессильной злобе и указывающие когтистыми лапами на горы гримуаров-учебников. Вероятно, главнейшему Дьяволу будет лучше всего придать портретные черты преподавателя физики мистера Мейера – есть в нём что-то такое, сатанинское. По правую руку – ангельские чины. Ширли со своими щечками будет отличным купидоном, а… Нет-нет-нет. Рональд конечно же – и он же будет держать за край подол платья богини М. Феннет определим в херувимы. Лелуш… Этот – падший ангел со всеми его прогулами и предложениями более рационально расходовать деньги. Чёрные крылья, взгляд исподлобья. Ему пойдёт кстати… Наннали? Карен? Ох сложная это штука – искусство! …Ммм, или так. Взять – и на все средства из фонда сверхплановых расходов назаказывать для выпускного курса значков – красивых, не какую-то там пошлую пластмассу, а с чеканкой по металлу. В верхней части славной награды окончивших свой долгий путь эшфордцев будет уверенно читаемый образ ноги в характерной наносящей удар позе. А ниже, как положено благородному учебному заведению, претендующему на то, чтобы стать однажды в один ряд с лучшими частными школами Старой Англии, крылатая фраза на латыни. «Extra omnes!», что можно перевести как «Пошли все вон!». И дипломы, в которых вместо оценок тоже на вечном языке будет значиться « Labor est etiam ipse voluptas», то есть «Труд – это само по себе наслаждение». Либо, коль скоро наши секции так любят соревноваться друг с другом в чём попало, объявить для всех клубов и кружков Академии конкурс, вроде того из песенки про Пьяного шотландца. Той самой, что не положено знать воспитанной юной леди – и которую Милли впервые услышала эдак курса на три моложе. Повесить над главным входом и перед дверьми Зала студсовета растяжки с текстом: долой сублимацию – теперь вы можете мериться этим в буквальном смысле. …Ох чтой-то тебя заносить стало, Миллисента Эшфорд! А может в последний день в должности президента тихой сапой внести изменения в Устав, прописать там должность…. гхм… Почётного президента, вот! С разными привилегиями – и непременно титулом. Нечто вроде графиня Кампусская. Обращение строго миледи… Эх… Нет, всё не то! Мало, пресно, банально. Нужен нероновский размах. И чтобы на фоне полыхающей огнём Академии декламировать «Какой артист погибает!», пока уцелевшие студенты будут тащить Милли в сторону залива, дабы там утопить – за неимением Тибра. Если же серьёзно, без самоиронии, то при вполне искреннем желании сотворить нечто эдакое, Миллисента имела достаточно здравого рассудка и совести, чтобы не подставлять своими поступками деда. Лорд Артур Эшфорд много сил и средств вложил в Академию, а Милли в свою очередь ценила и его труд, и его доверие. Так что даже в сумасбродстве приходится знать меру – вот уж досада. Наконец, президенту студенческого совета слишком сильно хочется хоть немного побыть в покое после всех сумасшедших треволнений, вызванных сватовством графа Ллойд-Асплунда. Время ещё есть, а сейчас от мыслей о весёлой, опереточной суете, которую Милли пыталась выдумать и распланировать на будущее, начинала гудеть голова, натруженная недавними событиями до состояния, при котором на пальце, например, непременно появилась бы надутая мозоль. Миллисента вела себя тихо, исправно занималась учебой, отчасти отошла от своего привычного стиля управления – что тут же сделалось предметом пересудов. Так что, когда прямо посреди алгебры в класс постучал мистер Скотт – один из управляющих Фонда Эшфордов, игравший при деде также роль секретаря и помощника - и что-то быстро проговорил миссис Фробишер, которая вела урок, Милли ни в малейшей степени не приняла это на свой счёт. Однако же, когда занятие подошло к концу, Миллисенту попросили задержаться на одну минуту и едва не шепотом передали: «Вас желает видеть директор. По возможности без промедлений». Сказать, что Милли ужасно изумилась, и то оказалось бы слишком слабо. В Академии в принципе было не принято вызывать студентов в директорский кабинет. Миллисента могла по пальцам пересчитать известные ей случаи, когда дедушка полагал необходимым лично беседовать с одним из своих учеников – все так или иначе из ряда вон выходящие. А уж с внучкой Артур Эшфорд мог в любой удобный момент поговорить приватно, не вмешивая своих сотрудников. По-семейному. В другое время Милли ещё могла бы связать происходящее с тем или иным аспектом своей деятельности на позиции президента студсовета. Она знала, что педагоги несколько раз жаловались на неё. Только дедушка как раз таки неизменно смотрел на выверты Миллисенты сквозь пальцы, полагая: черты внучка не перейдёт, а самостоятельность, изобретательность и смелость – лишь на пользу. Но сейчас… Настроение Милли молниеносно испортилось. Конечно! Здесь и сомневаться не приходится. Лорд Артур устал ждать, когда его девочка сама инициирует разговор, так что, раздраженный, он решил потребовать у неё явиться в жесткой, безапелляционной, однако при этом никак не связанной с родителями форме. Миллисента знала, естественно, что папа с мамой после довольно продолжительного совета постановили поведать-таки главе фамилии о предложении Хайрама Ллойд-Асплунда и так и не состоявшейся женитьбе. Подробностей беседы они дочери не докладывали: вероятно всё было изложено лорду Эшфорду весьма обтекаемо, сглаживая углы. Между тем дедушка – Милли не сомневалась в этом с раннего детства – был человеком чрезвычайно проницательным. Он удивительно быстро мог «прочитать» собеседника. И, конечно, почувствовать, если его пытаются обвести вокруг пальца. Не видя до поры повода затевать полновесный скандал с суровым разносом зарвавшегося сына и невестки, посчитавших, что, пускай из лучших побуждений, они имеют право делать из него дурака, дедушка дожидался новостей из первых рук. Альтернативной и честной точки зрения своей любимой Миллисенты. Чтобы уже тогда, уяснив и приняв в расчёт то, как могут отразиться его действия на готовящейся вот-вот вступить во взрослую жизнь девушке, принять решение. А Милли так и не явилась. Проигнорировала. Не уважила. Тоже посчитала простаком, стариком, который ничего не узнает и не заметит, если не ткнуть пальцем. Чего Артур Эшфорд не терпел, так это неуважения - и в частности дешевой, непродуманной, унизительной для его ума в собственной примитивности игры, когда ему таковую пытались навязывать. Отчасти именно тут коренилась причина того, что с таким звоном и треском вылетали из поместья прежнего императорского фаворита и виднейшего государственного мужа страны все и всяческие прожектёры, стремившиеся вовлечь деда в свои авантюры. Могли бы придумать что-то получше! Миллисента никогда не испытывала страха перед дедушкой, хотя и знала, что он способен быть грозным, понимала, насколько сильно зависит от Артура Эшфорда её настоящее и будущее. Она не сомневалась, что ничего действительно плохого в отношении внучки основатель и директор Академии не сделает, как бы сильно уязвлённым он себя ни ощущал. Дедушка ни разу на её памяти не повысил на Милли голос. Подавно просто представить не получалось, чтобы он поднял на неё руку. Но боже, как же неловко, как ужасно будет стоять и излагать… что? Милли понятия не имела, каким образом родители описали всё дедушке (при том, что сами то реально знали немногое и в весьма искаженном виде), так что запросто могла совершенно разойтись с ними в показаниях. Никакой своей правдоподобной версии у неё не было – вместо того, чтобы выстроиться в нечто хоть чуточку её напоминающее, мысли в голове нестройно отплясывали джигу. И, кажется, зубы понемногу начинали стучать им в такт. Правда. Миллсенте придётся рассказать всё как есть. Самым чудовищным тут виделось даже не то, что лорд Артур мог начать читать внучке мораль, наставляя её на путь истинный, или выдумать для неё то или иное наказание. Разочарование, через силу выдавливаемая снисходительность, которая так близка, так сродни презрению – вот что боялась уловить Миллисента Эшфорд в словах, жестах, выражении лица. Клеймо взбалмошной и пустой дурочки, моральный приговор директора Академии, с которым она так и вылетит из семейного гнезда в самостоятельную жизнь. Именно дедушка давно стал для Милли тем фактором, который помогал сохранять уверенность в себе, определённое внутреннее достоинство. Наверное, любить близкий человек может и совсем пустоголового куклёнка, однако Артур Эшфорд доверял внучке! Одной из очень немногих на свете. Конечно, это не значило, что она сделалась поверенной во всех его тайнах. Тем более, что среди них наверняка имелись и прямо опасные. Но были важные, очень ценные секреты, которыми с ней, так часто несерьёзной, так долго неспособной выбрать себе направление в жизни, директор Академии делился. Миллисенте было известно, например, кем являются Лелуш и Наннали. Никто не знает! Лишь она, мать и отец! Учителя, власти, официальные лица – никто! Вообще больше ни одна душа во всей Одиннадцатой зоне! А ей дедушка посчитал возможным доверить такое… Лорд Артур за редкими исключениями не дарил своей девочке ни платьев, ни даже конфет. Зато не стеснялся и не опасался давать ей свободу. Серьёзные, недетские возможности. То, как она царила в Студсовете год за годом, не оглядываясь ни на преподавателей, ни на родителей тех студентов, которых она так и эдак тасовала с их клубами, конкуренцией, конфликтами и амбициями. Милли считала, что справляется – и в то же время в минуты честности наедине с собой понимала: более спокойный, трудолюбивый и не склонный устраивать из работы карнавал человек на том же месте – допустим, Ширли, мог бы добиться того же самого, только с меньшими издержками. Вообще как таковая ситуация, при которой ученица, являющаяся близкой родственницей директора, играет ключевую роль в студенческом самоуправлении, уже не вполне благопристойна. Это зацепка, компрометирующее обстоятельство. При случае – достаточная почва для скандала. Дедушка словно не замечал иных, более простых для него возможностей: работа Студенческого совета не вызывает у меня нареканий, Президент с коллегами достойно справляются со своими нелегкими обязанностями. Так он отвечал - коротко, твёрдо, тут же закрывая тему, если кто-нибудь рисковал обратиться к нему с вопросами и претензиями. А ещё Артур Эшфорд временами говорил ей, не знающей куда себя деть девчонке, размышляющей о всевозможной ерунде, нигде, ни в одной сфере не продемонстрировавшей действительного таланта, что она очень на него похожа. Вроде бы можно решить, что речь о внешности: холодно-голубые глаза, очень живые и значимые в мимике лица брови, немного острый подбородок, длинная шея, кожа просто отказывающаяся менять свой цвет с мягко-белого, как бы сильно солнце ни пыталось этого добиться. Но не только! Нет! До чего жалко будет никогда больше не услышать от деда ничего подобного… Между тем Миллисента уже практически достигла цели. Ещё один поворот и… вот она, дверь. Обыкновенная, такая же, как и все в Главном корпусе Академии. Впрочем, отличие есть. Табличка, висящая прямо на уровне глаз Милли. На доске, оформленная стилизованным под старый викторианский, но вполне разборчивым шрифтом, значилась надпись: «Достопочтенный Артур Рубен Ксавьер Теренс, лорд Эшфорд. Председатель попечительского совета Фонда Эшфордов, директор Эшфордской Академии, доктор философии». Миллисента уже бывала здесь прежде, но не по вызову, а когда по просьбе родителей, либо даже своему собственному почину навещала дедушку в его рабочие часы. Благо сам лорд Артур смотрел на такие визиты достаточно благосклонно и, даже если был занят, обычно просто просил немного подождать его. Внучка не спорила и не капризничала – в кабинете хватало всевозможных любопытных вещей. Поначалу он вовсе казался ей эдакой Пещерой Чудес из сказки про Алибабу. С течением времени детский восторг несколько поугас – и всё же прямо сейчас, невзирая на волнение, Милли очень легко могла воссоздать в памяти весь остававшийся с той поры практически неизменным интерьер. Модели найтмеров, сконструированных дедом, стоящие на комоде в углу – как воплощенные в итоге в металле, так и оставшиеся всего лишь проектами. Некоторые из них были знакомы Миллисенте, например тот же Ганимед, другие – нет, а третьи вовсе походили скорее на каких-то диковинных насекомых, или обитателей морского дна со своими странными отростками и сочленениями. Чуть выше над ними – пейзаж, изображающий, судя по всему, грозовую ночь: центральным элементом полотна была молния, буквально распарывающая картину надвое: многоцветная, блестящая, живая. Всё прочее кругом существовало только в отсвете её кратковременной огненной вспышки – нечеткое, смутное, готовое вот-вот опять кануть во тьму. И вся их надежда в том, что из клубящейся по самой верхней кромке пейзажа тучи может вырваться на волю новый разряд. Милли знала, что некогда дедушка заказал эту картину, лично придумав сюжет и экспозицию, для императрицы Марианны. Однако она погибла прежде, чем работа была окончена, так что в итоге лорд Эшфорд забрал несостоявшийся подарок с собой в Одиннадцатую зону. Взгляд в противоположную сторону – там очень красиво исполненная карта мира: огромная, занимающая почти всю стену по левую руку от входа, обрамлённая будто массивными колоннами парой книжных шкафов тёмного морёного дуба, тесно заполненных фолиантами. И, конечно же, письменный стол. Каждая ножка – как шпиль старинного собора: скалятся, ухмыляются и гримасничают вырезанные в дереве морды горгулий. На столе - изящная, сделанная из виноградной лозы фигурка танцовщицы с воздетыми в каком-то сложном па руками и по-балетному отставленной в сторону ногой с вытянутым носком. Рядом – удивительно хорошо сохранившаяся окаменелость древнего моллюска, которая в то же время вся проросла бледно-бирюзовым минералом, может быть халцедоном, или… эх, если бы ещё Милли что-нибудь в этом смыслила! Погрузившись в воспоминания, Миллисента так и стояла под дверью где то с минуту, если не больше. Пора было заходить внутрь. Милли выдохнула, постучалась – и вдруг поняла, что не знает даже, как ей в подобной ситуации следует обращаться к дедушке. Называть его господином директором? Против этого решительно протестовало сердце Миллисенты. Говорить так, словно бы всё идёт своим чередом, как всегда? Только бы голос предательски не сорвался… Наконец, она надавила на ручку, толкнула дверь и не поднимая глаз, тихо произнесла: - Мне передали, что ты хотел меня видеть… - Да. Здравствуй, Милли. Голос у лорда Артура был такой же, как и всегда при разговорах с внучкой – звучный, глубокий, но в то же время мягкий и доброжелательный. Миллисента, понимая, что пока ещё ничего не ясно, испытала всё-таки облегчение – и нашла в себе силы посмотреть на деда прямо. Артур Эшфорд сидел в своём кресле: хотя все считали, что ему определенно пошла бы борода, по обыкновению гладко выбритый, с волосами, напоминающими лебяжий пух – такими же белыми и будто невесомыми, с левой рукой, тыльной стороной ладони подставленной под подбородок, и внимательным взглядом с едва заметным прищуром. - Ты выглядишь смущенной. Старый бестактный невежа отвлёк юную леди от её занятий в неподходящий момент, да? Дедушка улыбнулся. Как это нередко бывало, Милли чудилось, что он вот-вот подмигнёт ей, хотя ничего подобного, конечно, не происходило: - Прости, что вот так вытащил тебя при помощи Джаспера (вроде бы это – имя мистера Скотта, припомнила Миллисента). Дело, ради которого я решился оторвать тебя от учёбы, обозначилось только что… - Только что? – переспросила Милли не сдержавшись. Конечно, всегда, когда люди говорят о времени, в этом будет много субъективного. Дедушка куда дольше Миллисенты прожил на свете. Однако даже с учётом этого сказать «только что» про историю с графом Ллойд-Асплундом было бы как-то странно. Неужели…!? - Буквально пару часов назад, если быть точным, - ответил лорд Артур, и Милли вновь почудилась искорка потаённого веселья в глазах дедушки. Будто ему известно, что внучка ждёт совершенно иного ответа – и это его изрядно забавляет. Как бы то ни было, Миллисента боялась до конца поверить своей удаче. Она всё никак не могла вполне расслабиться, отпустить себя до конца. В итоге Милли, словно в воду с вышки сиганув, вроде той десятиметровой в их школьном бассейне, спросила прямо: - И это не связано с моим несостоявшимся замужеством? - А, ты об этом? Твои родители поведали мне обстоятельства вашей помолвки с графом Ллойд-Асплундом и причины, по которым она так и не переросла в нечто действительно весомое. Я… вполне удовлетворён их объяснениями, довольно хорошо представляю, как было дело. И считаю, что моя внучка в этой… щекотливой ситуации проявила себя достойно. Так что нет… Я собирался поговорить с тобой совсем о других материях – если только, конечно, ты сама не хотела бы что-нибудь рассказать мне? - Нет! – быстро отозвалась Миллисента, - Ничего. Дедушка в ответ сделал жест рукой – мол, ладно, как тебе угодно. И опять, уже в третий раз Милли ощутила нечто. Точно старший из Эшфордов знает гораздо больше, чем говорит. Хотя, пожалуй, про лорда Артура это можно уверенно утверждать в принципе. - Что ж… Тогда я начну. Мне позвонил Его Высочество Шнайзель Британский – второй принц империи и наш действующий премьер-министр. Он начал с того, что не забывает о благодеяниях и заслугах Эшфордов перед страной и короной, сохраняет глубокое чувство благодарности и уважения, пускай взаимопонимание между мною и Его Величеством так и не восстановилось после нашей… хм, размолвки, - в последнем слове Милли явственно уловила горькую усмешку, - И в этой связи Его Высочество решил поделиться со мной сведениями о событиях, которые вскоре произойдут – и способны существенно повлиять на будущее Академии Эшфорд и нашей семьи. Миллисента не верила своим ушам. Не может быть! «Повлиять на будущее семьи» - уж не возвращение ли в Пендрагон имеется в виду!? После стольких лет, многочисленных попыток матери – сколь разнообразных, столь и безуспешных, Эшфорды вновь очутятся в главном городе Британии, вольются в состав элиты империи! Милли чувствовала себя так, будто прямо у неё в голове ударили в огромный гонг, вроде тех, что используются на разных церемониях в Китае. Если это правда, то все её дела, все переживания последнего времени, планы на будущее, которые она только-только начала выстраивать – всё словно неудачный живописный набросок властно смывает одним единственным жестом сильная рука. У всех вещей как-то разом поменялся их вес, поплыли контуры. И, хотя вроде бы перемены обещали благополучие, достаток, а с точки зрения мамы – так несомненное счастье, Миллисента не была уверена, что рада новостям. Её характер, свобода, то, как она расставила в самой себе точки над и – в Пендрагоне их просто размажут непрерывным могучим прессингом. Какая ещё журналистика!? Что за странные шалости!? Ты не где-нибудь, а в высшем свете. Изволь соответствовать! Милли скверно помнила своё раннее детство, проведённое при дворе, но точно могла сказать – чувства ностальгии в ней не осталось. …А дедушка? Неужели он бросит Академию? И, если нет, то, быть может, он дозволит внучке остаться здесь с ним ещё хотя бы какое-то время…? И вообще…! Миллисента усилием воли взяла себя в руки, чтобы очистив ум от забурлившего там хаоса, не упустить со своими скоропалительными выводами (как всегда – это проклятие твоё какое-то!), ничего из сказанного лордом Артуром, который как ни в чём не бывало продолжал: - Как и подобает джентльмену и человеку умному, он ничего не просил взамен. Просто излагал информацию, подавая её так, чтобы я сам мог сделать необходимые выводы. Оставляя в стороне избыточные подробности, суть такова: господину премьер-министру была бы весьма полезна услуга, которую способен ему оказать я. Помимо своего согласия, мне пришлось дать обет молчания, так что наша с тобой беседа, моя дорогая девочка, пройдёт в не совсем привычном русле. Я не намерен нарушать данное слово. Тем не менее, о многих вещах люди, понимающие друг друга, способны говорить, не упоминая их прямо. Не сомневаюсь – ты всё схватишь правильно. Милли, в отличие от деда, сказать по правде, не была в этом так уж уверена – и буквально вся обратилась в слух, чтобы не упустить никаких деталей. - Итак. На днях, если быть точным – через четверо суток, в нашу Академию прибудет высокий гость. И не просто так, а с намерением. Будет сделано весьма громкое заявление… Обыватели имеют свойство путать спонтанность с искренностью. Тому, что говорится или делается «по зову сердца», здесь и сейчас, экспромтом, поверят легче и охотнее, чем если будут явственно видны подготовка с режиссурой. Именно такой расчёт присутствует и здесь – отсюда стремление сохранить покров тайны. Одновременно… Согласись, Милли, если тебе потребуется сказать нечто важное, ты не станешь бормотать это себе под нос, а произнесёшь громко, отчётливо, выделяя интонацией слова. Если провести параллель, то столь же бессмысленно, как при разговоре с конкретным человеком бубнить в кулак, обращаться к массам в случайное время и в первом попавшемся месте. Необходима трибуна, да повыше, нужны зрители – и побольше. А наш гость собирается озвучить вещи, которые будут иметь большое значение для всей колониальной Зоны. Я договорился с принцем, что Академия предоставит все условия, не нарушив при этом секретность. Милли с трудом улавливала нить рассуждений лорда Артура. Значит некто очень влиятельный желает будто бы случайно, невзначай оказаться на территории Академии – и внезапно огласить отсюда что-то важное? Миллисента так и не сумела взять в толк, зачем такие сложности. А главное – кто бы это мог быть? Принц Шнайзель? Нет, их беседа с дедушкой определённо касалась третьего лица. Сам император!? …Едва ли. Что ему здесь делать? Вообще для правящего монарха с точки зрения Милли странно и даже нелепо было бы сообщать подданным свою волю, нежданным гостем явившись на студенческий фестиваль. Это ведь явно из-за него возникли упомянутые дедом четыре дня – Миллисента быстро подсчитала даты. Кроме того, было сказано, что отношения с Его Величеством так и не восстановились после старой размолвки. Выходит, гость Академии – не император Чарльз. Наследный принц Одиссей? А может генерал-губернатор Корнелия? Если так, то понятно почему её слова окажутся значимы именно здесь, на островах. Только для Британской львицы, насколько Милли может об этом судить, совершенно нехарактерно устраивать такие многоходовые комбинации просто для того, чтобы её слова оказались чуть лучше восприняты одиннадцатыми. Она сказала бы всё, что сочла нужным, напрямик и официальным порядком. Так или иначе, до Миллисенты дошло, что о реабилитации Эшфордов речи, вроде бы, не идёт. А, стало быть, и про Пендрагон тоже. Милли казалось, что её жизнь сейчас была сродни поезду, который вдруг тряхнуло – застучали особенно громко колёса, зазвенели на столиках у пассажиров стаканы с чаем, все взволновались, ахнули – и, однако, состав так и не сошёл с рельсов, благополучно продолжив путь по известной колее. Но что всё-таки происходит? И для чего дедушке потребовалась она, Миллисента? Любопытство просто съедало внучку Артура Эшфорда заживо, но, впиваясь ногтями в собственные ладони, она ухитрялась стоять как и прежде, сохраняя благоразумное молчание… - Понятно, чем меньше видно участие официальных лиц, тем ниже риск. Это была одна из исходных посылок моих рассуждений. Я раздумывал, ища оптимальный вариант – и вдруг осознал: для чего изобретать сложное, если доступно простое? Чем разными способами искажать и утаивать меру своего участия в процессе подготовки к Фестивалю – думаю ты уже поняла, что визит окажется приурочен именно к нему – с учётом того, что на мою персону даже теперь, по прошествии лет со времён, когда я вершил большую политику, обращено повышенное внимание, не разумнее ли будет отойти в сторону? Принять роль пусть потенциально активного, но всё же наблюдателя, предоставив возможность действовать тому, кто почти наверняка не откажет мне в помощи. Кто останется вне поля зрения внимательно приглядывающих за всеми, кто некогда входил в их круг, стариков-политиков. У опыта есть свои преимущества, но у молодости их не меньше. А уж в этом конкретном случае… Резюмируя, я подумал о тебе, Милли. - Обо мне!? У Миллисенты рот как открылся в потрясённом возгласе, так и не желал закрываться. Дедушка ведь это не всерьёз, да? Премьер-министр, неведомо какой высокий гость и кто ещё там из сильных мира сего замешан в этом деле? Будущее зоны, судьба Эшфордов, которым, мягко сказать, нежелательно ударить в грязь лицом и вторично прогневить императорскую фамилию – поскольку в таком случае они даже здесь, в колонии, сделаются персонами нон грата, и никто не пожелает иметь с ними никаких дел. Меньше недели сроку. Совершенно неясно, как, с какой стороны вообще подступаться к задаче. И всё это мудрый лорд Артур собрался доверить ей, Милли? Той самой, которая ещё недавно устраивала в Академии всеобщую охоту за котом, похитившим какую-то важную вещь у Лелуша, назначив в виде особой награды поцелуй одного из членов Студсовета? Буквально пару недель назад решавшей вопрос, кто – фотоклуб, или секция естествоиспытателей - получит дополнительные часы в облюбованном ими кабинете химии при помощи песенки-считалки про Десять зелёных бутылок? Она должна организовать крупное массовое мероприятие с политической подоплёкой? Даже звучит нелепо! - Да, - ответил между тем Артур Эшфорд, прервав заполошенные и рваные рассуждения внучки. Тон дедушки не оставлял сомнений – он определённо не шутит, - Вижу твоё удивление, но посуди сама, существует ли возможность лучше? Пройдёмся по пунктам. Близкий человек, которого я знаю. Который не станет пытаться использовать эту ситуацию в личных корыстных целях. Который, наконец, уже здесь, связан с Академией – никаких неожиданных перестановок, требующих дополнительных обоснований. Который, - лорд Артур мягко улыбнулся, - любит необычные задачи и забавные приключения. Но должен уже переходить с уровня детских шалостей к чему-то более серьёзному. - А если я провалюсь? Если не справлюсь? - Никто не застрахован от неудачи. По большому счёту существуют только два аспекта. Рациональные доводы в пользу своего решения я озвучил. Остаётся настрой, внутреннее ощущение. То, насколько ты веришь в себя. Я не сомневаюсь в твоих способностях. Твоё поведение когда ты оказалась в заложниках у террористов из Фронта освобождения Японии. Ты не утратила самообладания перед лицом очень серьёзной, потенциально смертельной опасности. Что не менее важно – ты была способна в такой ситуации думать не только о себе, но и о других. Мне кажется, это можно назвать лидерскими качествами. Равно как и то, что ты демонстрировала в качестве Президента студенческого совета. Да, ты вовсю забавлялась, пользуясь возможностями, которые тебе давал пост. Но что дурного в хорошей шутке, если она не наносит вреда делу? Тебе удалось сохранить необходимый баланс серди студентов Академии и, что, пожалуй, даже важнее – создать особую непринуждённую атмосферу, которую так и не сумели уничтожить все потрясения этого года. Слова учителей о том, что не стоит бояться Ордена чёрных рыцарей, или вторжения правительства империи Восходящего солнца в изгнании, и в любом случае нельзя пренебрегать занятиями, вряд ли возымели бы эффект, если бы не твои усилия – допускаю даже специально на то не направленные. Академия Эшфорд живёт, а не дрожит, поддавшись панике. Ну и…, - лорд Эшфорд сделал паузу и посмотрел Милли прямо в глаза, - недавние события окончательно убедили меня, что моя милая Миллисента выросла в сообразительную юную леди: находчивую, оригинально мыслящую и способную на смелые поступки. Нужно ли, право, что-нибудь ещё? Ты и сама наверняка признаешь, что выросла во многих отношениях, не так ли? Скоро выпуск. Вот экзамен, пройдя который ты покинешь стены Академии с гордым чувством человека, полностью, до конца исчерпавшего то пространство, что было ему дано – и готового двинуться к новым горизонтам. Или я понимаю тебя превратно? Да нет! Всё ты знаешь и понимаешь! Подозрения Милли переросли в убеждённость: каким-то немыслимым образом дедушке известны подробности её фантастических мытарств с Ллойд-Асплундом! Вся правда. Он определённо знал куда как больше родителей – и более чем доходчиво на это намекал. А ещё Артур Эшфорд буквально разложил внутренний мир Миллисенты перед нею – будто карту, или гобелен расстелил. Дедушка посмотрел – и разобрался в самоощущениях внучки так, как она сама не могла и едва ли сумела бы в будущем. Похвалив, ободрив, но одновременно, выведя его как прямое следствие из пройденного Милли пути, из её достоинств, поставив перед исключительно ответственным выбором. Миллисента могла отступиться, спасовать – лорд Артур совершенно точно не станет её неволить, настаивая на своём предложении – и остаться на месте. В детстве. Которое в любом случае скоро закончится – но зачем торопить его, ускорять и без того неизбежное? У Милли ещё есть в запасе остаток учебного года, чтобы спокойно и с удовольствием доиграть в старые бирюльки, любимые куклы – в том числе живые, да, но это не делает её поведение менее детским. Она сможет довести таки до ума план своей грандиозной финальной забавы, строить из себя до упора деспотичную и беззаботную шальную Королеву Академии Эшфорд – и в итоге Миллисенту вынесет вместе с течением реки времени в море Зрелости и океан Самостоятельности: расслабленную, движущуюся без руля и ветрил, как туристка, задремавшая на надувном матрасе. А можно, вместо того, чтобы отдаваться на волю волн, прямо сейчас начать грести, плыть быстрее течения. Принять за основу всё то новое, что родилось у Милли внутри за последний год. Не оглядываться. Уже быть взрослой. Набрать разгон, и потом так и идти собственным курсом, не снижая темпа. Если готова принять и труд, и риск, если попробовала себя во всяком, то чего бояться? Зачем притормаживать? Миллисенте предоставлялась возможность проявить себя в большом деле. Да, она способна наломать дров, или вовсе погубить его – но даже в этом случае Милли сама взвалит груз на плечи, самостоятельно будет искать выход из сложных ситуаций, распутывать узлы, корить себя за неверные решения. И, в конечном счёте, осознает, причём не абстрактно, а предельно конкретно, практически, чего стоит делать ответственный выбор. Превратится в бывалого человека, имеющего право судить о вещах своим разумением. Даже если кому-то из близких оно покажется неправильным. Ей станут советовать – не наставлять. Принципиальная разница. Она станет равной. В глазах окружающих, но, что ещё важнее, в собственных. Вероятно, дедушка отчасти ради этого всё и придумал – и потому так рад своей идее. Взаимоотношения с монаршим домом, судьбы сотен и тысяч людей – конечно, это тоже волнует Артура Эшфорда, ну да он и не допустит действительно крупной неудачи, дедушка никуда не исчезает: не закрывает глаза, не затыкает уши, не уходит с поста директора. Однако всё-таки своя семья, будущность любимой внучки для него важнее тонких взаимных расшаркиваний с премьер-министром. Дед подготовил экзамен для Миллисенты, очевидно, держа в уме все возможные исходы. Только от неё самой, от её решения зависит теперь, входить или не входить в лабиринт. Милли вспомнился Хайрам, откровенно боявшийся напора несостоявшейся супруги, робевший, за которого она в итоге по большей части сочиняла его письмо с объяснениями. Не во всём, а однако же готовый быть ведомым ею. Лицо Ширли тогда в отеле, когда к ним привязался одиннадцатый со штурмовой винтовкой – как Феннет следила, ожидая слов, знаков, выражения глаз Миллисенты, в ней ища для себя образец… Милли… нет, всё-таки Миллисента Эшфорд, сделала шаг вперёд. В том числе и буквально – приблизившись к письменному столу под испытующим взглядом лорда Артура. Дедушка молчал: не давил, не торопил, не выдвигал новых аргументов. - Есть что-нибудь, что мне ещё следовало бы знать? – спросила Милли твёрдым, деловым тоном. - Нет, - отозвался лорд Эшфорд очень спокойно. А затем, когда сердце Миллисенты пропустило один удар, и она, почувствовав, как словно целая гора опускается на её спину – никуда не деться – испугалась собственной решимости, дедушка поднялся из своего кресла и улыбнулся так широко, как ни разу прежде за время их сегодняшней встречи, продемонстрировав превосходно сохранившиеся для его лет ровные белые зубы. Милли хотела что-то сказать, да так и не успела. -Нет, - повторил Артур Эшфорд, - Единственное – важно, чтобы среди гостей Академии были в равной мере представлены все жители нашей колонии: урожденные британцы, жалованные и нумерованные. И ещё – помни, что у тебя есть возможность при всякой нужде опереться на авторитет и достояние Эшфордов. Моё имя, средства Фонда, содействие со стороны любых сотрудников Академии – используй всё это при подготовке к Фестивалю так, как сочтёшь полезным. Отчитываться не нужно. Хм, просто постарайся не забыть, что четверо суток спустя время не остановится и не явится фея, способная превращать тыкву в карету – результат необходим, но последствия, так или иначе, необходимо учитывать всегда. Я, конечно, не перестану присматривать за тобой – в конце концов, разве это не долг любящего дедушки? Однако моя тень не будет нависать над твой головой в эти дни. По крайней мере мне бы того не хотелось. …Я, старый болтун с замашками книжного резонера, мог бы, пожалуй, прочитать тебе сейчас ещё целую лекцию, хотя на самом деле нужно сказать всего только пару слов. Удачи, Милли! Сильно удивлюсь, если не увижу твоих успехов. Вот, всё! Больше можешь меня не слушать… Дедушка явно пребывал в прекрасном настроении, у него даже словно морщины немного разгладились, а на щеках проступили ямочки, которые Миллисента прежде видела у него только на некоторых фотографиях в семейном альбоме. У самой Милли в груди тоже было жарко. Ей хотелось обнять деда, но что-то останавливало. …Это лучше будет сделать после, не до. Если, конечно, потом захочется. Кивнув, Милисента уже развернулась к двери, чтобы уходить, когда, удивив саму себя, порывисто бросила: - Знаешь, я подумываю о том, чтобы стать профессиональной журналисткой! - Мгм… Весьма любопытная профессия. Во всех смыслах! – ответил лорд Артур Эшфорд, рассмеялся, а следом добавил, - Полагаю у меня возник повод в скором будущем встретиться с одним своим знакомым. Выпить кофе. Повспоминать былые деньки. Пожаловаться ему на то, какими эмансипированными стали красивые молодые леди по сравнению с эпохой нашей юности… Он живёт неподалёку от Музея Завоевания… Милли стиснула пальцы на дверной ручке. Музей Завоевания расположен в прежней Токийской телебашне. Она сильно пострадала в ходе войны, но вот телецентр Одиннадцатой зоны по-прежнему располагается там, почти что на месте прежнего – всего пару кварталов пройти. Многие журналисты снимают жильё в той же части города, стремясь избежать пробок и вообще быть поближе к рабочему месту. Дедушка хочет… Прокашлявшись, Миллисента произнесла – не оборачиваясь, уставившись в потолок, но со спокойствием в голосе: - А может лучше пока повременить? Скоро потепление обещают. Как раз после нашего Фестиваля. - Как скажешь, Милли. Как скажешь… Первые несколько часов после разговора с дедушкой, выражаясь языком, приличествующим юной леди на самом пороге совершеннолетия, Миллисента пребывала в приподнятом настроении. А говоря напрямик - так просто сияла от гордости с радостью вперемешку! Милли была довольна тем, как ей удалось проявить себя перед лордом Артуром, испытывала облегчение от осознания, что тот знает правду обо всём, произошедшим между ней и Хайрамом – и относится к этому со спокойным пониманием. Она восхищалась умом директора Академии, его способностью без нажима подвести человека к тому, что ему требуется, почти буквально заронить зерно мысли в чужой голове! И, конечно, хвалила саму себя за совершенный выбор. Не вынужденный, не бездумно-порывистый – осознанный и свободный… Лишь ближе к вечеру, уже после окончания занятий, возвращения домой и сумбурной беседы с отцом, который почему-то принял явственно читавшееся радостное возбуждение дочери за следствие некоего нового её объяснения с графом Ллойд-Асплундом, Миллисента впервые задумалась над практической стороной вопроса. И уже самые первые движения рассудка в этом направлении точно холодным душем её окатили. То есть она, конечно, понимала, что задача не из простых. Ни в коем случае не считала, что успех у неё в кармане. Но огромность и разноплановость стоящих перед ней проблем просто ошарашивала. Милли чувствовала себя так, словно бы её подвели к подножию Эвереста, показали пальцем на вершину со словами «вон туда надо добраться» - и так и оставили в состоянии полной потерянности. И понятно, что да, восхождение, пускай и трудно, но возможно – люди уже покоряли главную гору Земли. Есть и проторенные маршруты, и шерпы-носильщики, и подготовленные стоянки… в принципе. Но где они, а где Миллисента!? С чего начать? Как подступиться? Вот, например, самая первая – она же и основная проблема: надо собрать на фестивале много людей. Каким образом? Лучше всего будет, конечно, если они сами станут убеждать друг друга. Цепная реакция, эффект домино. Если бы дело ограничивалось пределами Академии, то Милли не сомневалась бы своих силах. Президент студсовета отлично знала, что требуется сделать, чтобы вызвать в своей альма матер ажиотаж: где намекнуть, обронить невзначай фразу, где прямо побеседовать с нужными людьми, а где и наоборот намеренно промолчать, создавая интригу. Но в громадном мегаполисе, в котором живёт не один миллион человек… Соответственно, придётся не просто оповещать (а это уже не так то легко, вспоминая о масштабах), но и агитировать людей. Очень непохожих – и разное любящих. Ведь как назло представленность всех социальных групп – непременное условие. Что привлечет британца способно в то же время демотивировать нумерованного. Пристрастия в пище, в музыке, в развлечениях. Да просто язык – наверняка ведь рекламка с родными иероглифами вызовет у одиннадцатых больший отклик. Милли поймала себя на том, что всё больше воображает листовки и флаеры. Но ведь есть куда более современные способы доносить новости, не случайно называющиеся средствами массовой информации! Она попробовала развивать мысль в этом направлении, чтобы вскорости удостовериться – здесь тоже не всё радужно. Радио, например, очень жестко сегрегировано. Урожденные граждане и небольшая часть жалованных, окончательно адаптировавшихся к британской культуре, слушают свои волны, а японоязычные одиннадцатые – другие. Вернее, есть, конечно, титаны, вроде ВВС, которых ловят все, но где уж Миллисенте надеяться привлечь к сотрудничеству общеимперские информагентства! Телевидение… Милли убедила себя, что во-первых, в такой важной, замешанной на больших деньгах и весьма сильном влиянии на умы сфере за трое суток в принципе ничего не делается. Пока она, даже имея кредит от Фонда Эшфордов, будет договариваться обо всём, назначенный срок просто истечёт. Во-вторых, тот факт, что телевидение – это мир, где ничто не случается просто так, за всем стоят финансы и интересы, для многих вполне очевиден. Если жители Нового Токио увидят на своих голубых экранах масштабную рекламную кампанию никогда прежде вовсе не мелькавшего там студенческого фестиваля, то поневоле возникнет вопрос: кому и зачем это понадобилось? Родятся подозрения, причём небеспочвенные, которые начисто убьют тот самый «эффект внезапного искреннего порыва». Те, кто всё же пойдёт к назначенному времени в Академию, будет именно что ожидать чего-то, предполагать скрытую подоплёку… Вообще, возможно, Миллисента слишком уж глубоко уходила в психологию и осторожничала, особенно на фоне совершенной непроработанности альтернативных схем, но с телевидением иметь дела она не желала. Со стыдом, Милли видела, что есть ещё один аспект, в котором ей не хочется себе признаваться до конца – вот она и прикрывает его всякими надуманными причинами. Личный интерес. Если она собирается в дальнейшем устраиваться в тележурналистике, то начинать своё знакомство с важными в профессии людьми, определяющими её лицо в Одиннадцатой зоне, с того, что может запросто показаться им нелепым и смешным – не лучшая идея. И из-за этого страха ты готова поставить успех дела под угрозу? Чтобы уйти от неудобной темы и не удариться в самокопание, что было бы крайне несвоевременно, Миллисента попробовала вернуться назад. Аудитория. Если тебе нужно подманить лошадь, то ты станешь делать это при помощи сена, а не ветчины. И не важно, с каких ракурсов ты покажешь бело-розовый кусочек мяса, сколько раз, каким способом. Хоть всё заполони ею, но кони питаются другим. Возьмём теперь фестиваль. Старики сюда не придут совершенно точно, им это ни к чему. Состоятельная элита? Домохозяйки средних лет? Родители с малышами? Нет, нет и нет. Главными гостями, так или иначе, окажется молодёжь. Вот исходя из этого и стоит всё строить. Тонкость была в том, что у Милли имелось точное представление только об одной части юношей и девушек, живущих в Одиннадцатой зоне, причём довольно-таки узкой. Про остальных она могла предполагать, благо на недостаток фантазии президент студсовета никогда не жаловалась, но – никакой уверенности. В раннем детстве круг общения девочки, чья фамилия некогда задавала тон в империи, естественно целенаправленно подбирался старшими родственниками и строго ими контролировался. После были годы учебы. Практически все нынешние друзья Миллисенты – это эшфордцы. Теоретически в Академию Эшфорд можно было попасть всего двумя путями. Либо опередив конкурентов в ходе весьма сурового отбора (и потом ещё заплатив кругленькую сумму за обучение), либо получив специальное приглашение за подписью директора и вместе с ним именную стипендию Фонда Эшфордов, как особо одарённый в той или иной сфере знания, искусств, или спорта. В реальности всё было несколько сложнее. Отпрыски наиболее влиятельных и состоятельных представителей элиты Одиннадцатой зоны, как правило, поступали в Академию как стипендиаты – чтобы избежать сложностей и рисков, связанных с конкурсным состязанием. Взамен их родители покровительствовали учебному заведению лорда Артура Эшфорда, порой непосредственно входя в состав его попечительского совета, но чаще неформально. Иногда дело ограничивалось крупным пожертвованием в Фонд. В итоге в Академии существовало три большие категории студентов. Те, кто учился за свои деньги, а также стипендиаты «истинные» и «мнимые». Между ними, бесспорно, имелись заметные различия. «Мнимые» стипендиаты как один были урожденными британцами, почти все – аристократами. Среди остальных встречались жалованные и, кажется, даже несколько нумерованных. На втором курсе, например, есть девочка, которую зовут Мику Х…Хату..Хасина? Уф, никогда тебе эти их имена не давались! Ну вот как это можно запомнить!? Не важно. Вообще её все называют Микки (что отчасти похоже на Милли – так и узнала в своё время, услышав в разговоре и не удержавшись от вопроса). Она очень талантливая певица – настолько, что уже сейчас, в таком-то возрасте, её прочат в будущие оперные дивы, а пока до поры Микки – одна из главных звёздочек секции вокала. Вот о ней Миллисента совершенно точно знала, что та – нумерованная родом из Хамамацу. Мику жила на полном пансионе, как и большинство других студентов, однако хватало и тех, кто после окончания занятий уходил домой. В частности – Студсовет в полном составе. Да, даже Лелуш, который жил вместе с сестрой на территории Академии, формально относился к этой категории. Впрочем, он и реально обретался не в общежитии, а в своеобразной отдельной квартирке, выделенной ему особым распоряжением директора. Понятно, что чуть не круглые сутки проводящие в обществе друг друга студенты с полным пансионом, как правило, чаще заводили знакомства в своей среде. Происхождение, пол, увлечения и интересы – по каким только признакам эшфордцы ни группировались! Однако, невзирая на различия, все они являлись людьми, чей культурный уровень, даже с поправкой на возраст, был существенно выше среднего. Достаточно сообразительные, чтобы сознавать последствия своих поступков, и знающие меру студенты Академии были той основой, которая позволяла Миллисенте не слишком беспокоиться, задумывая и реализуя свои проделки. Подспудная, не вполне осознанная даже уверенность: они не перешагнут черты, не сделают чего-то действительно непристойного, или опасного. Теперь – совершенно иная история. В Академию придёт масса самой разной публики. В том числе – одиннадцатые. Милли была лишена расовых предрассудков, она знала, что японцы могут ничуть не уступать британцам в интеллекте, душевных качествах и умении держать себя. В конце концов она лично знает того же Сузаку – большого молодца и настоящего рыцаря. Но одно дело – теория, а другое – практика. Не из-за жёлтой кожи и раскосых глаз, а из-за убогой жизни и скверного образования в большинстве своём юные нумерованные сильно отличались от однокашников Миллисенты. И не в лучшую сторону. Кроме того, разница в менталитете – это тоже не шутка. В совокупности, если поведение эшфордцев Милли могла вообразить и спрогнозировать весьма точно, то как себя проявят в том или ином случае японцы оставалось для неё полнейшей терра инкогнита. Все как один британские дети играли когда-нибудь в Ударь крота, или пытались расколоть пиньяту на чьем-нибудь дне рождения. А одиннадцатые? Кто знает, как поведёт себя нумерованный малец, если позволить ему бить человека по голове, пускай даже надувным, игрушечным молоточком, или вручить крепкую палку, которой нужно с завязанными глазами расколоть подвешенную конструкцию из папье-маше? Вдруг он воспримет это как приглашение продемонстрировать что-нибудь из арсенала приёмов местных боевых искусств? И проломит кому-то голову. Или сломает ногу. Или… да мало ли что! Миллсента приуныла. А ведь ты пока рассуждала только о вещах случайных, ненамеренных. Куда хуже, если кому-нибудь взбредёт в голову буйствовать специально. …Когда вообще люди лезут в бутылку? Ну, первое – в самом названии, спьяну. Никакого алкоголя на фестивале, разумеется, не будет, да только что мешает гостям принести его с собой. Или вовсе явиться уже набравшись? Ещё часто всяческое агрессивное хулиганство – следствие элементарной скуки. Чем меньше человек занят полезным делом, тем сильнее его тянет на всевозможную дурь. Это Милли отчасти знала и по себе. В практическом плане вывод один – нужно много конкурсов, спортивных состязаний, викторин, в общем разнообразных занятий, куда людей можно будет организованно вовлечь и там постепенно вымотать, чтобы на «подвиги» не хватило ни сил, ни желания. Со спиртным сложнее. Как и с теми, кто изначально явится на фестиваль с намерением спровоцировать потасовку. Между прочим, если Миллисента хоть что-то здесь смыслит, для части обитателей гетто это же просто праздник какой-то – шанс, собравшись вместе, набить морды «чистой» публике. В кварталы сеттельмента, или, тем более, Сити, большую толпу нумерованных с неясными намерениями просто не пустят, особенно теперь, по нынешним временам. А тут – пожалуйста. Проверять и отсеивать недобро настроенных визитёров нужно на входе, иначе потом вытащить их из общей мешанины станет невероятно трудно. Да и, вполне вероятно, поздно. Кто станет этим заниматься? Напрашивается вариант – полиция. Вот только если уведомить и попросить о помощи бобби, то о сохранении тайны можно позабыть. Они обязательно поинтересуются: чем именно вызваны изменения по сравнению с традиционным форматом мероприятия, да к тому же предпринятые в самый последний момент? И ещё неизвестно, как отреагируют потенциальные посетители, если увидят у ворот Академии констеблей с оружием и столкнуться с необходимостью проходить досмотр. Можно ли обойтись без них? Пожалуй, да. Если создать собственную дружину. Крепких ребят в Академии достаточно. Сорганизовать, объяснить задачу… С одной стороны Милли радовалась, что для первых вставших перед ней проблем она понемногу начала находить решения. С другой – это ещё далеко не полный перечь, так, первое, что пришло на ум. А как сильно всех придётся вовлечь, чтобы можно было надеяться на успех! Обычно фестиваль, хотя посторонним посещать в этот день Академию и не возбранялось, оставался мероприятием внутренним, ориентированным на своих, с разнообразными забавами, призванными найти отклик именно у студентов, обыгрывая с иронией знакомые им вещи. С известной долей осторожности и такта посмеяться разрешалось даже над преподавателями. Участие во всём этом капустнике – сугубо добровольное. Немало эшфордцев пользовались фестивальным днём как обыкновенным дополнительным выходным: одни подтягивали проблемные предметы, другие просто отсыпались, третьи, из числа пансионных, бывало ездили проведать родных, если те жили не слишком далеко от Нового Токио. Сейчас всю непуганую студенческую братию ждёт внезапная тотальная мобилизация. Вот тебе и гаудеамус, то бишь возрадуемся! Если так посмотреть, то выходит, что на студенческом фестивале одна половина воспитанников Академии Эшфорд будет сидеть в организаторах всевозможных конкурсов и увеселений, а другая половина – их охранять. К слову, раз уж ты заговорила о мобилизации. Она – это не просто взять и всех поднять «в ружьё», а ещё и максимально рациональное использование имеющихся ресурсов. На дедушкины деньги можно приобрести многое – но только не время. Если в Академии уже есть что-то потенциально полезное для фестиваля, то его надо учесть – и задействовать. Так, кружки, секции, клубы, по порядку рассчитайсь! Бокс, байдарка, гребля, тяжелая атлетика – эти, понятно, все на охрану и безопасность. А впрочем… кому-то ведь нужно и просто заниматься банальным, но требующим крепких мускулов физическим трудом: что-нибудь куда-то перенести, вытащить, либо убрать с глаз долой… Ладно, разобьём крепких парней в пропорции… гм… хммм… Вот так и скажи сразу! …Хорошо, идём дальше. Филателисты… нумизматы… Тьфу, бесполезная обуза! Если только на подхвате… Нет. Так не пойдёт. Если просто перечислять всех подряд, то так и будешь откладывать, или наоборот изобретать сгоряча чепуху. Будем двигаться от задач, начинать с тех, кто точно окажется полезен, как влитой становится на своё место, а после – по остаточному принципу. Вот, допустим, музыка – она нужна? Конечно! В Академии есть и хор, и оркестр, и просто замечательные певцы… Да. Вот только репертуар у них – «Садок-священник» и всякие новые вариации шуточного «Джонни, Джонни. – Да, папа», сочиняемые на раз для обычных, нормальных студенческих фестивалей, не пытающихся строить из себя новое Вавилонское столпотворение! Оперное пение – отличный выбор, оно всегда было чертовски популярно у юношества. А поставить кроху Микки перед мощной звуковой аппаратурой, как казалось Миллисенте – верный способ запустить её на Луну! Хотя… может она хоть что-нибудь знает из музыки, востребованной среди одиннадцатых? Потому что для самой Милли музыкальная культура Японских островов исчерпывалась тремя в равной мере безымянными мотивами. Первый из них - бравурный марш, фрагмент которого играет в Музее завоевания, когда на специальном экране гостям кратко излагается предыстория появления в составе Британской империи Одиннадцатой колониальной зоны: под него демонстрируется эскадра японских дредноутов. Которая, разумеется, в следующей же сцене идёт в полном составе ко дну под ярко анимированным огнём славного Флота Его Величества. Второй – что-то такое традиционно-древнее, состоящее из чередований барабанного боя и тонкого перезвона, мысленно окрещённое Миллисентой «дождик с градом». Наконец, третьим являлся фрагмент из рекламы местного овощного сока – очень забавной, намертво врезающейся в память, а потому, как курьёз, просочившейся даже в трансляцию каналов из сетки, вещающей на британскую аудиторию. К слову о напитках и еде. Устроить праздник живота – самый простой, но при этом вполне действенный способ сделать людей довольными. У нас ведь имеется клуб «Кулинарная кругосветка» со своим прелестным символом. Вообще Земной шар поверх сковороды должен был символизировать «глобальный охват и свободную философию» объединения. Но со стороны всё смотрелось так, словно группировавшиеся по признаку ненасытности утробы прожорливые троглодиты возмечтали потушить на медленном огне и скушать целый свет! Милли пришла на ум историческая карикатура из учебника истории, где Бонапарт и Пиль Младший делили на двоих ножами и вилками пышущий жаром, словно только что извлечённый из духовки пирог, глобус со всеми его параллелями и меридианами. Вспоминая о французах и их императоре… В кулинарном клубе всем заправляет Ксавье Руа – тщедушный, но горластый парнишка, который возомнил себя непревзойдённым шеф-поваром: видимо ориентируясь на свою характерную франкофонную картавость выходца с самого севера Метрополии. Других качеств, оправдывающих его претензии на лидерство в маленьком мирке высокой кухни внутри Академии Эшфорд, Милли не могла разглядеть в упор. Не сказать, чтобы она особенно следила, но всё равно была наслышана, что готовит руководитель клуба редко, ссылаясь на отсутствие правильных ингредиентов и даже на якобы мешающий ему постоянный морской ветер, искажающий де ароматы, принося запах соли и водорослей! Зато покритиковать других – это сколько угодно. Вообще Ксавье Руа – в точном соответствии с фамилией – вёл себя с большинством людей как король, снисходящий до плебса. С ним во всех смыслах каши не сваришь. Впрочем, есть ещё Булочка-Мэг. Эх, вот не была б она такой робкой и не смотрела бы в рот этому «непонятому художнику», Королева Студсовета давно бы нашла способ, засунула Руа в какой-нибудь чулан с клопами, где ему и место, и сделала её Лордом над плюшками! Но не судьба. Мэгги Коллинз сама больше всех защищала Ксавье от любых нападок, хвалила его странные блюда, жаловалась, что не способна на подлинное творчество… и, со вздохами, плавно переходящими в немудрящие песенки, делала свою, безыскусную, но отменно вкусную стряпню! Именно Мэг по собственному почину организовывала для Студсовета стол в торжественных случаях. Превосходные супы, роллы – один в один как у местных, а лучше всего ей удавалась, бесспорно, выпечка. Только ведь на ту орду, что нагрянет в Академию, готовить должна не пухленькая девчонка с волосами цвета сливочного масла, пускай даже с полудюжиной помощников, а промышленный конвейер! Может сделать стряпню Мэг призом на каком-нибудь состязании? А потом… выиграть его самой конечно же! Ха-ха, Милли, чудесно! Ну а если серьёзно, то в спортивных соревнованиях еда в качестве награды будет смотреться глупо. Что-нибудь театрализованное? Сказка про Красную шапочку, где волков, охотящихся за пирожками, будет полным-полно – и они станут конкурировать друг с другом кто лучше исполнит какой-нибудь трюк, изобразит скетч, либо просто анекдот на заданную тему расскажет… Нет-нет-нет, не стоит: одиннадцатые могут решить, что их намеренно унижают, предлагая кривляться и паясничать за еду. И прийти в ярость. Да и некоторые британцы без чувства юмора не лучше… Может состязания едоков? Тут всё, как будто, логично. Ведь существуют же такие – где надо проглотить на скорость… Тоже плохая мысль! Не хватало только рыгающих, а то и блюющих участников действа, не рассчитавших своих сил, когда появится долгожданный гость. Как-то не заладилась твоя мобилизация, Миллисента! И сдаётся причина тут в неспособности командования. Спокойно, время пока есть! Главное чтобы в Генеральном штабе не завёлся крот, чтобы о Фестивале, пока ты не решишь, что делать, не распланируешь всё как следует, никто не узнал. Ммм… Крот… Завёлся… Угу, а потом прокопал дырку прямо в твоей голове, куда теперь вытекают все хорошие идеи! А этот таинственный визитёр – кто же он такой? Как именно явится – открыто, или инкогнито? В какой момент и при каких обстоятельствах предпочтёт сделать своё пресловутое заявление? Ведь это всё очень важно, в том числе и в организационном смысле! Как расположить те или иные элементы, что делать задействованным на этом участке эшфордцам…? Если, допустим, высокий гость внезапно решит говорить, а у него на фоне параллельно продолжат скакать какие-нибудь размалёванные клоуны… Ведь эффект окажется прямо обратным ожидаемому – все станут смеяться. Или, пока высокопоставленный спикер будет распространяться о вещах, имеющих решающее значение для будущего Одиннадцатой зоны, мимо него пронесётся, расшвыривая во все стороны брызги, полураздетый человек, громогласно крича, или хохоча. Потому что именно тут, вот уж совпало, решили устроить мыльную горку. Хотя… Вот а что лучше? Тот же Ударь крота? Перетягивание каната? Рисование шаржей на скорость? Как вообще подобрать нормальный серьёзной фон на мероприятии, которое и есть одна сплошная концентрация шуток да забав!? Может быть… нет, плохо! Или…? А если Ганимеда запустить? Он отлично смотрится, хотя и старый. Попросить Сузаку устроить показательное выступление. Простенькое – хочется, чтобы от Академии что-то да уцелело после Фестиваля. Но людям, особенно молодым парням, точно понравится. Хотя что это я – девицам тоже. Просто кому-то подавай технику, а другим – подтянутого пилота в ладно сидящем мундире. А когда придёт черёд, Ганимед сманеврирует, чтобы за спиной говорящего остался только не располагающий к насмешкам строгий и гладкий металл. Неясно, правда, зачем тогда вообще нужна была суета с фестивалем, чтобы в итоге возле найтмера выступить… Миллисента пыталась углубляться дальше, в конкретику, а там и в тонкости, но почувствовала – у неё закипает голова. Она ощущала себя словно перегревшийся мотор. Милли не удивилась бы, если б у неё сейчас в самом деле была температура. Некстати вспоминался разговор с Роном. Кардемонд, пытаясь удивить свою Королеву, зная её весёлый нрав, сочетающийся с лёгкостью на подъём и готовностью выдумывать всякое, время от времени рассказывал Миллисенте о самых необыкновенных и чудных глупостях, которые только ни изобрёл род людской. Это была игра, отчасти напоминавшая старую сказку про короля, решившего оригинальным способом пополнить свою истощившуюся казну. Кто расскажет историю, настолько невероятную, что монарх скажет «Не верю!», тот получит от него половину королевства. А вот если Его Величество сочтёт её правдоподобной, то тогда уже смельчаку придётся расстаться со всем своим имуществом. Надо ли говорить, что король ничему не удивлялся? Вот и здесь: Рон выискивал нарочито безумные и нелепые штуки, а Милли, сохраняя абсолютное спокойствие, наскоро давала им рациональное толкование. Как это у них повелось? Попробуй теперь скажи! Рональд, видимо, верил в существование некой награды, эквивалентной для него полуцарству, которая ожидает его в случае победы. Миллисента, конечно же, ничего не обещала – ей просто нравился процесс и хватало здорового эгоизма вперемешку с любопытством, чтобы не прерывать Кардемонда. В последний раз Рон поведал о Бесполезной коробке – специальном механическом устройстве, единственная задача которого – открывать себя всякий раз, когда хозяин пожелает его захлопнуть. По возможности новым способом. Миллисента уже не помнила, как прокомментировала это извращение человеческого ума, однако Рональда, живописующего его в ярких красках, видела как наяву. Он говорил, а Милли понимала, что в Бесполезную коробку превратилась вдруг её коробка черепная. Все многочисленные аспекты организации Фестиваля никак не желали умещаться в ней разом. Стоило тронуть одно, как другое начинало выпирать, как иногда лезет плюш из прохудившейся игрушки. Вот, кажется, всё увязано, но… нет, теперь это упустила! Миллисента казалась себе обезумевшей скаредой, которая пытается запихнуть в один единственный сундук такой объём вещей, для которого тот явно мал, как ты их ни складывай. Постепенно начался сумбур. Милли то и дело чудилось, что она забыла о чём-то важном, из-за чего её разум метался от темы к теме туда и сюда, только перемешивая всё в несъедобную кашу, путая концы. А сколько будут стоить воздушные шары!? Ты не знаешь, а ведь без них… Бейджи! Надо ли их делать? А сколько весит Ганимед? А…? В итоге, промаявшись дотемна, пытаясь рисовать какие-то путаные схемы, машинально посасывая из кружки холодный чай и по третьему кругу высчитывая формулу площади для многоугольника, который представляла собой территория между воротами и Главным корпусом, Миллисента стала, задрёмывая от усталости, воображать уже совершенную несуразицу. Потепление обещают… Обещают потепление… Перед мысленным взором Миллисенты возникла Академия, превращённая в подобие огромного аквапарка под открытым небом. Всё кругом засыпано ярко жёлтого цвета песком, выстроены горки со вьющимися и закручивающимися желобами, которые ведут в гигантского размера надувные бассейны. И, тем не менее, толпа студентов и сторонней публики так заполонила их собой, что плавать там невозможно – только протискиваться, а вылетающие из разноцветных жерл люди вместо того, чтобы касаться воды, начинают путешествие по рукам, как это иногда бывает на всяких скандальных концертах. Вот секция гребли спускается прямо в байдарке, наконец, расшвыривая на выходе прилегающую часть толпы туда и сюда. Все смеются. Тем временем появляется Высокий Гость. Милли не может разобрать точно, но кажется это принцесса Корнелия, одетая к купальный костюм, на плечах которого прикреплены эполеты. По сторонам следуют охранники. Их лица скорбны – кобуры с пистолетами висят у них прямо поверх плавок и с характерным звуком шлёпаются о них спереди при ходьбе. Только усевшись паровозиком, чтобы спуститься с самой высокой горки, они начинают улыбаться. Тем временем генерал-губернатор зачитывает речь, в которой говорит о важности водного спорта для поддержания физического и ментального здоровья населения Одиннадцатой зоны, а значит, как следствие, и её обороноспособности. А потом… голова Милли окончательно сползла по руке, так что лоб упёрся в холодный стол. Костюмированные представления… Костюмированные… В следующий заход на свидание к Морфею все до одного студенты-эшфордцы были облачены в странные несуразные костюмы. Одинаковые робы бледно-розового цвета у девушек и выцветшего голубого – у юношей, а в качестве головных уборов соответственно красные и синие шапочки. Наверное они должны были напоминать по форме сердечки, но у многих съезжали на сторону, как берет, а у других напротив так твёрдо стояли колом, что скорее походили на знак червонной масти. Дополнительно ассоциацию с картами усиливало то, что разодетые парни и девчонки постоянно перемещались, то сходясь, то расходясь друг с другом. Это выглядело будто некий диковинный хоровод, но больше всего процесс напоминал то, как тасуется колода. Всё быстрее, быстрее… Ффух! Вставай, ну! Что ж так глаза слипаются…? А если сделать акцент на достижениях Академии? Изобретения, необычные новинки – люди ведь такое любят! …Под взглядом лорда Артура Эшфорда несколько погрузчиков выкатывали из подвала Главного корпуса какое-то неведомое устройство, похожее на ежа, между иголками которого то и дело пробегали разряды тока. Сбоку от него выстроилась цепочка студентов в белых халатах и резиновых перчатках. Стоило только водителям окончательно затормозить, как из общего ряда выступила вперёд девочка. Миллисента узнала её. Это Нина из кружка физиков, славящаяся умением обо всём на свете говорить так, словно бы она – ученица младшей школы, впервые в жизни рассказывающая перед классом выученное наизусть стихотворение: с непередаваемой смесью преувеличенной серьёзности, смущения и нарочитой основательности, ведь ни в коем случае нельзя ничего забыть! Боже правый, но кто поручил ей выступать!Неужели я…? - Мы, учащиеся Эшфордской Академии, не забываем о вкладе нашего уважаемого директора в науку и инженерную практику. Лорд Артур первым в мире собрал работоспособный прототип новой боевой машины – найтмера. Следуя его примеру, мы в кружке юных физиков в течение семестра сконструировали из подручных материалов в подвале Главного корпуса Машину Судного Дня! Она позволяет аннигилировать материю. Если я нажму на эту кнопку, то на месте второго корпуса Академии, куда направлен раструб, образуется отверстие в земле диаметром 75 и глубиной 34 метра. Если же нажать на большую красную клавишу, то Машина… Бум… Миллисента на сей раз едва не свалилась со стула. Да что же это в конце концов! Хватит! Сил моих больше нет! Милли вскочила с места и со стоном рухнула на всё ещё застеленную кровать. Ей хотелось зарыться носом поглубже в пуховые недра подушки, блаженно расслабиться, погрузиться в нормальный глубокий сон – не это дёрганное безумие. И одновременно – разодрать ткань на сотню частей. Зубами. В ней смешивалась мысль о капитуляции, предчувствие её, пока ещё не ставшее окончательным, но постепенно делающееся сладким, желанным – и бешеный протест, обещающий мобилизовать в исступлённом рывке такие скрытые резервы сил и выносливости, о наличии которых в себе Миллисента даже не подозревала. Наверное как-то так ощущает себя зебра, пойманная львицей, когда, чтобы вырваться, ей требуется нечто исключительное, куда большее, чем и без того тяжелый, энергозатратный стремительный бег. Либо отчаянно дёргаться всеми четырьмя конечностями, выворачиваться, бодать головой, либо замереть, смирившись. …Да, ну точно, это прямо ты! Только за вычетом клыков, впивающихся в бок, разодранной когтями спины, крови, пота, оглушительного ржания, рыка и ещё пары-тройки подобных мелочей. Копия! Самоирония помогла Милли принять сидячее положение. Она с осторожностью обхватила руками голову, словно бы та была сосудом, из которого при резком движении могло пролиться содержимое. Затем - свесила их плетьми, одновременно опустив плечи: кратковременный заряд бодрости стремительно утрачивал свою действенность. Так что же делать то? Если сейчас до упора ломать голову над подробностями организации Фестиваля, их взаимной увязки между собой, не обращая внимания на часы, то завтра, когда наступит время приступать к реализации всего напланированного, в твоей голове вместо мозгов будет картофельное пюре. С другой стороны лечь прежде, чем возникнет хотя бы примерная цельная картина самих мероприятий, а также задач, которые следует решить при подготовке к ним, означает утром напрочь позабыть половину всего, что пришло тебе в голову, чтобы затем понемногу припоминать то и это в течение суток - разумеется в самые неподходящие моменты, наконец дойдя до совершеннейшей парализующей паранойи. Может попробовать сделать записи? Миллисента поднялась, отыскала новый ещё совершенно чистый блокнот, вывела крупными буквами на первой его странице «Студенческий фестиваль Академии Эшфорд. Соображения» и… на добрых пять минут замерла, вперясь взглядом в белый лист, не зная с чего начать. В итоге Милли нарисовала в блокноте рожицу – кривенькую, но от того только ещё более ехидную, показывающую широкий, как лопата, язык. Обозлившись, Миллисента несколькими быстрыми движениями добавила на страницу нечто вроде шпаги, острое и тонкое, протыкающее насквозь нахальную башку. Рядом в качестве компенсации возникли улыбающееся круглое лицо и рука, показывающая большой палец. Не сказать, чтобы настроение от этого творчества особенно улучшилось, но вместо задуманных заметок окончательно стал получаться какой-то непонятный ребус в картинках. Продолжив со вздохом эту линию, Милли изобразила жирный знак вопроса, увенчанный сверху зубчатой короной. Вообще-то он должен был символизировать неведомого гостя Фестиваля, однако на деле художница, глядя на него, почти сразу же задумалась о себе. Полновластная госпожа Академии, Её Величество Миллисента Эшфорд, Дедовой Милостью всея Студсовета, Кружков, Секций и Клубов Императрица, Полузащитница веры в себя… Тьфу! Толку быть душой компании и королевой популярности, если чуть что – и остаёшься сам по себе со своими проблемами! Это же просто нечестно, несправедливо! Так усиленно донимать собою окружающих – и все труды впустую. Милли чувствовала себя просто ужасно - и вдвойне плохо от осознания того, что ни в коем случае никто не должен об этом узнать. Ей придётся устраивать спектакль, изображать невесть что. …Опять! Едва только выдохнула после истории с графом Ллойд-Асплундом, и вот снова: побольше воздуха в грудь, рот на замок… А ведь она всё-таки не маэстро сценического искусства – что если родители таки приметят её малость припудренную разнообразной ерундой неудовлетворённость собой и окружающим, да примут это за признаки любовного томления? Или ещё что похуже. Может папа с мамой вовсе решат, что их доченька не в себе, у неё депрессия, какой-нибудь удар истероидной меланхолии, и если за ребёнком (да, в такой ситуации юная леди на выданье моментально превращается в девочку) непрерывно не присматривать, то в состоянии отчаянной аффектации она обязательно сотворит с собою страшное. Примет смертельную дозу снотворного. Вскроет вены. Учинит публичный скандал. Мать, если всерьёз возьмёт себе нечто подобное в ум, не побоится перечить даже лорду Артуру. Может это и есть выход? Нарочно привлечь родительское внимание, нарваться на домашний арест, тем самым получая индульгенцию за неминуемый будущий провал – как организовывать самое масштабное событие в истории Академии, сидя взаперти? …Ну ты и крыса, Миллисента Эшфорд, раз рассуждаешь об этом всерьёз! Да? А с чего бы иначе? Крысиная манера поневоле формируется, когда постоянно рассчитываешь лишь на собственные силы, хитришь да скрытничаешь! Все это тихушничанье, которого в последнее время активно требовала от Милли жизнь, претило ей, шло вразрез с самыми главными чертами её характера. Испытывая трудности, или выигрывая куш, Миллисента предпочитала находиться в компании. Кем она точно никогда не была, так это осмотрительной скаредой. Королева Академии – при условии признания своего первенства, конечно – охотно оделяла милостями окружающих. Собственно, это – ещё одна причина, по которой руководители секций терпели её разгульную тиранию и не предпринимали попыток сместить президента Студсовета. Милли возвышала их до царедворцев при монаршей особе, создавала атмосферу, которая, вероятно, существовала в Версале в эру какой-нибудь мадам Помпадур. Её произвол был не обременительным, а главное – не унизительным. Напротив, не страдая от комплексов, Миллисента, уверенная, что всё равно останется главным, наиярчайшим алмазом, с удовольствием заботилась об изяществе и красоте «оправы». Без шума и лишних глаз по-мышиному выискивать плохо лежащий кусок, выгадывать что-то, оставаясь в тени? Фи! Кому это надо? Не ей уж точно. Всё самое лучшее и интересное на свете мы получаем, взаимодействуя с другими людьми! Даже в неудаче (а сейчас, кажется, всё движется к самому громкому провалу из всех, в которых ты когда-либо была замешана), Милли придерживалась тех же воззрений. Сыграть роль капитана, который уходит вместе со своим кораблём – и уж конечно не молча… Он стоит…. ну, моряцкая тема, приходи на ум, что там есть у старых парусных судов вообще… стоит, опираясь на …бушприт! Да. И кричит. И потрясаем кулаком. И громогласно провозглашает, что ещё не вечер, не спета наша песенка, а он лично врагов хоть с самого морского дна неоднократно крепко «приласкает». Слать проклятия всем на голову, гулко топать по палубе ногой, демонстративно прострелить из пистоля днище последней оставшейся лодки. Что лучше – так, или просто молча тонуть!? А, впрочем…! Шиш вам всем (Кому? Тараканам из головы?), а не капитуляция! Ведь как там говорится в пословице: не всё ли равно за пенс, или за фунт? Если ты продолжишь в том же духе, как сейчас, то непременно надорвёшься, причём в первую очередь морально - и не справишься с организацией Фестиваля. Разболтаешь обо всём – пойдут слухи, и тогда всё сделается бессмысленным. В обоих вариантах – провал. Но в одиночку – гарантированный. А если попытаться уже сейчас, а не в последний момент, привлечь друзей, поделиться с ними информацией, то широкой огласки может и не случиться. Значит надо пробовать! В конце концов, долой все эти пустые абстракции! Кто у нас есть конкретно? Рональд любит порой потрепаться, но если Миллисента специально попросит его об этом, Кардемонд будет нем, как могила. Ширли слишком порядочна для сплетен. Лелуш… Этот непременно попытается выяснить больше, добиться того, чтобы происходящее стало для него вполне понятным. Но раззванивать на каждом углу о результатах своей умственной работы? Нет, это совершенно не про Ламперужа. Остаётся Карен. Её Милли пока ещё успела узнать мало. Нет-нет, а кажется, что за фасадом болезненной и скромной тихони скрываются те ещё бесенята. Однако, как бы там ни было, мисс Штатфилд – молчунья, прячется что-то неожиданное за её закрытостью, или нет. Представить Карен, хвастливо бравирующую знанием секрета перед замершими в напряжённом ожидании подружками, не выходило. Хотя бы за отсутствием таковых. Кажется, кроме членов Студсовета бывшая надомница пока толком ни с кем и не общается. Наконец, невозможно выдать то, чего не знаешь сам. Уже ты сама обладаешь лишь минимумом информации, а остальные в свою очередь получат минимум от минимума. В этом году Фестиваль должен пройти более масштабно, чем раньше, с активным привлечением публики со стороны. Так решил директор. А что там за важный визитёр, какие он будет делать заявления – об этом тебе, Миллисента Эшфорд, распространяться совершенно незачем. Хотя… Хотелось бы, конечно, чтобы помощники понимали истинную подоплёку задачи. В противном случае Милли рискует оказаться в глупом и взвывающем подозрения положении, когда предложения, хорошие в рамках доступной для Лелуша, Ширли, или Рона с Карен части картины, придётся отметать просто «потому что». Ты то будешь понимать, скажем, что какие-нибудь условные бои в мыльной пене – не вариант, поскольку высокопоставленный спикер тогда рискует выступать на фоне оравы мокрых взъерошенных подростков в плавках. Но поди объясни причину тому же Кардемонду! Туда же – совершенно разная мера ответственности. Одно дело, если для Академии неудача с организацией Фестиваля не угрожает ничем, кроме некоторой потери реноме да небольшой бури в стакане язвительных публикаций городской прессы. И совершенно другое, если на кон поставлена репутация лорда Артура Эшфорда, его взаимоотношения с сильными мира сего, а значит и будущность его детища! В общем, чтобы подчинённые могли проявить свои лучшие качества, действовать инициативно, они должны быть мотивированы и подходить к работе с открытыми глазами. …Если на то пошло: а каковы сильные и слабые стороны членов Студсовета? Как их лучше использовать? Раз ты решила выстраивать команду, с этим надо разобраться заранее, с умом распределить роли. Миллисента наморщила лоб, тут же широко, по-кошачьи зевнула, с негодованием, как на врага, метнула взгляд на стоящие на прикроватной тумбочке часы (так и не успев разглядеть, сколько же они показывают времени). Не без труда подавив атакующую волну раздражения, за которой, как таран за спиной у подступающих к воротам крепости воинов, таилась паника, Милли сумела удержаться в так импонирующем её деловом, аналитически-сухом умонастроении. Играем в руководителя крупной фирмы. На рассмотрении – кадры. Так, попробуем… Ширли. Аккуратная, упорная – ценные качества. Но в то же время разом настырная и чересчур вежливая.Те, кто окажется у неё под началом, вскоре либо захотят застрелиться, либо попросту перестанут её замечать. Так что извини, Феннет, но за тобой закрепим дела бумажные, а также всевозможные подсчёты. Рональд. Тот ещё оболтус, да и какие-то конкретные таланты в нём выделить трудно. Разве только нестандартность мышления, может быть? Зато если его о чём-нибудь попросит лично Милли… Ради того, чтобы угодить Королеве, или впечатлить её, Кардемонд готов на многое – и бывает весьма изобретателен. Запишем в адъютанты-порученцы с функционалом «куда пошлют». Лулу. Сильный интеллект, разносторонние дарования – и в то же время это человек, который совершенно точно не станет ставить какой-то там фестиваль на верхнюю строчку своих приоритетов. Он и в учебе то порой бывает необязателен. Но сейчас ведь речь не о нудной «социальной активности студентов», к которой и сама Миллисента могла относиться спустя рукава, а обо всей Академии. И о будущности семейства Эшфордов, позаботившихся о брате и сестре Ламперуж, давших им кров, образование, сохранивших их тайну. Что там у Лелуша с чувством благодарности? Милли призналась самой себе, что, несмотря на не один год, проведённый бок о бок, она понятия не имеет, каков ответ на этот вопрос. Что там скрывается у Лелуша во внутреннем мире? Впрочем, у Ламперужа всё совершенно точно в полном порядке со стратегическим мышлением. Иначе он не был бы так хорош в шахматах. Следовательно Лулу должен понимать, что проблемы Эшфордов непременно и ему отзовутся неприятным эхом. Он сам уже без пяти минут выпускник. А вот Наннали учиться и учиться. Что с ней станется, если лорд Артур столкнётся с по-настоящему серьёзными трудностями? А малышку Нэн её брат очень любит, в этом Миллисента неоднократно имела возможность убедиться. Вот и получается, что у Ламперужа есть все основания отнестись к делу Милли как к своему. И в подобных случаях Лелуш способен на самоотдачу, доходящую до перфекционизма. Если так – замечательно. Он и сам по себе принесёт много пользы, но лучше дать ему под начало какую-нибудь сферу, в которой Миллисента разбирается хуже, чем в остальных. Ламперужу хватит ума досконально её изучить, твёрдости заставить всех исполнителей делать то, что ему нужно, требовательности при проверке результатов. Но при этом он не заклюёт всех до изжоги, как Ширли. Так, осталась Штатфилд. Карен… она… она… Что? Какая? Поразительно «ловкая»? «Вдохновляюще» скромная? Удивительно хорошо развитая и сложенная для своих 17, так что по части округлостей фигуры уступит разве только самой Милли и ещё буквально паре-тройке девочек в Академии? Чудесно! Так куда её пристроим исходя из этих бесценных особенностей? Брось, Миллисента! Весь этот твой деловой подход… Признай, тебе просто хочется, чтобы сейчас, на этот раз, рядом с тобой были друзья, вот и всё! Нет здесь никакого великого практического смысла. И ради этого ты готова рискнуть, скомпрометировать дедов секрет… Да! Больше того – разве это неправильно!? Дружба – великая штука, в ней есть какая-то своя магия. Моральная… сила…? Тьфу! Ну их, эти сложные формулировки! Просто с друзьями тебя как бы много становится, уходит страх. А ещё… ведь это же твой выпускной экзамен, тест на зрелость. Пройдёшь – здравствуй, взрослая жизнь. И их – ребят, дружбу, ты, Милли – твёрдо поняла это – непременно хочешь взять с собою из детства! И так и сделаешь! И будешь ещё через десять лет звонить в половине первого ночи Ширли Феннет, которая к тому времени вполне возможно будет уже и не Феннет, а замужней миссис какой-то там, если, конечно, перестанет сохнуть по Лелушу. И не отвертитесь от меня, дорогие! Нет-нет-нет… Бормоча это вслух, Миллисента, наклонившись, дотянулась до будильника. Ах ещё только без пяти двенадцать!? Хоть прямо специально паузу минут на пятнадцать-двадцать бери. Только есть опасность самой окончательно поддаться Морфею, а очнуться уже утром. С этою мыслью Милли Эшфорд принялась набирать хорошо знакомый, давно отпечатавшийся в памяти – никакая записная книжка не нужна – телефонный номер. Первый из четырёх. …бииип….бииип…бииип. - Привет, Рональд! Готов ли ты верой и правдой послужить родной Академии? – произнося эти слова, Миллисента улыбалась.