Стабильность существования

      «Ни славы и ни коровы, Ни шаткой короны земной — Пошли мне, Господь, второго — Чтоб вытянул петь со мной!» из стихотворения «Ни славы, и ни короны» А. А. Вознесенского       Мама одной рукой продолжает гладить меня по волосам, а другой осторожно проводит между моими бровями в направлении правого виска.       — Не морщи лоб, Мишутка. Никакая не смерть! Ленинград — чудесный город, не хуже Москвы. И там ситуация с очередью на квартиру попроще, у вас с Лёшей будет по личной комнате.       — Мне и так удобно.       — Конечно, ты диктуешь, он слепится в темноте.       — Алексей тоже должен уметь отстаивать свою точку зрения, иначе ему будет тяжело, и он, в лучшем случае, вечно останется в тени брата. Они уже вещи собрали?       — Юра, зачем торопиться?       — Потом будут в слезах три обиженные бестолковые мартышки, которые посеяли самое важное. А окажется, что папка забыта в автобусе три города назад, заколка у оркестровых валяется, а тетрадь подарена приятелю из Биробиджана.       Из Бийска. Или нет, Барнаула. А может, Лёша тоже с кем-то менялся. И вообще мы с прошлого переезда разобрали не все чемоданы. Но, если честно, и не стремились. Здесь настоящий клоповник, а у брата вчера по кровати крыса бегала. Но я думал, что столица — это высшая точка, и родители мечтали попасть именно сюда.       — Мусь, я всё равно вернусь поступать через год и опять окажусь в общежитии.       — Мишут, но это необязательно. Там тоже есть хорошие учебные заведения. Успеешь ещё нажиться отдельно.       Моя голова лежит на маминых коленях. Муся даже не успела переодеться, но от её рук, как всегда, пахнет свежими булочками. Хотя я даже не помню, когда она их последний раз готовила. Может, на юбилей их с отцом ансамбля?       — Татьяна, прекрати эти сюсюканья. Как он потом привыкнет в армии?       — Под твоим подчинением, Юра.       — Я не буду просить за него. У нас не семейный подряд, а заслуженный коллектив со строгим отбором.       — У Миши хороший голос.       — Это не профессия. Нужно сначала получить основательное музыкальное образование. А сколько преподавателей по сольфеджио он уже довёл?       — Юра, ты сам никого в грош не ставишь.       — Он ещё не дорос до такого уровня. Когда Миша будет руководить собственным…       — Пап, я…       — Не перебивай старших, а то пойдёшь к брату, и мы с матерью определимся без тебя.       — Хорошо, папа.       Как будто моё слово на что-то повлияет. Я беру со стола набор открыток «Город-герой Ленинград», пора привыкать к новым видам. ----------------------------------------------------       Я патрулирую свой участок этажа и вижу парня из параллели, увлечённого книгой. Прошлый раз были «Пионеры», теперь «Последний из могикан». Значит, не придуривается, а впрямь читает.       — Слезь с подоконника, Балунов.       — Зачем?       Он даже не поднял на меня глаза.       — Нельзя так сидеть.       — Кто сказал?       — Так не положено.       — Кому?       — Никому. То есть всем. Ты должен слушаться дежурного по школе.       — Какая причина?       А на самом деле, почему? Я отодвигаю его ранец и сажусь рядом.       — Здесь сидит Сашка.       — Где это написано?       Он ухмыляется и протягивает мне руку.       — Шура.       — Миша. Интересная книга?       — Как кому, мне нравится.       — Ты чего моё место занял?       К нам подваливает одноклассник Балунова. О, так его я тоже знаю. Щиголев. Их родители вместе с моими ключи получали.       — Тебе что, нужно где-то приземлиться?       — Да.       — Соседний подоконник свободен.       — Сам пересядь, ты из другого класса.       — Ага, Миша — банальное млекопитающее, а ты, Щегол, гордая птица высокого полёта.       Я не двигаюсь, Щиголев тоже продолжает стоять возле нас, нервно постукивая правой рукой по подоконнику. Поняв, что я не собираюсь слазить, он ударяет ладонью последний раз и направляется прочь.       — Стой, Саша!       Я соскакиваю на пол и задаю ему простенький ритм.       — Сможешь повторить?       Шура прохлопывает то, что я показал. Я, конечно, не его просил, но так ещё лучше. Щиголев повторяет вслед за Балуновым.       — За «Зенит» топишь?       — А? Ты про что, Шура?       — Готовишься к походу на стадион? «Раз, два, три, Зенитушка, дави!»       — Я не понимаю.       — Ну, футбольные матчи. Самый лучший клуб.       — Московский ЦСКА.       Балунов прямо с подоконника зажимает мне ладонью рот.       — Ты бессмертный, Горшенёв? Думай, что говоришь.       Я скидываю его руку.       — Да мне по фигу на этот спорт.       — А живым домой хочешь вернуться?       — Как раз это я и хотел обсудить. У меня есть к вам одно предложение.       — Умереть в страшных мучениях?       — Почти. Заняться музыкой. --------------------------------------------------------       Балунов делает свои три глотка и возвращает пиво мне. Я повторяю его действия, и бутылка снова перемещается к нему. Он запускает пальцы в синие волосы и зачёсывает их назад. Под глазами круги того же цвета от бессонной ночи в участке.       — Дальше всё твоё, я больше не буду.       — Горшок, чтобы я с тобой ещё раз куда-нибудь пошёл…       — Ну прости, Шура. Я не виноват, что мне опять не хватило места в бобике после концерта.       — И блевал после герыча один Балунов, и в комиссариате только его документы забрали. Миша, я попал в дурку через месяц службы, а ты, как заговорённый. Сначала в учебку, а потом в нормальную часть с оркестром.       — Хочешь, я завтра тоже попробую наркотики?       — Нет. Я несказанно счастлив, что вы тогда отвлеклись на то, чтобы очередной раз рожи друг другу начистить. С этой дряни хрен потом слезешь. Просто на следующий концерт отправитесь вдвоём, и посмотрим тогда, кого из вас загребут.       — Лучше дома останусь. Я с ним никогда никуда не… Почему он ещё в группе, Балунов?       — Именно поэтому. Чтобы ты никогда и никуда в те редкие мгновения, когда нас посещаешь. Собирай свои чемоданы, гастролёр.       — Шура, ну там такая классная девчонка появилась в кордебалете. Анфиса и в музыке разбирается, и сама красотка, и втащить может. Вроде и воздушная, и земная.       — У меня уже сын. Меня этим не удивишь.       — А мне третью сольную партию дали.       — Ещё на год за границу…       — Я буду присылать вам новые песни.       — А ты хоть в курсе, Миша, как они звучат вживую? Мы создавали свою группу, чтобы всё время играть вместе.       — Шура, это Большой.       — А мы — маленькие. Ясно, Горшок, спасибо за кристальную искренность.       — Балунов, вы и без меня неплохо вытягиваете. Раз даже он вам не мешает.       — Приходится. И ему не меньше других. Хоть на мою свадьбу приедешь?       — У меня самого… Я не знаю, в декабре очень напряжённый график.       — Как и в любом другом месяце.       — Ну вы же и так давно вместе. Это чистая формальность.       — Как и наш второй солист, да, Миш?       — Шур, если бы у нас был другой уровень…       — Для этого надо вкладываться всем.       — Мой взнос в твоих руках.       Балунов задумчиво крутит папку с моими рыбами, текстами и демками.       — Я приеду в следующем феврале на запись нового альбома.       — Боюсь, что ты опоздаешь. Мы договорились на выпуск в августе.       — А смысл торопиться, если мы всё равно никому не известны? Кассеты сами раздавали, самодельные афиши расклеивали. Кому мы нуж…       Шура поднимает голову и серьёзно смотрит мне в глаза. Это важнее будущих свадеб и даже новой роли. Сурово, но справедливо. Если я не приеду, то нас больше не будет.       — Значит, вырвусь в августе. Но не больше, чем на пару дней.       Балунов встаёт и протягивает мне руку на прощание.       — Счастливой дороги, Горшок! Не посрами звание честного панка в своей опере. -----------------------------------------------------       Я отдаю Балунову пакет с масалой и копи люваком, второй — со специями и сладостями и третий — с благовониями. Он в ответ впихивает мне очередной местный журнал с комиксами и компьютерную игрушку.       — Надеюсь, не его любимая?       — А что, тогда не возьмешь?       Я сую диск в карман, Шура трёт заспанный правый глаз кулаком. Анфиса за соседним столиком потягивает через трубочку газированную минералку, болтая с женой Щегла.       — Я задолбался встречаться в Пулково. Может, ты зашёл бы на пару минут к нам на репточку или хоть к своим родителям?       — Так мы виделись, когда вторая родилась у… В октябре я же был на базе. А с папиным ансамблем в Германии пересекались в прошлом месяце.       — Значит, всё в порядке?       — Ну да. Если в США снова намылитесь, позвони, я подгребу.       — Очередная грандиозная роль?       — Ага, Лир.       — Вот ты и дорос с юных принцев до королей. Не боишься возрастания ответственности?       — Надеюсь, что не облажаюсь. Это всего на сезон.       — А потом будет «Риголетто».       — Нет, я пока не хочу. Да и Анфиска уже не прочь осесть.       — Пока? Миш, нам под сорок набежало на жизненном спидометре.       — На подмостках я могу раскрываться больше.       Пока я произношу фразу до конца, Балунов отворачивает голову к стене и прикусывает кончик языка восьмёрками слева. Да, вышло слишком пафосно.       — Шур, ты ведь не обижаешься?       — Я уже нет. Но в группе не два человека.       — Мы же все друзья. Ну, кроме геймера…       — Миш, сегодня, как ты заметил, он тоже без энтузиазма отнёсся к возможности встречи. На «Октябрьский» прилетишь?       — Как договаривались, с утра.       — Горшок, настройка — это не репетиция.       — Шур, у меня никогда не будет проблем с тем, чтобы в любой момент влиться в нашу группу.       — Миш, смотри сам, даже сейчас ты уже другой, и мы другие. Мне кажется, ты всю жизнь хочешь доказать, что свой в театре. Но я боюсь, что вместо этого однажды ты придёшь на нашу базу и не узнаешь никого. ------------------------------------------------------------------       Я подхожу к залу со служебного входа. Настроение неважное. Анфиса отказалась лететь, рейс задержали. Вижу, как Шура и Саня что-то обсуждают на курилке. Решаю их напугать, подкрадываюсь и прячусь за стеной.       — …к нему. Хорошо, что он, как и твой обожаемый Лёша, в интернет не лазит.       — Одна кровь, сразу видно, я охренел, когда их…       — Тебе, Сань, лишь бы охренеть. От кого из нас тебя не плющит, признавайся?       — Балу, ну…       — Лось, я не могу каждый раз впиндюривать подменки альбомов по всем гримёркам. Миша и так его не жалует, а если узнает, всем наступит п......       — Они оба редкие везунчики.       — Сань, я косячный, я! Когда-нибудь эта схема сломается, и мы попадёмся.       — Ну если уже от разовых снова дошли до трёх четвертей совместных гастролей, как в самом начале… Один так и не свалил, другой не допёр.       — Но сейчас только новый выпустили, Миша результат всегда контролирует до мелочей.       — А он с ним в студии всю его запись просидел прямо с планшетом, и никто не умер. Когда у Горшка обратный рейс?       — В пятницу.       — Три дня. Продержимся. А за две недели ты потренируешься играть в подкидного.       И я ведь, правда, снова уеду, а там, может, и соглашусь на роль старого шута. А я бы хотел скрыться на эти три дня, куда угодно, чтобы отвлечься и забыть про этот вечный бег в колесе Сансары. Пожалуйста, Вселенная, всего три дня. Но чтобы я узнал сразу, с детства, чего хочу. Потому что здесь я, похоже, не понимаю этого до сих пор. ----------------------------------------------------------------       — Миша, Князь опять нам голову дурит по свету, давай, ты с ним разбирайся.       — Кто, Яш?       — А, ну да, я забыл, что вы не разговариваете. Ну не нравится ему, пусть сам выставляет.       Эк, меня разморило возле тёплой стены. Даже не помню, как до гримёрки дошёл. Но, что значит, сам? У нас ведь есть штатный световик. Подожди, но Князь, это же... Да ну, никто бы его в жизни так не назвал. Явно про другого говорят. Но почему у нас в гримёрке незнакомые мне люди и инструменты? Где Шура и Саня? Мы не можем без них, это же их… А с кем тогда я буду... Лучше начать с малого.       — Где опять Серого носит или вы его выгнали уже в конце концов?       Теперь на меня странно косится Яша.       — Басист наш, Сер…       — Я в курсе, Миш, кто у нас на чём играет, но не знал, что и ты им не доволен. Тогда будет гораздо проще.       Он куда-то уходит, а я остаюсь с миллиардом вопросов. Мне надо просто успокоиться, слишком легко завожусь. Я захожу в свой планировщик, а он пуст. Записная книжка? Её тоже нигде нет. Календарь в мобильном? Ни одного события. Ладно, скоренько перевыстрою график по официальным сайтам группы и театра.       — Привет, Миш! Мне передали, что ты меня искал. А почему ты не в своей гримёрке? Что-то хотел мне сказать?       Я поднимаю глаза и вздрагиваю. Тот же стиль и гитара, но другой человек. Здесь все другие, а этот особенно. И дело даже не в наличии… Басист визуально того же вида. Как актёр второго состава.       — Я… Ничего.       — По порядку что-то поменять?       — Нет! Не надо, я пойду.       По бумажке на двери нахожу комнату. Срываю лист и перечитываю несколько раз. Возвращаюсь к предыдущей двери. Не опечатка. Придётся действительно воспользоваться всемирной клоакой, чтобы продержаться хоть пару часов. Мне не надо три дня, я передумал. Сначала я долго смотрю в зеркало на своё лицо, потом снимаю рубашку и продолжаю процесс изучения. Затем одеваюсь, пытаюсь в ускоренном темпе понять свои голосовые возможности и сажусь на стул. Вскакиваю и повторяю цикл заново. И о чём же я здесь мечтал в детстве? Добить себя как можно раньше? Другие предположения пока отпадают. Я уже полчаса меряю личную (бред какой-то!) гримёрку шагами и всё же решаюсь, и стучу в соседнюю дверь.       — Пора уже? Сейчас приду.       Он с сосредоточенным видом появляется из-за двери. Наконец-то привычное лицо. Никогда не думал, что так ему обрадуюсь. Вот он хоть и, как все, внешне сильно поменялся, но ощущается так же, как и там. Хотя… Это точно он? Ухо, волосы… А где хотя бы… Я машинально дотрагиваюсь до его шеи. Он отпихивает мою руку. Рукой со шрамом, но без… Я отступаю. Не хотелось бы подраться с ним и в этом мире.       — Сдурел, Горшок? Только что меня отчитывал.       Я в шоке отхожу от него ещё дальше. Злой, но терпимый. Ну в смысле, не…       — Идёшь или просто мне решил не дать морально настроиться? Будешь сегодня петь последний куплет «Анархиста» или я его твоим голосом больше никогда не услышу?       То есть, если бы не халатность всех окружающих двадцать лет назад, то всё было бы так? Удивительно, я себе примерно подобное и представлял. Услышать моим голосом. Получается, написанное на нашем… на их сайте, это правда? Второй солист стоит сейчас рядом со мной? ------------------------------------------------------------------       — А может вам стоит связки проверить всё-таки?       — Какие, ё-моё, связки? Мотор барахлит у меня. Затаскал я его своей манией. Не связался бы с этой дурью по молодости…       — Проблемное у вас сердце, но не безнадёжное. И сейчас наблюдается неплохая динамика. Рано вы хороните себя.       — Ага, режим, диету соблюдать. Курить бросить. Меньше стрессов. А у меня, понимаешь, работа такая…       — Сейчас на всех должностях нервотрёпка. Так что непонятно, где ещё быстрее приступ схватить можно. Среди людей или зарывшись в отчёты. Но я вам настоятельно советую обратить внимание на голос. У нас недавно был один ваш коллега, так ему полгода не могли поставить правильный диагноз. И консервативный метод ему не поможет. А у вас скорее всего всё не так критично. Но всё же не пускайте на самотёк.       — Актёр, в смысле? Ну мюзиклы, там или оперный? А, ну, правильно, вы же не должны говорить. Тяжело это. Если без голоса, можно из обоймы вылететь. Даже не знаю, что бы я делал, если бы по молодости не смог петь. Наверное, передоз бы специально устроил.       — Не шутите так. Я вам советую именно потому, что он ваш ровесник. Ему…       В дверь барабанят. Я быстро прощаюсь с врачом и отрубаю вызов.       — Что надо?       В дверь заглядывает Князев.       — Горшок, ты там всё уже?       — Когда буду всё, про это в газетах напишут.       — Б.…, я пойду, опять пройдусь лучше.       — Пива мне захвати.       — Я тебе не курьер. Нашёл мальчика на побегушках.       — Князь, ну жалко тебе?       — Мне, Мих, есть чем развлечься помимо доставки. Мне по демкам…       — О, кстати про твои слова. Мы тут с парнями обсудили, поржали. Шлак это. Как и музыка к Тодду. Всё проходное. Что уставился? Есть ещё варианты текстов?       — Я думаю, достаточно. Хотите ещё посмеяться, сходите в кино на комедию. Давай листок назад. И знаешь, если моя музыка такая херовая, как ты говоришь, я и её забираю.       — Князь, у нас…       — У нас или у вас? А может, у тебя? Всё, Горшок, с меня хватит.       — «Жопчик» пойдёшь записывать? Или нет, вот, точно, «я руки к солнцу возношу».       — К небу подниму. И? Что-то не так?       — Всё прекрасно. Заполируй харе-кришной. А потом шлифани своими попсовыми любовными историями.       — Горшок, стоп! Здесь не место.       — У меня секретов нет.       — Зато у меня есть. И я бы предпочёл, чтобы они таковыми остались.       — То, что ты оторвался от остальных, давно не тайна. А что ты ещё можешь предъявить?       — Ничего, кроме ранее сказанного. Ты меня закрываешь.       — Двигайся сам.       — Представь, что я ныряю с аквалангом, а ты перекрываешь мне кислород.       — Тебе что не скажи, ты…       — Я. И мои тексты — это тоже я. И если я открываюсь, это не значит, что любой может подойти и плюнуть мне в душу. Высказать своё мнение, о котором я не просил. Если мы в одной упряжке, то пашем вместе. А если я осёл, а все гении, то я лучше найду себе подобных.       — А то я думаю, кого мне твоя группа для развлечений напоминает?       — Мих, я не нанимался быть тряпкой, о которую можно вытереть ноги. И если я прошу о поддержке, то хочу получить её, а не насмешки. Не камень в спину. Я живой человек, который тоже может заболеть или быть не в настроении. Мне тоже нужен комфорт в том виде, в каком удобно именно мне и плевать, как это выглядит со стороны.       — Действительно, мы с ребятами должны кинуться угождать тебе. А то…       — Я не требую сверхъестественного, просто обычного уважения. Если наша фишка, что все друзья, то мы не выносим склоки наружу, а решаем лично и сообща. А если мы просто работаем вместе, то тогда все соблюдают деловой этикет и условия сотрудничества. И тебя, Горшок, это тоже касается.       — У меня с вами скоро башка взорвётся. Лёха постоянно накручивает нервы про здоровье. И ты меня поучить вздумал.       — Я могу и молчать. Сам пожалеешь.       — Если ты перестанешь возникать? Вот уж вряд ли. А что ты меня отчитываешь? Зачем сейчас пришёл? Следишь, чтобы я не кололся?       — Видимо, да. С наркотой ты умрёшь.       — А без неё я не могу. Все когда-то умрут. Просто я чуть раньше влечу.       — Следи за своим языком, а не то реально влетишь.       — Ты, Андрюха, предупреждающий знак? У тебя, кажется, с голосом проблемы.       Князев замирает на долю секунды. А потом как-то подозрительно осторожно выдаёт.       — Тебе показалось. Всё в рамках нормы.       — Сто процентов. Хотелось бы вернуться во время, когда в нём было чувство юмора.       — Действительно. Жаль, что я не в моменте, когда мне было бы хоть чуток весело.       — А чего мы реально не путешественники? Вот оказались бы сейчас в нормальном мире, где можно было бы сводить… ------------------------------------------------------------       —… брови. Уже Марианская впадина между глаз.       — Что, с…, сказала?       Куда Князев делся? Что за хриплая блондинка переодевается здесь? И тут она, в смысле он, наконец, опускает верх водолазки, и я вижу знакомое лицо.       — Шура?       — Гаврила, я, конечно, в курсе, что ты с раннего детства выпадаешь из реала. Но не до такой же степени. Ну ладно, я тоже не нежная барышня, и переживу твои периодические приступы Туретта. Говорю, внесёшь страшную инфекцию своими подпольными ширяниями. Бородавки, например, появятся. Гепатит С ещё тоже может быть.       Шура как-то подозрительно хорошо выглядит. Стройный, загорелый. И явно не такой старый, как я. Тридцать пять от силы, я бы сказал. Пластику, что ли, в своей Америке сделал?       — Вот чего и ты мне мозг выносишь? Со мной давно всё понятно.       — Эй, Михаил Юрьевич, очнись! К тебе все даже подойти лишний раз боятся. Не то, что замечание сделать.       — Почему?       — Ты ж как больничный рентген, просветлишь на месте. А много облучения вредит организму.       Это и правда Балунов. Только что он здесь делает?       — Я не знаю, Гаврила, что у тебя там с твоей женой за новое увлечение. Но ты, давай, завязывай. Следующий шаг — стояние на гвоздях. Белобрысую мою головушку тебе на безжалостное отсечение. И стопудняк это будет в стиле: сначала больно, затем всё ещё больно, после привыкаешь к тому, как больно, а потом кайф. Плывёшь на тёплых волнах спокойствия, и тебя ничего не колышет. То есть колышет, но приятно, без нервяка. Так вот. Туда не лезь, слышишь? Иглоукалываний от ваших сомнительных китайцев достаточно.       — А ты, что, пробовал, Шура?       — Нет, Гаврила, мне птичка одна напела. Вернее настучала. Домашний дятел. А точнее Щегол.       — Поручик, что ли?       — Сашка Щиголев, наш барабанщик. У нас, кроме Сержанта, никто званий не имеет.       — Не знаю такого. Кто-то из новых? Вместо Захара басист?       — Мих, с тобой всё хорошо? После Рябчика, кроме Серого, никто на ритм-гитаре не играет. Его как Щегол после армии притащил, так и устаканилось.       — Подожди, я не догоняю. Он военный?       —Кто, Щегол?       — Сержант.       — Я думал ты хоть сегодня на позитиве, и мы вместе прикалываемся. А, ты, Миш, опять за своё. Серый по-прежнему слесарь. Отцепись от него, хватит его строить и пытаться из группы выжить в свои периодические набеги. Он не признанный академик, конечно, но нормальный трудяга. Меня устраивает. И Лося тоже.       — Да, огонь-мужик, очень горячий.       — Спасибо, Саня. Ты всегда по повышенной температуре в группу набираешь.       Реник корчит рожу и забирает упаковки с мерчем со стола. Шура пытается перехватить вещи, Саня встаёт на цыпочки и почти задевает ими потолок, замечает моё лицо и будто гаснет. Отходит, внимательно вглядываясь в описание на упаковке, а потом на секунду оборачивается. Я почти готов поклясться, что за это время они с Балуновым успевают показать друг другу языки.       — То есть вы по составу главные?       — Нет, блин, я на время твоей сессии Андрюху подрядил.       Реник издалека изображает забрасывание удочки. Я боковым зрением вижу, как Шура улыбается, а потом показывает большим пальцем левого кулака на меня, затем указательным на Реника и затягивает воображаемую удавку на шее. Я поворачиваюсь к Балунову, а тот, как ни в чём не бывало, продолжает.       — Ты со своей тягой к учёбе на группу совсем забил. Во сколько образование заканчивать собираешься? В пятьдесят? Реставратор, преподаватель-музыковед, историк, философ. Уже бы сразу на астролога пошёл. Твоя прима-балерина похоже только мозгом твоим по чуть-чуть и питается, поэтому она худая, а ты плохо соображаешь.       — Понимаешь сам, что сп........? Ты свалил давно, а Анфиса уже червей кормит.       Я в гневе отворачиваюсь от него и напарываюсь взглядом на зеркало. Я больше похож на этого, как его, короче, по телефонам который, чем на себя. Седеющая щетина, короткая стрижка. Свитер без рисунка, классические джинсы. Только очков не хватает.       — Миша, очнись. Только же с питбулями завязали. Теперь черви? Вы же веганы, зелёные или как там? Я уже запутался. С обезжиренного кефира мы на гастролях плавно на проростки пшеницы перешли. А теперь значит… А может, всё-таки на роллах сойдёмся? Андрей, конечно, тайно в макдаках двойные бургеры точит, но ты его ни разу так и не спалил. И в смысле свалил? Куда я свалю из группы имени Саши и себя?       Имени себя? Я тупо смотрю на Шурину байку и ох......       — Балу и Лоцман?!       — Что-то не так, Гаврила? Это пробная, час назад притащили. Ты сам, как великий дизайнер, сказал, что нужен такой заковыристый шрифт. Я заколупался в типографии их просматривать, если честно.       И тут я слышу подозрительно знакомый голос со стороны двери. Не по звучанию, что-то в подаче и выражениях.       — Шурка, где новые струны? Яшка опять все себе намотал?       А вот и он сам. Явление, как говорится, кого бы вы думали, народу.       — Князев.       — Привет, Гаврил! Мне интро, как Саня показал, играть или с твоих нот?       Я таращусь на бас-гитару у него в левой руке. И на забитый рукав на правой. И на татуировку на шее, идущую от уха. И на лысую, под троечку бритую голову. Князев в расстёгнутой чёрной рубашке с закатанными рукавами. Я не знаю, что за ноты. Но он на меня и не смотрит. Э, он к Шуре обращался?       — Андрюх, со мной Лось не советовался, по-старому пока. Сразу сегодня с «Северной музыки».       — Принял, Балу. А в конце «Сердце вампира»?       — Миш, нормально? Или «А. М. Т. В.» жахнем?       — А «Кукла колдуна»?       — Гаврил, ты такую нам не давал. Шур, или я что-то забыл?       Он говорит почти с видимым усилием совсем осипшим голосом. Балунов берёт со стола кепку и надевает её на голову Андрея, затягивая на самый нос.       — Мастер выкрутить. Бас х…. слышно.       Князев сдвигает кепку козырьком назад и откашливается в кулак.       — Извини, Балу. Я ещё не настраивался.       Его уловка помогла мало. У меня саднит в горле даже его слушать.       — Князев, ты что, простыл?       Они с Балуновым удивлённо смотрят на меня, после чего Шура разворачивает Андрея спиной к нам и легко подталкивает между лопаток.       — Пойди воды глотни или чая, Андрюха. Всё в порядке. Это Миша шутит так. Струны должны валяться с палочками Щегла. Или у Гуру спроси.       Князев чёткой наводкой идёт к Паше. А я не могу врубиться, что происходит.       — Шур, ты точно уверен, что Андрей здоров?       — Ну можешь подойти, в лоб поцеловать, чтобы проверить.       — Тогда почему у него… Как это… Ну… Голос?       — Пока ничего не зацвело, придётся тебе потерпеть.       — А потом будет лучше?       — Персонально для тебя, да. Мне он нравится говорящим.       То есть это максимум возможностей?       — Нет, я в плане…       Я не могу сформулировать, что не так. Но мне приходит в голову другая мысль.       — Мы князевские песни вообще не играем, что ли?       Балунов нервно переглядывается с Ренегатом. Князь оборачивается на меня с удивлением.       — Какие мои? Нирвану или Битлз? И чего ты меня сегодня так официально называешь?       Мне просто физически тяжело от этого голоса. Неужели остальным всё кажется нормальным?       — Серый, он не может по кличкам. У него сейчас этот самый, обет…       — Обед? Да, я б тоже, Сашка, похавал.       Поручик, шутя, пихает Андрея, он отвечает тем же, а потом изображает поедание чего-то огромного. То ли быка, то ли вепря. Саша включается в шутку и начинает отпиливать воображаемую ногу. Закончив с распилом, протягивает её Князеву. Тот радостно вгрызается в очередной невидимый окорок, передавая Пору несуществующую бутылку. И вскоре они ржут на пару. Как два мелких кореша. Как… Я отворачиваюсь.       Перед выходом из гримёрки Балунов приветственно стукается кулаками с Ренегатом и Яшей, потом складывает ладони в восточном стиле и раскланивается с Пашей. Князя и Поручика он просто обнимает, и они выскакивают на сцену первыми. Мы с Шурой выходим последними. Без всяких ритуалов.       На публике Шура выдаёт весь эмоциональный спектр от томных глаз для зала до ярости, когда кидается на Ренегата. Тот деланно пугается и обматывает Балунова проводом от гитары. Публика живо реагирует на происходящее. А я будто смотрю со стороны.       — Мих, слезь с короба, навернёшься.       Я чувствую, как Андрей меня дёргает за майку назад, и отступаю с зашитых проводов. Оглядываюсь, Князев держит в руках дополнительные палочки и лупит по тарелкам вместе с Поручиком. Тот пытается дотянуться до струн, но Князь уже отбегает к Яше, чтобы играть свою партию. Мне показалось? Но меня словно отпускает, и я включаюсь в Шурину игру.       — Серый, идёшь?       — Давай, Яшка, лучше ты с нами.       — А как же разложить…       — Смотря кого.       Цвиркунов кидает быстрый взгляд на меня. Я делаю вид, что снова погружён в себя.       — Б.…, Андрюха, тише, Горшенёв услышит.       — Так ему вроде уже восемнадцать есть.       — Он тебе снова словесный БДСМ устроит.       — Будет долбать Серому мозг?       — Щегол!       — Это не то стоп-слово, Яш. Я меньше всего хочу в такой интимный момент себе лучшего друга представлять. А вообще волков бояться, в лесу не е.......       — Сержант!       — Так точно! Я выложил свои отпавшие ушки из карманов, как ты и просил, командир.       — Серый, они бы рассыпались в труху за двадцать лет.       — А ты, Яшка, хорошего мнения о моих успехах на любовном фронте.       Пор с Андреем переглядываются и опять заходятся от смеха. Яша смотрит на них и улыбается сам.       — Ох, чувствую, скоро опять Михаил Юрьевич заставит нас отчества повторять и введёт штрафы за мат и неприличные шутки. Показывайте, ритм-секция, что там начертили по эксклюзивным штанам.       Я жду, что Князев достанет телефон или тетрадку, но он виснет на плечах Поручика, который уставился в свой планшет и на себе демонстрирует, где будут карманы и нашивки. ------------------------------------------------------------       Князев заходит в зал, видит меня и тут же разворачивается обратно на выход.       — Ты куда, Андрей?       — Гаврила, я забыл…       Я непроизвольно морщусь от звуков. Он обречённо вздыхает и подходит ко мне.       — А где Шура и Лось?       — Боишься оставаться со мной наедине?       — Гаврил, пожалуйста, не грузи меня. По твоей музыке всё, что угодно, для тебя сделаю. Но я не пойду ни на заочку, ни на вечернее.       — А по басу?       — Только закончились курсы. Дай мне с женой помиловаться хотя бы пару недель. Я не виноват, что твоя вечно в разъездах.       А ведь я не могу спросить, как зовут его жену. Но почему у него на лице такая паника?       — А ты не хотел бы, например…       — Вот скажи, как на духу, Гаврила, что ты до меня докапываешься? Тебе стыдно, что я в вечерней школе еле доучился? Даже не птушник?       Не могу больше это слышать.       — Может, пшикнешь чего-нибудь в горло?       — Зач...?       Поручик стукает Князева по плечу, и тот расцветает.       — Привет, Саш!       — Здорово, Миша! Ты ему в кварту говоришь, Серый. А он хочет, чтобы было в терцию.       Князь будто изучающе кидает взгляд в мою сторону, а потом они с Поручиком начинают тихо болтать, забыв про моё существование. И что же нормального в этом мире? Зачем мне нужно было сюда попасть? У них своя тусовка. Они будто вынуждают меня уйти, чтобы оправдать такое отношение моим нежеланием сотрудничать. Я чувствую себя лишним в этом разговоре, в этой группе, в этом мире. Я композитор и автор текстов, но никто не хочет со мной даже нормально общаться. Солист и при этом пустое место.       — Гавриле остро необходимо, чтобы все со струнами пели.       Я опять узнаю интонацию, даже в таком ужасающе сиплом произношении и ровно на секунду успеваю встретиться взглядом с Князевым. Теперь уже я не в том моменте, когда хоть чуток весело. Но мне кажется, что я вижу в его глазах боль, которую сейчас чувствую сам. Что это не Серый, не Сержант, не Андро, не Князев и даже не Князь. Андрюха, с которым мы познакомились в училище. Тоже нездешний. Тоже солист. Тоже отвергнутый своими… Человек из моего прошлого и моего настоящего. Из моего будущего? ----------------------------------------------------------       Но если там он… Мы… То, может, и здесь всё так… Пульс рисует «Девятый вал». Я отлипаю от стенки, иду в музыкальный магазин на углу и прошу наш последний диск. Оплачиваю, продавец меня узнаёт и просит автограф, я рассеянно ставлю росчерк на чеке и переворачиваю покупку задней стороной.       — А можно прямо у вас проверить?       — Вообще не положено, но вам сделаем.       Я ещё раз смотрю на обложку.       — Восьмой трек, пожалуйста.       Сначала идёт оглушающий звук помех, а затем привычное невыносимо хрипло-сиплое прочтение.       — Я снова сижу в суде, Толкая последнюю речь. Но знаю, что быть беде, Не сможет ничто уберечь. Мне нет оправданий. В глазах Твоих я пал ниже дна. Здесь нет недостатка в истцах, Моя бесконечна вина. И алиби не помочь Меня защитить в этот раз. Легион доказательств. Точь-в-точь Я преступник. И сгину сейчас. Наплевать, что подделка — мой нож, Что муляж лежал в кобуре, И врагов свидетельства — ложь. Проиграл я в этой игре. Ты выносишь мне приговор — На нём подпись твоя и печать. И я жду, когда щёлкнет затвор, Чтоб заставить меня замолчать.       Продавец шокированно пялится на входную дверь, и я понимаю, что звук идёт не из бумбокса. Кассир забыл переключить режим с радио.       — Это подводка к девятому треку. Но если ты на самом деле хотел услышать мои стихи как Андрея Князева, а не тексты для нашей группы, то я, пока голос не сел окончательно, могу предоставить и такую возможность: Есть люди, которые по судьбе Расписаны на века. Те, с кем лететь под откос тебе Или за облака. Кто потопить способен на раз И провести сквозь болота. Лить на тебя ушатами грязь И фильтровать нечистоты. Каждый концерт И каждый альбом От ругани пыль столбом. Десятки лет Доверия нет — Так без него и живём. Рядом иду — В сознаньи, в бреду Свидетель твоих шагов. Не подведу И не упаду В бездну в любом из миров. Не режиссёров, ни чужих актов В сценариях не признаю. Да, эгоист, но я же театр Сам для тебя создаю. Не злодей ты и не герой, Да и я себе главный судья. Ведь если такой мой второй, То, значит, таков и я.       Он стоит и смотрит на меня. Такой же, как месяц… как три дня… как пять минут назад в другом мире. И изменившийся безвозвратно и ошеломляюще, подобно Коровьеву в финале «Мастера и Маргариты». Он прав. В оперном я просто играю, а живу здесь. Столько лет в каждом альбоме и на каждом концерте среди близких мне по духу людей был всего один невыносимо раздражающий элемент. И он же был свидетелем всех изменений в моей жизни, включая свадьбу. Лишняя деталь конструктора, без которой всё бы стало идеально, и несущая стена крепости. Единственный антагонист и надёжный соратник. Уступчивый в мелочах, но непрошибаемый в важном для себя. Оставивший Балунову и Леонтьеву на личное растерзание только их собственные и мои тексты. Не спевший в нашей группе сам ни единой строчки, но выходит, поющий моими связками всю жизнь. Голос, который в силу дурацких обстоятельств я слышу очень редко, и всегда звучащий в моей голове через его тексты, картинки и игровые модели. Режущий слух хуже скрипа пенопласта по стеклу и более привычный для уха, чем даже у родного брата. Вечный соперник и верный… Соавтор. ------------------------------------------------------------       — Не шутите так. Я вам советую именно потому, что он ваш ровесник. Ему…       В дверь барабанят. Я игнорирую стук.       —… тоже постоянно некогда заниматься своим здоровьем. Другие проблемы, гастроли…       Я открываю дверь, за ней стоит Князев.       — Горшок, ты когда всё уже?       — Надеюсь, что не скоро.       Он криво усмехается. Я извиняюсь перед врачом и кладу трубку.       — Зачем пришёл, Андрюха? Проверить, не под кайфом ли я?       — Мы договорились на трезвый тур.       — Думаешь, что я тебе соврал и сорвался?       — Видимо, да. И…       — Тебе показалось. Но всё давно не в рамках нормы.       Князев замирает на долю секунды. А потом продолжает.       —… с наркотой ты умрёшь.       — У всех свои проблемы.       — Это не бана…       —… ны в ушах. Как у меня. Я постараюсь их оттуда извлечь и услышать, что ты говоришь.       Андрей молча смотрит мне в глаза.       — Андрюха, что у тебя с голосом? Только честно. Мне, правда, очень важно понимать, что нам делать дальше.