— Ненавижу жару, — недовольно бурчит мужчина, уже закипающий, ни то от солнца, ни то от раздражения.
— Тогда не носи маску, — в ответ звучит легко и непринужденно.
— Нельзя.
Какаши не мог точно сказать, когда это началось, но он пообещал Харуно находиться без маски в ее присутствии, только в ее.
— Или тогда все узнают, что ты всего лишь обычный, невероятно красивый мужчина.
Хатаке приспускает маску и зарывается лицом в шею девушки, та пахла персиками и вишней, а затем осторожно укусил. Клыки у него были немыслимо острыми, но джонин всегда ласково обходился со своей сладкой добычей в лице Харуно, отчего на той не оставалось следов укусов. Девушка покрывалась безумным румянцем, стоило ему едва коснуться ее — к этому они тоже пришли недавно.
Конец мая выдается на редкость жарким — цветы медленно гибнут от палящего солнца, а воздух нагревается до немыслимых температур. А в середине июня Какаши обещают сделать новым Хокаге, ему думается, это будет невыносимое правление, ведь мантия Каге невероятно теплая. А пока минуты до злосчастной инаугурации не настали, Хатаке проводит свои последние свободные часы с Сакурой, чьи душа и сердце теперь полностью принадлежали ему. Харуно всегда твердила ему, он бессовестно забрал ее любовь, подобно удару чидори, что отнимает сердца, но на самом деле обокрали грудь Какаши — это он понял, когда взглянул в бесконечные зеленые глаза, оттенка изумруда. Хатаке был в плену не только будущей ответственности за деревню, но и Сакуры, пускай та и не верила его словам.
— Мне кажется, я люблю тебя больше, — всегда чуть задумчиво и мило говорила она.
— Почему же?
— Я всегда тебе готовлю, выгуливаю твоих нинкенов, переживаю за тебя, потому что кое-кто ходит на миссии так, словно ищет смерти, — Харуно перебирает пальчики, пока перечисляет нескончаемый список причин, а Какаши лишь наблюдает.
— Тогда приготовь мне такояки, — задумчиво тянет он.
— Что?! Нет! Ты же знаешь, у меня не получается тесто! — Харуно тут же оживает и подпрыгивает на месте.
— Если ты меня конечно любишь… то приготовишь, — мужчина был мастером манипуляции, что Сакура поняла еще в детстве, когда сенсей жалобно и драматично просил генинов выгулять паккуна.
Харуно не могла скрыть радости от совместного времяпрепровождения с мужчиной, отчего все было написано на лице — вот только в глазах почему-то читалась тревога. Сердце взволнованно затрепетало внутри, что же за чувство? Сакура всегда полагалась на собственное чутье, оно у нее было очень развитым, как считала она, и потому не удивилась, когда Какаши вызвала к себе Тсунаде. Что-то без конца твердило ей — остерегайся, нутро еще не подводило. Харуно чувствовала, что становится параноиком, когда на входе в резиденцию в голову ударила страшная паника — да что такое? Хатаке заботливо повел рукой по ее плечу, как когда он пытался утешить ее в детстве, вот только сейчас это мало помогло.
— Что ж вы теперь хвостиком друг за другом ходите, — несколько брезгливо бросает Сенджу и усаживается в свое кресло, — Ты же помнишь, что тебя ждет через месяц?
— Да, Тсунаде-сама… — жалобно выдыхает мужчина, на что Пятая лишь ярко улыбается.
— Ха! Побудешь в моей шкуре, — женщина складывает кулаки вместе и заглядывает Хатаке прям в душу, — Можешь забыть про сон.
— Хокаге-сама, вы позвали меня, чтобы потешаться?
— Хотелось бы, но тебя ждет последняя миссия, — Сенджу достает запечатанный свиток из нижнего шкафчика стола, — В качестве свободного человека!
Злобный смех заполняет пространство, не по себе становится даже Сакуре, лишь молча наблюдавшей за словесной перепалкой учителей.
— Перед инаугурацией надо наладить отношения с одной деревушкой на границе страны, плюс выяснить, где находится группировка опасных террористов — последний раз их видели как раз в этом селении. Подробности я расскажу позже. Сакура, можешь выйти.
— Хай.
Девушка с тревогой внутри, завязанной в тугой прочный узел, покидает кабинет Хокаге, и чувствует, что в воздухе застывает что-то нехорошее. Она не сенсор, но прекрасно ощущает опасность, а сейчас именно она и била в голову. Неужели это связано с миссией, думает Сакура, а затем беспокоено накидывается на Какаши.
— Я пойду с тобой.
— Хах, это политическая миссия, вишенка, я иду один, — мужчина стягивает с себя Харуно, что виснет у него на шее.
— У меня плохое предчувствие…
— О чем ты?
— Я не знаю, переживаю… Какаши, — вдруг зеленые глаза обретают небывалую серьезность, такую, что и сам Хатаке замолкает, — Я боюсь за тебя.
— Я вернусь меньше, чем через месяц, — мужчина приспускает маску и целует горячий лоб девушки.
— Я приготовлю такояки! Обещай, что вернешься! — в бледных кулачках проскакивает дрожь, а на глазах застывает влага, еще немного и она расплачется.
— Обещаю.
— Нет, не так! — Сакура вертит головой и требовательно топает ножкой, кажется назревает скандал.
— Хм… — задумчиво тянет Какаши и касается подбородка, — А если так?
Мужчина складывает несложные печати и касается запястья Сакуры, а затем и своего — на коже вырисовался темный кандзи, значения которого Харуно не поняла.
— Это клятва в физической ее оболочке, — Хатаке мягко касается розовых волос девушки и вдыхает ее аромат, — Она не позволит мне умереть, пока я не выполню обещание. Это запретная техника, вишенка, можешь не переживать.
Был вечер пятницы, Какаши дарит ей поцелуй на прощание и покидает пределы деревни. Сердце у Сакуры все еще било тревогу и было готово выпрыгнуть из груди, пока длительный взгляд на замысловатую печать на запястье не успокоил ее. Немного, но все же успокоил.
Он обещал, а Какаши всегда сдерживал обещания.
***
Он мчится по деревьям, скрываясь от прямых солнечных лучей, что прожигали будто бы насквозь. Даже в лесу среди деревьев душно, куда душнее, чем в Конохе, рядом с ней. Какаши запрокидывает голову наверх и устремляет взгляд в небо, наполненное звездными обещаниями и сказкой. Тсунаде предупредила его обо всем, но он отчего-то был уверен в себе на сто процентов. Серые глаза цепляются за кандзи на запястье, это — лишь ложная печать, пустышка, которая вселит в его Сакуру надежду и спокойствие. Он скорее вернется к ней, и наконец отведает такояки.
***
Июнь наступил беспощадно и незаметно — дни для Сакуры пролетают с невероятной скоростью, ведь все свободное время она проводит на кухне в попытке приготовить те самые такояки. Харуно тратится на бесчисленное количество осьминожек и ингредиентов, следует точному рецепту — нескольким рецептам — и все равно терпит крах. От ярости закипает что-то внутри, прямо рядом с узлом беспокойства и тревоги за Хатаке, а от жуткой жары еще и хотелось разнести все к чертям. Сакура в сотый раз пробует на вкус сырое тесто с морепродуктами и овощами, и, о чудо, выходит не так отвратительно, как предыдущие разы. Какаши к еде не особо привередлив, но пресную пищу терпеть не может, отчего девушка размахивает пальчиками над блюдом, а соленые кристаллики сыплются прямо в тесто. Не пресно и насыщенно, то что надо. Девушка с хирургической точностью, какой не пользуется даже на операциях, переворачивает жареное тесто и сворачивает то в шарик — форма для запекания почти не пачкается, если не считать хаоса вокруг. Она не дожидается, пока блюдо остынет, и сразу запихивает то в рот — фантастика!
— Ксо! Наконец-то! — девушка подпрыгивает на месте и уже предвкушает довольное лицо Хатаке, после того, как он попробует ее чудо.
Она никогда еще не скучала по нему так яро, как в этот раз — казалось бы, Какаши пол жизни провел на заданиях. Узел внутри затягивается настолько туго, что она чувствует, как путы начинают стираться, а вскоре и вовсе порвутся. Сакура слабо касается губами запястья, прямо в то место, где Хатаке оставил свое обещание. За него она цеплялась крепко, так, будто в этой печати сокрыта ее жизнь. За окнами вдруг темнеет, густеют тучи и в воздух становится ледяным, практически, невозможным и зимним. Через открытую форточку на нее дует сильный ветер, заплетающий розовые волосы в беспорядочные косы — что-то не так. Харуно выскакивает на улицу и мчится в сторону резиденции, пока сердце отбивает бешеный ритм. На пороге кабинета она уже видит Наруто с Тсунаде и беспокоено мельтешит глазами. Наруто серьезен, как никогда прежде, а Сенджу скрывает за погрызенными губами крик.
Был жаркий июль, сменившийся грозными тучами и холодным ветром. Было утро пятницы, когда в Коноху пришло известие о том, что Какаши Хатаке мертв.
Тсунаде не выпустила ее из деревни, но Наруто прорвался, он отомстил всем убийцам на следующий же день. Над Конохогакуре повисли мрачные облака, цвета
его глаз, наступил сезон дождей. Нескончаемый, больной. В первый день Сакура не пролила ни слезинки, потому что на ее запястье полыхала печать — он обещал! А следующий месяц она провела в омуте из дегтя, что силой тянул ее вниз, медленно, но верно. Под вечно яркими глазами образовались темные впадины, она не спит, все стоит у плиты и готовит такояки, либо сидит на ветке дерева, где Какаши привычно читает книги. Сенджу с ней не разговаривает, она в принципе перестала выходить из резиденции — запила, уверена Сакура. Никаких похорон организовано еще не было, тело Хатаке так и не нашли, сколько бы Узумаки не пытался. Такую весть важно донести до Даймё, а потому его больше хоронят документально, нежели морально. Следующий Шестой Хокаге пал, а на бумагах числился еще живым. Сакура не упивается слезами потери, она все еще ждет, Сакура рыдает, оттого, что с ним что-то произошло. Он не умрет, метка не даст ему, ведь так?
Об этом она кричит дождю, что не прекращается вот уже месяц, а совсем скоро у Какаши день рождения. Наруто он ничего не обещал, но парень старается верить, что сенсей еще жив — так думает Сакура, не знающая, что произошло в той деревне, где все и произошло. Харуно все еще не спит, ведь во сне является Какаши — обещает, клянется. А она верит ему, хочет верить, но устала. В один день она сдерживает себя, чтобы не содрать кусок кожи на запястье, где уже клеймом выгравировано несбытое обещание — что-то сдерживает ее, что, не знает. Лето проходит дождливым и холодным, таким, как он любит. А с наступлением сентября почему-то приходит солнце, выходит украдкой из-за темных туч, печет самое сердце.
— Ненавижу жару… — вторит она и прикрывает окна в его доме.
Сентябрь, а значит у него скоро день рождения — она должна приготовить ужин и украсить стол, ведь так? Метка на ее руке зудит, хотя она уже не смотрит. Сердце тарабанит, а внутри узел — что на этот раз?
Была очередная пятница, наступило бабье лето, на улице еще не пожелтели листья, когда он вернулся домой. Какаши хромой, подбитый, плохо пахнет, а на левой руке отсутствует безымянный палец — это единственное, чем он отделался?
— Прости… я оп-оздал, — Сакура вешается ему на плечи, не открывает глаза, боясь смахнуть наваждение, — Я же обещал.
Хатаке на вкус горький и холодный, отчего-то для нее привычный и сладкий. Сакура понимает, что все реально, когда его ослабевшие руки заключают ее в объятия. Она подает ему обещанные такояки и понимает, что влюбилась в жару.
