Панацея

24 мая 2024 год, кабинет директора ЩИТа в Нью-Трискелионе, остров Уайт-Айленд, Нью-Йорк, США. После перерыва они сели на прежние места, к руке Адалин вновь подсоединили датчики полиграфа, Фрост взял планшет и допрос продолжился. — Итак, ваш отец после известных ранее событий 1943 года испугался за вашу жизнь, — начал директор Росс и Ада подхватила. — Все верно. После этого наша секретность и хранение тайны вышли на новый уровень. Папа внимательно следил за своим кругом общения, чутко отслеживая все странные вопросы и явления, а так же серьезно оградил меня от общения со сверстниками, после одного инцидента. — Что произошло? — На большой перемене я играла в салки с одноклассниками в школьном дворе, и меня случайно толкнули на землю. С кем не бывает? Вот только я рассадила коленку, а находящаяся рядом Джейн Кэмпбелл успела заметить мое мгновенное исцеление. Я полчаса убеждала одноклассницу, что ей все показалось, я совершенно не поранилась, колено абсолютно невредимо, а золотой свет ей просто померещился — дескать, солнечный луч так упал. В конце концов, я сумела ее уговорить, пускай мне и было ужасно стыдно — Джейн ведь, фактически, решила, что у нее чуть ли не галлюцинации. Одноклассники-то ничего не видели, я была здорова, да и следы крови также отсутствовали. Ада только горько вздохнула и покачала головой: — После этого мы решили, что с ребятами лучше держать дистанцию. Никаких активных игр, спорта, и слишком близких контактов. После школы я всегда шла на работу к папе, и весь досуг мы проводили вместе. Впрочем, я не слишком от этого страдала, будучи захваченной новой страстью в моей жизни — медициной. Так пролетели школьные годы, затем Гарвард, я устроилась на работу в больницу и добилась там успеха, даже несмотря на все предрассудки руководства. — Какие именно? — это не особо относится к делу, но она все равно ответит, жалко, что ли? — Дабы избежать обвинений в протекционизме, я стажировалась у доктора Гардинера, травматолога, хотя и работала в том же отделении хирургии, которым управлял отец. Гардинер был отличным специалистом... и жутким шовинистом, считавшим, что женщине не то, что скальпель держать — утки за больными доверить выносить нельзя. А хирургия в целом, и травматология в частности, «слишком сложна для понимания скудным девичьим умишком», — по памяти процитировала доктор Арджент. — Быть его интерном было весьма непросто, но зато как стимулировало профессиональный рост! Что по знаниям, что по навыкам, я на голову превосходила всех других выпускников мединститутов, и для этого мне даже не были нужны мои особые способности. Блестящая защита докторской диссертации и научная степень, полученная мной, а так же бесценное выражение лица доктора Гардинера, только подтвердили, что и женщина может быть хорошим врачом. — Что вы делали далее? — Следующие пять лет я активно работала, практики — обычной — было более чем достаточно. Обучила аспиранта, подготовив его на мое место, хотя уверена, надолго он там не задержался — у того парня была светлая голова и золотые руки. В 1972 году, из соображений безопасности, больницу пришлось покинуть. Я выглядела слишком молодо, и мы с отцом не хотели дожидаться момента, пока спецслужбы начнут задавать нам вопросы. Отец не захотел отпускать меня одну — побоялся, что такой тепличный цветок, как я, может влипнуть в дурную историю. Он вышел на пенсию и официально мы отправились путешествовать по стране. Вновь побывали в Нью-Йорке, посетили Вашингтон, год провели в Чикаго. Отец посещал все мало-мальски интересные библиотеки, собирая материалы для статей и своего учебника, изданного позднее. Я же исследовала достопримечательности, осторожно исцеляла людей и узнавала о, скажем так, неблагонадежных элементах. — Вы говорите о преступниках? — чуть прищурился Эверетт, догадываясь, куда она клонит. — Да. Мне были нужны новые документы, поэтому я очень осторожно прощупывала фальсификаторов. Торопиться было некуда, так что я нашла более-менее надежный вариант. — Именно вы? — Именно я. Мой отец не принимал в этом никакого участия, покупка фальшивого паспорта и прочих бумаг полностью лежит на моей совести, — второе умолчание. На самом деле, отец стоял на стрёме и даже с оружием. Но это если бы все действительно пошло плохо. Полиграф даже не пискнул, ее пульс бился абсолютно ровно, хвала силе. — Эдгар Арджент не нарушал закон, — с нажимом добавляет Адалин. — Доктор Арджент, мы поняли, что ваш отец был честным человеком. Но даже если бы и не был, он уже умер, так что никакое наказание ему все равно не грозит. Почему вы так настойчиво защищаете его, даже после смерти? — с любопытством спросил Росс и Ада понимает, что за время перерыва их помощники, наверняка мониторившие допрос, нашли ее и отца в базе данных, ведь она еще не упоминала о его кончине. С теми сведениями, что женщина предоставила ранее, думается, это было нетрудно сделать. — Потому что даже после смерти он остается хорошим человеком, — «которого я любила всей душой», проглатывает Адалин, но Росс и так все понимает. — И я не хочу, чтобы на него пала даже тень подозрений. — Что же, ваша позиция мне ясна. Продолжайте, пожалуйста. — Я получила новые документы, теперь я была на десять лет младше и приходилась отцу внучкой, благо возраст позволял. Ему было семьдесят два года, а мне, якобы, двадцать пять лет. Часть я отдала деньгами, часть исцелением, никто ничего не видел, я солгала, что это был экспериментальный препарат, не выпущенный на рынок медикаментов. Вы даже не представляете, сколько людей верит в теорию фармакологического заговора. Агент Фрост только ухмыльнулся, продолжая быстро печатать в планшете. — Мы пересекли всю страну с востока на запад, а затем отправились в Южную Америку. Эта страна оказалась для нас сущим кладом. Разнообразный рельеф, труднопроходимые джунгли, куча беженцев через мексиканскую границу. Путать следы и делать документы, там было еще проще. Папа изучал народную медицину индейцев, находя в ней полезные для своих изысканий идеи, ну а я приобщилась к траволечению, здорово улучшив свои знания о биологии. Там же я поняла гениальную, в своей простоте, идею. Зачем всякий раз при лечении людей врать об экспериментальном лекарстве, возбуждая никому не нужные подозрения? Ведь можно поступить гораздо проще и изящней. — Как именно? — Притвориться ведуньей-знахаркой. — Адалин насладилась удивлением на лицах мужчин, и поспешила объяснить свою мысль. — Насмотревшись на местных шаманов, я поняла, что люди весьма охотно готовы поверить любым шарлатанам. Они вроде и скептичны, но в глубине души каждого человека живет надежда на чудо. Эдакое извечное: «Ну а вдруг сработает?» И люди готовы верить во что угодно, лишь бы получить заветное исцеление. Всевозможных знахарок в Южной Америке было пруд-пруди, так что я не слишком выбивалась из их стройных рядов. Обвешивалась бусами и шалями, научилась делать вдохновенное лицо и загробным голосом вещать, что вот именно сегодня можно провести сеанс исцеления. Выпить особый травяной отвар (который был обычным настоем закатечичи — легким снотворным), лечь головой на восток, закрыв все окна и двери, и тогда, в полной тишине и уединении, я, знахарка в седьмом поколении, произнесу секретный заговор, и энергия планет наполнит ваш больной организм, даровав здоровье. Посмотрев на скепсис мужчин, Арджент только усмехнулась. — У меня было столько пациентов, что я не успевала их принимать. Ко мне шли с переломами, отравлениями, инфекцией, тяжелыми родами, наследственными болезнями и утерянными конечностями. Я, без преувеличения, научилась лечить все. Меня называли Аларой Белое Перо и считали Великой Белой Шаманкой, одаренной богами. Славное было время. — Вы брали с деньги с пациентов? — Если давали — брала, не давали — ничего страшного, я и волонтерством занималась. Когда люди абсолютно искренне предложили начать строить храм в мою честь и приносить жертвы, я поняла, что пора переезжать. Слишком много славы и известности тоже плохо. В 1981 году мы с отцом перебрались в Африку. Все так же путешествовали, путали следы, расплачивались наличными, у местных женщин была чудесная мода на закрытые лица — в парандже меня вообще было не узнать. Мы пересекли континент с севера на юг, но в 1984-м, отец, до этого неплохо переносивший жаркий сухой климат, почувствовал себя нехорошо. Восемьдесят три года, шутка ли! Я, разумеется, лечила его, регулярно вливала силу, отчего он выглядел разве что на шестьдесят, но годы все равно брали свое. Природу не обманешь. Тогда мы решили расстаться, попутно реализовав небольшой план. Папа отправился в США, с поддельными фото и документами, а также отрепетированной легендой о своей дочери. — Расскажите об этом. — Согласно этой истории, мы путешествовали с отцом, но еще в Колумбии я познакомилась с Фредериком Джонсоном, врачом-миссионером, за которого и вышла замуж. Мы осели в Марокко, я родила дочь, поразительно похожую на себя в юности и спокойно доживала свои дни, помогая беднякам в местной больнице и выращивая новые сорта роз. Приехав в Штаты, отец оформил завещание, отписав все дорогой внучке, которая, в свою очередь, продолжила миссионерскую деятельность, мотаясь по всему миру. Стоит ли говорить, что никакого мужа и дочери не было, а документы были настолько реальными, насколько мне позволяли изрядные накопления, собранные за все эти годы? Фрост и Росс только головой покачали, удивляясь нашему авантюризму. — Дальше. — Я отправилась в Индию, где провела следующие шесть лет. Огромное количество населения, трущобы, затеряться в которых раз плюнуть, отсутствие документов едва ли не у трети местных жителей и ярко выраженная вера в магию и чудеса. Я словно в Южную Америку вернулась. С отцом мы постоянно переписывались и, по возможности, созванивались. Все папины соседи знали, что его внучка Элеонор Джонсон регулярно справляется о его делах, так что никто не удивлялся частой почте. — Вы не боялись, что кто-то может случайно увидеть знакомый почерк, коллеги или друзья мистера Арджента, например, все же многие из них вас знали и учили? — Нет, я всегда писала правой рукой, так у меня получался самый настоящий «врачебный» почерк, который только папа и мог разобрать. — Вы левша? — Да. — Продолжайте. — Кроме того, два-три раза в год, я навещала отца в Америке. Мы встречались в соседнем городке Куинси, куда он приезжал, якобы за материалами в местную библиотеку. Порт, множество людей, я в гриме. Никто ничего и не узнал. В девяностых, в Китае было немного неспокойно, так что я, заглянув в Таиланд, отправилась в Австралию, где пробыла два года. После этого я поняла, что немного устала от экзотики, и отправилась в бывший Советский Союз. После распада там творилась такая неразбериха! Не то, что одну женщину — сотню можно было бы спокойно спрятать. Страна огромная, населения в городах — много, а в деревнях — мало, прятаться удобно, а шарлатаны плодились, как грибы после дождя. И воду они заряжали, и болезни отшептывали, и как только не изгалялись, так что я на их фоне выглядела самой вменяемой. — Никто не удивлялся вашему акценту, выдававшему иностранку? — Нет. Я представлялась всем, как ученица Вангелии Гуштеровой, знаменитой болгарской ясновидящей. А за шесть лет акцент исчез совершенно. Затем я направилась в Киев и посетила Одессу, где провела несколько месяцев на побережье Черного моря, — третье умолчание. На Черном море она была едва ли месяц, потому что, наконец, напала на след дневников доктора Эрскина. Пришлось спешно переправляться в Тель-Авив, где это сокровище и получило приют в ее руках. Сколько ценной информации о мутациях женщина тогда узнала! Тот же СНР душу бы продал за подробный рецепт сыворотки суперсолдата, но вот ирония судьбы — Арджент она совершенно не интересовала. Нельзя привить мутацию уже мутировавшему организму, так что для нее эта вакцина была бесполезна. — Я хотела вновь навестить отца в Америке, но тот позвонил первым. Ему стало совсем плохо, он попросил меня срочно приехать. Адалин замолчала, тяжело сглотнув, ведь дальнейшие события стали началом конца. Росс и Фрост не торопили ее, словно понимали, что произойдет дальше. — Я едва успела. Когда я появилась на пороге нашего дома, отец уже отходил. Мы говорили всю ночь, я до последнего держала его за руку, лила силу, не жалея себя. Бесполезно. Энергия словно вытекала из него и растворялась в воздухе. Нельзя остановить смерть. Женщина сцепила руки в замок и судорожно вздохнула. — Он умер на рассвете, 5 мая 1998 года в возрасте девяноста семи лет. Ушел спокойным, думая, что я вполне благополучна, что у меня все хорошо. Вот только после его смерти хорошо быть просто не могло. Дальнейшее я помню урывками. Похороны, поминки, соседи. Нотариус. Если бы кто-то хотел меня обмануть, он сделал бы это с легкостью — я была совершенно не в себе. Даже когда папа вернулся в Штаты, а я путешествовала дальше, мы все равно общались и встречались, а теперь его не стало. Кроме отца, у меня не было никого. Никто не знал меня, так, как он. Никто не понимал. Вскинув голову, чтобы не разреветься под сочувствующими взглядами, она перевела дыхание и продолжила глухим голосом. — Я так хотела вновь увидеть дом, в котором выросла, но тогда оставаться в нем было невыносимо. Любимые книги отца, плед, пахнущий вишневым табаком, наши совместные фотографии. Невыносимо. Я закрыла дом и уехала в Европу. Почему-то в Чехию. Следующие полгода я помню, как бесконечно затянувшийся День Сурка. Мне не хотелось есть, не хотелось спать. То я жалела себя, то ругала судьбу. Могла часами сидеть, уставившись в одну точку. Время, казалось, тянулось бесконечно. Даже дело всей моей жизни — исцеление других, отошло на второй план. Я сильно похудела, совершенно запустила себя, а отражение в зеркале больше всего напоминало чучело, но мне было все равно. Если бы меня увидели в таком виде, я точно не смогла бы избежать вопросов правоохранительных органов, но из снимаемой квартиры я выходила редко. А вот теперь начинается натуральный кошмар. Но тогда Адалин этого не знала. — Стоял конец ноября, погода была премерзкой. В три часа ночи я выходила из круглосуточного супермаркета, в кои-то веки, зайдя за продуктами. До моего дома оставалось лишь пройти через переулок, когда я увидела, как прямо перед подъездом, мужчина на темной иномарке сбил совсем молоденькую девушку. И мало того, что сбил — он ее переехал, сдав назад, а затем растворился в паутине улиц. Отчего-то я никак не могла выйти из ступора, а ведь время шло. Девчонка уже почти не дышала, когда я, наконец, очнулась и добралась до нее. Ей оставались считанные мгновения, но я успела. После такого длительного перерыва в использовании сил, ощущать их было — все равно, что кипяток, текущий по венам. И больно, и горячо, и наконец-то хоть что-то чувствуешь, кроме засасывающей серой пустоты. После того, как я ее подлечила — девица была здорова, но без сознания, поэтому я вызвала такси и дала денег водителю, чтобы довез ее до больницы. И забыла о ней. А зря. Ада остро посмотрела на директора. — Тогда я этого еще не знала, но того мужчину на иномарке звали Эрик Ларсен — сынок Йоргена Ларсена. Девчонка был его бывшей подружкой, променявшей этого Эрика на другого. Ларсен-младший отказа не простил, финал я видела своими глазами. Но тогда я и не подозревала, в какую ловушку попала. Очнувшись от ступора, я, наконец, несколько пришла в себя и увиденное мне не понравилось. Отец был бы разочарован, увидев меня такой. Так что, я постепенно приводила себя в порядок, отъедалась, и с трудом боролась с тем, чтобы не вернуться к прежнему бесцельному существованию. Работа стала лучшим лекарством. Я выматывала себя так, что на сожаления не оставалось ни времени, ни сил. Вновь начала перемещаться — постоянное движение и люди вокруг, создавали иллюзию жизни. Австрия, Венгрия, Сербия, Румыния — я лечила больных и тут же переезжала, потому что здесь люди уже были наблюдательнее. И жили довольно тесно. Доктор Арджент откинулась на спинку кресла и перевела взгляд на вид за панорамным окном — и он был шикарным. Вдалеке, за лесом, виднелись шпили и крыши высоток Нью-Йорка. — Йорген Ларсен был умным, осторожным и очень терпеливым человеком. Я даже не подозревала, что все те полгода после аварии за мной следили. Изучали, собирали информацию, приглядывали. Даже проверяли, пускай я об этом и не догадывалась. Он ждал удобного случая... и дождался. Из Тимишоары мне пришлось уходить спешно и почти налегке — 13 мая 1999 года там произошел теракт в метро. Я, по стечению обстоятельств, находилась в соседнем вагоне, который, к слову, не задело. Но совсем рядом было множество пострадавших людей. Я вызвалась добровольцем и помогала спасателям вытаскивать жертв. Лечить их открыто не вышло бы — не на глазах у всех, но добавлять каждому по толике энергии, чтобы пострадавшие не истекли кровью и успели дождаться скорой помощи, могла. И то, люди на меня как-то странно посматривали, так что я быстро ретировалась из города и буквально через день меня высадили на развилке дороги, ведущей до небольшой деревушки, близ южных Карпат. Я хотела передохнуть там, купить еды и восстановить силы. Но у судьбы были иные планы. — Что случилось? — В этой деревне, даже скорее, хуторе, на десяток домов, не было нормального врача. Даже завалящего фельдшера не было, глухой угол. А вот люди были. Дойдя до дома старосты, я поняла, что появилась вовремя. Его невестка умирала от послеродового кровотечения. Разумеется, я согласилась помочь. Хотя случай был... нерядовым. Та женщина, Маличка, очень хотела подарить своему мужу ребенка. Вот только все шесть беременностей заканчивались плохо — четыре выкидыша, два мертвых младенца. Узкий таз и повторные роды не добавляли ей здоровья — моя пациентка была совсем прозрачной, дунь — сломается. Накануне она разродилась в седьмой раз, но младенец едва дышал. Ее муж даже не позвал меня к нему, попросил заняться только женой. Я шила ее, потихоньку вливая силу, которой и без того было не слишком много, и слушала, как молодая женщина мечется в бреду. Она ненадолго пришла в себя и поняв, что младенца нет рядом... Она даже не просила — умоляла бросить ее, не тратить время на выхаживание и заняться малышом. Твердила, что сын важнее всего, что он гораздо важнее нее. Я видела, что если и этот ребенок погибнет — она уже не захочет жить. У всех есть предел прочности и Маличка к своему была уже близка. Она успокоилась, только когда я сказала, что сделаю все, что в моих силах. Я закончила с ней и направилась через сени, в другую комнату. Проходя через коридор, я слышала, как ее муж и свёкор на кухне обсуждают, где лучше копать могилку — рядом с остальными или в другом месте, потому что их сын и внук — не жилец. Вы понимаете? — Ада вскинула посветлевшие от бешенства аметистовые глаза. — Он еще был жив, а они уже решали, где его хоронить будут! Тогда я решила, что точно его вытяну, чего бы это ни стоило. Переломлю судьбу, — девушка тяжело сглотнула, глядя на свои руки. — Тот мальчик лежал в колыбели и едва дышал. Недоношенный — месяцев семь, весь синюшный, с недоразвитыми ножками — таких детей даже в специальном инкубаторе и под присмотром хороших специалистов в клинике не всегда выхаживают. А уж в Богом забытой деревушке, без какой-либо помощи... Сил оставалось мало, но я передавала ему всю энергию, что у меня была, до донышка. Младенцев всегда сложно лечить, нужно постоянно наблюдать, но после того, что я собиралась сделать, оставаться было нельзя. Выпрямились и окрепли ноги, мальчик свободно задышал, порозовела кожа... Я грохнула в него столько силы, что уверена, он и насморка за всю жизнь не подхватит. Ребенок был здоров, а я едва держалась. Помощь пострадавшим в Тимишоаре, мать с кровотечением и осложнением, больной, едва не умерший малыш — вытянули из меня все силы. В глазах двоилось, меня шатало и одновременно подташнивало, но я уже подхватила вещи и выходила из дома, не обращая внимания на окрики мужчин. Адалин облизнула губы перед самой тяжелой частью рассказа. — Мне пришлось уходить как можно быстрее, на своих двоих, да еще и лесами. Те люди были необразованными, но они не были дураками. Произошедшее с ребенком можно было бы объяснить Божьим чудом... или же действиями зашедшей к ним докторши. Обычно я старалась так не светиться, но ситуация была из ряда вон выходящей. К тому времени, когда я пересекла лес, было уже совсем темно, а у меня не было сил, даже чтобы костер развести. Так и сидела до рассвета, прислонившись к дереву, слабость была страшная. Еда почти закончилась — я же не успела пополнить запасы, так что пришлось довольствоваться водой и шоколадкой. На таком энергию особо не восстановишь. Но, судя по карте, если бы я пересекла поле и небольшой ручей, то вышла бы на широкую трассу, а там до крупного села рукой подать. Вот только я не успела. Шум машин застал меня на середине поля. Семь внедорожников, грузовик, около сорока вооруженных мужчин. Я сразу поняла, что это за мной. Взгляд девушки затуманился, она, словно вновь вернулась в тот ужасный день. — Разумеется, я побежала, но они были быстрее — машины окружили меня и те люди сразу напали. Они прострелили мне ноги, и несколько раз попали в живот. Будь я в полной силе, то регенерировала бы мгновенно, но я была слаба и слишком медлительна. Энергии было на донышке, но на кое-что меня хватило, — Ада резко подняла голову, и Росс поразился решимости, написанной на ее лице. — Я врач и давала клятву Гиппократа, но я признаю убийство в ходе самообороны. Я убила трех человек и необратимо покалечила еще шестерых, пытавшихся меня скрутить. Хочу, чтобы вы знали — я ни о чем не жалею. Фрост на мгновение замер, но Эверетт не выглядел удивленным — наверняка Ларсен ему уже это рассказывал, возможно, что и приукрасил для наглядности. — Ясно. Как именно вы их убили и покалечили? — Остановка сердца у тех троих. Четверо получили обширный инсульт, двое — полную парализацию ниже шеи. — Вы могли бы сделать это сейчас? Серо-голубые глаза пересекаются с фиолетовыми. Она чуть медлит. — Да. — Вы сделаете это? — Если вы не нападете — нет, — полиграф мерно пищал, но сейчас женщина не лгала и не увиливала. Она действительно не нападет без повода. Стоит отдать должное Россу — тот даже не дрогнул, зная, что Адалин в любой момент может отправить его к праотцам. И Фроста. И секретаршу за дверью. И всех людей в радиусе ста метров. Да, она уже полностью восстановилась. — Что происходило после гибели тех людей? — Отпор тем наемникам окончательно меня ослабил. Спину утыкали дротиками с транквилизаторами. Ударили по лицу. Набросили металлическую сеть. Били ногами. Довольно долго, но вмешался их командир, сказав, что заказчику я нужна живой. Затем меня засунули в грузовик, прямо в сети, и повезли куда-то на юг. Я к тому моменту плохо соображала — доза транквилизатора оказалась слишком большой. Когда меня переложили в вертолет, я потеряла сознание. Очнулась уже на той самой базе, в клетке, стоящей посреди лаборатории. Доктор Йорген Ларсен молча смотрел на меня. Адалин замолчала, передернув плечами, Росс и Фрост тоже молчали. Теперь нужно было переходить к событиям, вспоминать которые ей не хотелось бы никогда. — Что произошло дальше? — с едва уловимым сочувствием, мягко спросил директор. — Меня взяли под прицел автоматов охраны, и лаборант набрал у меня кровь. Пока работал анализатор, Ларсен рассказал мне, как же он меня нашел. Все началось с той девушки, которую сбил его сын. Придя в себя в больнице, она испытала шок, но довольно быстро оправилась и решила уехать подальше. Ларсен-младший об этом узнал и страшно удивился, ведь он точно помнил, что она должна была быть мертва. После этого, за дело взялся Йорген. Кажется, это был не первый раз, когда ему приходилось разбираться с тем, что натворил его сын. Он подключил к делу детектива, узнал номер такси и мое описание от водителя. Опросил всех соседей того дома, где я жила, и понял, что я пользовалась фальшивыми документами. Потому что в доме жила девушка под одним именем, а из города я уезжала с другим — он не поленился, проверил всех, кто хоть сколько-нибудь подходил под параметры. Просмотрел записи с камер на вокзале и обнаружил знакомые черты лица, хотя я была в гриме. Стал следить дальше, поехал следом за мной в Австрию, подключил бо́льшее количество людей, узнал о том, что я представляюсь знахаркой и лечу население. Опросил их и взял анализы у исцеленных. В Будапеште подослал ко мне больную девушку, которую я вылечила. — Поясните. — Он нашел одну пациентку на позднем сроке саркомы. Она умирала в онкологическом центре, и на нее вышел Ларсен. Пообещал деньги и исцеление, и та схватилась за призрачный шанс. Йорген навел ее на меня, и я, ни о чем не догадываясь, конечно же, ее вылечила. Ларсен взял у нее анализы после исцеления, сравнил с теми, что брал до визита девушки ко мне, и понял, что нашел искомое. Его люди начали активно копаться в моей биографии и так же принесли ему доказательства, который подтвердили, что я живу уже довольно долго. Тогда Ларсен логично предположил, что это связано с моей мутацией, позволяющей исцелять. В Кечкемете он подослал снайпера, пока я лечила пациента. — В вас стреляли? — Нет. Снайпер лежал на крыше за полтора километра он меня, и наблюдал в оптический прицел. Обычно я всегда закрываю двери и окна пока исцеляю, но в тот раз, видимо, шторы были задернуты неплотно — и у моего исцеления появился свидетель. — Дальше. — Йорген разумно предположил, что раз я могу лечить, то и... обезвредить человека или даже нескольких, мне не составит труда. Поэтому осторожничал, близко не подходил, решив похитить меня, когда я буду вымотана после какого-нибудь сложного случая. В Нови-Саде он подослал мужчину с компрессионным переломом позвоночника, в Белграде — мать с ребенком — порок сердца, затем еще одну — ребенок с синдромом Дауна, но я лечила всех и не чувствовала себя ослабевшей. Тогда Ларсен понял, что нужно организовать мне множество пациентов одновременно или заставить себя раскрыться. Он подкупил каких-то радикальных исламистов, и те устроили теракт в метро — подложили бомбы в Тимишоаре, я упоминала об этом. Агент Фрост быстро бегал пальцами по планшету, а лицо Росса ожесточилось. — Продолжайте. — Но я не раскрыла свои способности, вливала силу понемногу, пускай и всем, поэтому у него и наемников не получилось взять меня после, прикрываясь действиями какой-нибудь спецслужбы, хотя и этот план был проработан — у них даже форма и фальшивые документы были. Йорген уже почти дозрел до решения серьезно ранить меня издалека, а потом добавить транквилизаторами, но все еще не решался — не хотел повредить ценный объект. Его люди последовали за мной до той самой румынской деревушки, где у них появился новый план. Устроить налет на местных жителей, не убивать, но серьезно ранить их — я не восстановилась толком после массового исцеления, и второе меня бы точно осушило. Вот только им не пришлось — ведь на моем пути оказалась истекающая кровью Маличка и ее недоношенный ребенок. Этого не было в плане Ларсена, но оказалось ему на руку, словно Дьявол ворожил. Адалин тяжело вздохнула и прикрыла глаза. — Дальше вы знаете. Я окончательно обессилела, когда пришлось спешно уходить из деревни — наемники задержались там, чтобы узнать, что произошло, поэтому подобрались ко мне только на рассвете. Ларсен дал им добро на захват, а сам отправился на базу в Карпатах — не захотел рисковать, если я все-таки до него дотянусь. Но у них все получилось, и 15 мая 1999 года я попала в плен. Сама виновата — слишком погрузилась в работу, расслабилась, потеряла хватку. Доктор Ларсен был невероятно осторожен и терпелив — поэтому и переиграл меня. В комнате повисла вязкая тишина. Сердце женщины глухо и часто стучало — последующие годы на базе были ужасны, слишком много плохих воспоминаний. Видимо, директор Росс подумал о том же. — Доктор Арджент, может быть, прервемся и продолжим завтра? Ада только качнула головой. — Лучше сегодня. Иначе я постоянно буду думать об этом, пока не расскажу все. — Хорошо. Вы знаете, почему доктор Ларсен так зациклился на вас? Разработал сложный план, следил длительное время?.. — Потому что у него есть идея-фикс — создание легендарной Панацеи, универсального средства от всех болезней, способное так же продлевать жизнь, вплоть до бесконечности. Его родители были датскими учеными, работавшими в Аненербе, они ставили опыты на пленных солдатах во время Второй мировой войны, занимались разработкой новых лекарств для Третьего Рейха. Тогда Йорген был ребенком, но идея о создании идеального мифического лекарства, глубоко запала в его душу. После нашей победы в 1945 году, его родители были арестованы, а он отправился жить к дальним родственникам, в Румынию. Он получил в наследство от них фармацевтическую компанию средней руки, и переименовал ее в «Вита Этерна» — вечная жизнь. Закончил университет, защитил докторскую, но мыслей о создании Панацеи не оставил. После нескольких разгромных статей и весьма хлестких рецензий от коллег-медиков, высмеявших его утопические мысли, он лишился уважения в научном сообществе и решил сосредоточиться на собственных изысканиях и опытах. У апробированных лекарств были жесткие критерии, так что Ларсен экспериментировал с БАДами — ведь их состав может серьезно отличаться у разных производителей. Шли годы, особых успехов не было, доктор все больше погружался в работу, забывая о недовольстве жены и совершенно распустившемся сыне. А затем произошла та история с бывшей девушкой Эрика Ларсена, и, зачищая следы, Ларсен узнал о моем существовании. Стоит ли говорить, как он ухватился за идею о моей поимке?.. Ада невесело ухмыльнулась. — Йорген посчитал это знаком судьбы, что вот наконец-то, он нашел верный путь — мутанта с исцеляющим фактором, который поможет ему воплотить идею о бессмертии для всего человечества. То, что я не собиралась помогать ему добровольно, значения не имело. Ларсен видел цель и не видел препятствий. Поэтому следующие годы стали непрекращающимся кошмаром... для меня. А Ларсен был счастлив, ведь у него наконец-то появились результаты, и только уверился в своей правоте. — Расскажите о его экспериментах. — Мое времяпровождение на базе делилось на две части — забор анализов и усовершенствование, оно же проверка на прочность. Я честно называла это пытками, но доктор Ларсен всегда поправлял меня. При заборе анализов у меня брали все виды телесных жидкостей — кровь, лимфа, плазма, слюна, пот, слезная жидкость... Кровь оказалась самым эффективным средством, поэтому Ларсен уже через год смог создать вакцину П7-169. — Ту самую Панацею? — Нет, это была еще не Панацея, лишь ее прототип. Вакцина П7-169 могла оздоравливать организм человека, исцелять смертельные раны, ожоги, переломы, избавлять от большинства болезней, но не от всех — наследственные купировались лишь на время, а омолаживающий эффект был недолгим. Организм «откатывался» на пять лет назад, чтобы омолодить его на десять лет — требовалось уже две дозы, пятнадцать лет — три дозы и так далее. Но для производства одной дозы требовалось не менее десяти литров моей крови, кроме того, омолаживаться до бесконечности не получалось. У Ларсена был главный инвестор, пользующийся сывороткой, восьмидесятилетний мистер Юреш, так он до самой смерти выглядел на сорок, но все же скончался через девять лет от старости. Природу не обманешь, что бы там себе Ларсен не думал. — Доктор пытался улучшить ее состав? — Неоднократно. Получив вакцину в двухтысячном году, Ларсен не удовлетворился результатом, и постоянно экспериментировал с ее компонентами. Вначале он решил, что вытяжка из внутренних органов будет более эффективна — начались постоянные операции и забор тканей. Увидев, что моя регенерация восстанавливает органы, Ларсен стал вырезать их не частями, а целиком — все равно у меня, как у Прометея, все отрастало заново. Печень, почки, желудок, легкие — сначала одно, а затем, как первое отросло — второе. Селезенка, трепанация черепа и вырезание мозга — не целиком, но сначала одну половину, затем другую. Доктор ведь не хотел, чтобы его ценный объект умер раньше времени. У агента Фроста подрагивали пальцы на планшете, а Росс, видимо обладающий богатым воображением, явно пытался не выблевать свой обед. Еще бы. — Примерно в 2003-м от него ушла жена, не выдержав конкуренции с наукой, а Ларсен зверски напился и явился ко мне, жаловаться на жизнь, и что его, гения, никто не понимает. В воспаленный алкоголем рассудок пришло озарение — сердце, вот где кроется секрет заветного лекарства! Самый необходимый человеку, да и мутанту тоже, орган, жить без которого не может никто. Когда он вырезал мне сердце, у него дрожали пальцы — то ли от волнения, то ли от выпитого. Это было очень странное ощущение — я словно зависла между этим миром и тем, и не хватало лишь малости, чтобы уйти, пускай не на небеса — вряд ли бы меня туда пустили, но я и на ад была согласна, лишь бы от Ларсена подальше. Не вышло. Как мне сообщили впоследствии, второе сердце отросло за восемь минут четырнадцать секунд — тогда я еще плохо осознавала себя, любуясь своим первым сердцем, лежащем в металлическом лотке, и отходя от операции. Без наркоза, разумеется, ведь он слишком быстро перерабатывался моим организмом, а потому было решено не тратить целевые средства, выделяемые на лабораторию — я же все равно исцелюсь. Доктор был весьма прижимист, — уничижительно фыркает Адалин. — Забегая вперед, скажу, что даже из сердца получить Панацею не удалось. С тех пор, в минуты сильного гнева, доктор Ларсен с полным правом называл меня бессердечной тварью. — Вы еще и смеетесь над этим? — пораженно качает головой Эверетт. — А что остается? Плакать я уже пробовала, — насмешливо цокает языком девушка, — не помогло. — Продолжайте. — Внутренние органы не помогли в улучшении состава вакцины. Спинной мозг, мышечная ткань, даже кости — ампутированные конечности отрастали обратно, но особого эффекта не было. Самым лучшим результатом по-прежнему являлась кровь, поэтому гемодиализ был ежедневной процедурой. Не молодеющему с каждым годом Ларсену, требовалось не менее шести доз вакцины, чтобы выглядеть сорокалетним здоровым мужчиной и хорошо себя чувствовать. Мы ведь с ним ровесники, он тоже тридцать седьмого года рождения. Кроме того, он хотел иметь запас для себя и сына — на всякий случай, плюс инвесторы... так что синтез вещества шел полным ходом, не прерываясь ни на день. — Скажите, вы пытались сбежать? — Три раза. Первые года два я находилась в камере на минус первом этаже базы, так что для экспериментов меня доставляли под конвоем вниз. В третий раз почти получилось... но почти не считается. Поэтому следующие годы я провела на металлической каталке, прикрученная титановыми штырями с гайками — чтобы сама сняться не могла, и регенерация постоянно тратилась на не способные зажить раны. Ларсен позаботился, чтобы минимальное, исключительно внутривенное питание, не давало мне восстановиться полностью, а транквилизаторы и всевозможная химия существенно туманили разум, пускай постепенно я к ней и привыкала. Так что дозировка с каждым годом становилась все больше. Кроме того, лаборатория тщательно охранялась, наемники были вооружены еще и транками, и о том, что я попала к Ларсену, никто не знал. После смерти отца я ведь осталась совершенно одна. Так что спасения я не ждала. — Что было после? — Поняв, что синтез Панацеи не получается, Йорген задумался, что же он делает не так. Я бы ответила, что создание Панацеи в принципе невозможно или, что моя мутация не слишком хороша для этой великой цели, но моего мнения никто не спрашивал. Ларсен решил, что дело в том, что мой организм еще не слишком... совершенен, что если его огранить, улучшить, процесс пойдет эффективнее, ведь получилось же у него сделать омолаживающую вакцину. Он заметил, что с каждой новой операцией по удалению органов, я начинаю регенерировать на сотую долю процента быстрее, несмотря на то, что кормят меня по-прежнему и колют все те же составы. А значит, мой организм приспосабливается под действием внешних факторов, становится... лучше. Совершеннее. Вот здесь-то, помимо забора анализов, мы и перешли ко второй части — усовершенствованию, или же проверке на прочность. Что будет, если засунуть мутанта в радиационную установку? Что будет, если протестировать на ней растительные и животные яды? Задушить? Утопить? Попробовать психотропные препараты? В газовой камере мы испытали всю линейку нацистов — от горчичного газа до «Циклона-Б». Результаты радовали доктора Ларсена — я регенерировала все быстрее, но совершенно не радовали меня, выхаркивающую свои легкие. Я испытываю боль, несмотря на то, что восстанавливаюсь, поэтому эти пытки я ненавидела даже больше, чем операции. Адалин ненадолго затихла, переживая ужасы того времени. Мужчины подавленно молчали. — Кроме того, он не забывал промывать мне мозги. К счастью, только устно — электрический стул не подействовал на участки памяти, и не стирал мои воспоминания — клетки регенерировали слишком быстро, хотя боль я чувствовала. — Зачем ему было делать это? Вы ведь и так были в его власти? — Мне стало казаться, что он начинает отчаиваться, поэтому готов ухватиться за любую мало-мальски подходящую идею. Например, об эффекте плацебо. Дескать, если я буду искренне верить в свое великое предназначение — стать набором ингредиентов для Панацеи, то организм сможет мутировать еще сильнее, он ведь уже менялся под чутким руководством Ларсена. Он хотел, чтобы я добровольно делала все это. Он стал бы моим Создателем, а я его Творением. Пигмалион и Галатея. От этого несло сумасшествием, думаю, в этом сыграло не последнюю роль то, что его сына убили в бандитской перестрелке. — Расскажите, что знаете. — Лишь обрывки бессвязного пьяного бреда, что на меня вываливал Ларсен, заявившийся после похорон в лабораторию. Как я поняла, Эрик Ларсен не желал слушать отца и уж тем более помогать с его великой целью, зато хотел жить хорошо и подальше от папаши. Эрик выкрал несколько доз вакцины и попытался продать ее каким-то криминальным авторитетам. На сделке произошла облава, преступники решили, что это Эрик навел их и пристрелили его, после чего скрылись. Когда Ларсен-старший узнал обо всем, было уже поздно. Адалин замолчала, потому что об этой своей способности говорить не собиралась больше никогда. Она не стала воскрешать этого Эрика, как того младенца, сына Малички, который был час как мертв, когда она наконец добралась до него, подлечив его мать. Воскрешение было самой заветной тайной, ведь узнай об этом кто-то еще — и тогда ее точно запрут навсегда. Вот почему она тогда так обессилела — потратила всю энергию на воскрешение, это всегда давалось ей нелегко. Когда наемники Ларсена добрались до деревни, обнаружив Маличку, живого ребенка, ошарашенного старосту и его сына, отнюдь не просто так собирающихся копать могилку — доктор об этом узнал, а наемников затем пустили в расход, чтобы не проболтались. Теперь о ее способности воскрешать знали только она и Йорген. Такой козырь он не раскроет просто так, поэтому Ада осторожно продолжила: — Ларсен был совершенно безумен, умолял меня вылечить сына, хотя тот был абсолютно мертв. Получив отказ, этот ученый-психопат взбесился, и устроил мне очередной сеанс пыток. Он морил меня голодом, совершенно не давал еды, даже глюкозы. Вода — раз в неделю, даже кровь брать прекратил. Тело его сына разлагалось на соседней каталке рядом со мной — ждало исцеления. Воняло ужасно. Через три месяца и тринадцать дней, я была похожа на высушенную мумию, и Ларсен не выдержал, захотел узнать ответ. Вот только во рту было сухо, как в пустыне, поэтому я могла лишь тихо хрипеть. Он наклонился пониже, чтобы услышать мой голос... На лице Адалин отразилась ледяная улыбка, а взгляд упал до температуры абсолютного нуля. — Что вы сделали? — Прокусила щеку и плюнула ему кровью в лицо. Он же так ее любит. После чего с чувством выдохнула — «Да пошел ты!» Прямо как тогда, в самолете. Ларсен всегда приходил в бешенство от этой фразы — вспоминал сыночка. Вот только она не собиралась сотрудничать с этой тварью в человеческом обличии. Роберт Фрост подавил ухмылку, Росс дернул уголком губ и попросил: — Дальше. — Дальше я отправилась на экскурсию по новой газовой камере — Ларсен старался, выбирал, а потом все вернулось на круги своя. Анализы, пытки... то есть процесс усовершенствования, стареющий с каждым годом Ларсен, которому требовалось уже не менее восьми доз вакцины. Казалось, он потерял запал, действовал по инерции, но по-прежнему не отказывался от создания Панацеи. Затем произошло что-то странное, я так и не поняла, что именно, Ларсен со мной не говорил и лаборантам запретил. — В чем заключалась странность? — Мое тело стало рассыпаться пеплом, как и тело, стоящего надо мной со скальпелем, доктора Ларсена. Я, было, подумала, что даже у моего организма есть свой предел и он, наконец, исчерпан, поэтому я умираю, но это не объясняло, почему зацепило Ларсена. А какое-то время спустя, я вновь осознала себя лежащей на лабораторном столе, со штырями в теле, и Ларсен снова стоял надо мной. Представляете, какое я испытала разочарование? — Должно быть сильное. Вот только это был Щелчок, — видя недоумевающий взгляд девушки, директор Росс пояснил. — Щелчок был массовым убийством половины всей Вселенной, спланированным и устроенным Таносом, инопланетянином, посетившим Землю, который всё это сделал, используя силу Камней Бесконечности — внеземных артефактов невероятной мощи. Это произошло 31 мая 2018 года. 16 июня 2023 года — был совершен второй Щелчок, вернувший половину населения Вселенной обратно. Это сделала группа Мстителей, мутантов, магов и сверхлюдей, которые были частью ЩИТа. Адалин словно обухом по голове ударили, такого она и предположить не могла. — Невероятно... Сколько всего, оказывается, произошло за это время. А, к слову, какое сегодня число? — как-то она упустила этот момент, когда расспрашивала Фроста в лифте. — 24 мая 2024 года. Вы провели в плену двадцать пять лет, доктор Арджент, — сообщил Эверетт сочувствующим тоном. — Остался последний вопрос, и мы на сегодня закончим. — Слушаю. — Йорген Ларсен упомянул, что вы проявляли агрессию и убили несколько человек из охраны и персонала лаборатории. Поясните? — Все верно. Шесть лаборантов и восемь охранников. — Почему вы это сделали? Арджент крепко сжала губы, отчего скулы заострились, и твердо посмотрела на мужчину напротив. — Они хотели надругаться надо мной, пользуясь моим беспомощным состоянием. Ларсен неоднократно предупреждал персонал, но всегда находились «настоящие мужчины», которые не боялись прикованной «твари» и касались меня неположенным образом. Даже скованная, ослабевшая, накачанная транквилизатором по уши — я все равно была опасна. Покушение на свою честь, я приравниваю к покушению на жизнь, поэтому не вижу ничего плохого в самообороне. Я вытянула из них жизненную энергию, осушив подчистую. — Как же тогда доктор Ларсен вас касался для медицинских манипуляций? Вы ведь могли убить его? — Не могла. Ларсен был очень осторожен, работал исключительно в толстых прорезиненных перчатках до локтя, вся одежда максимально закрытая, так что меня касались исключительно скальпели, щипцы, иглы капельниц. Он целую инструкцию для лаборантов накатал, но всегда находились те, кто пренебрегал техникой безопасности при работе с «объектом» или пытался позволять себе лишнее. Для этих глупцов подобное заканчивалось фатально, — выделив голосом последнее слово, закончила Адалин Арджент. — После... Щелчка, будни базы вернулись в свою колею. Анализы, опыты, психованный Ларсен. А затем ваши люди нашли меня и вытащили из этих подземелий. Благодарю вас, — Ада немного церемонно склонила голову, и Эверетт почувствовал себя, словно на приеме с английской королевой. — Хорошо. Что же, на этом мы закончим, материалы еще изучаются, а после, они и ваши показания будут переданы Совету Мировой Безопасности. Они решат вашу судьбу, как и судьбу доктора Ларсена. Вы же пока должны оставаться на этой базе, комната в вашем полном распоряжении. Учитывая многолетний плен, вы должны пройти сеансы со штатным психотерапевтом и медицинское обследование. Адалин настороженно замерла, но Росс продолжил спокойным тоном. — Никто не собирается вновь подвергать вас пыткам и разбирать на органы. У вас прекрасная регенерация, но после стольких лет плена требуется провести медицинские тесты, чтобы узнать степень вашего восстановления, и последствия всех тех составов, что вам кололи долгие годы. В лаборатории ЩИТа вам не причинят вреда. Что же, попробуем поверить — тем более что особых вариантов Ада не видела. Надеюсь, что она не ошибется в людях. Снова. * * * Проводив взглядом закрывшуюся за доктором Арджент дверь, Эверетт тяжело упал в кресло. Фрост повторил его действия, выглядя таким измученным, словно это его тут пытали. Ну и... ситуация. Женщину было чисто по-человечески жалко, и Росс пообещал себе, что при необходимости надавит на все рычаги, чтобы ее не закрыли в очередной лаборатории. Видит Бог, она достаточно натерпелась. Может быть, предложить министру Маршаллу, чтобы доктор осталась у них? В ЩИТе ей самое место. Они смогут ее защитить, да и женщина сможет приносить пользу — пострадавших на заданиях агентов всегда хватает, а в их госпитале есть свободные вакансии. Хороший план. Лишь бы Таддеус-чертов-однофамилец-Росс не вставлял палки в колеса, он всегда был резок с мутантами. Мужчина выдохнул и потянулся к заначке с «Гленморанджи». — Сейчас же только день, — вяло заметил Роберт. — Тебе на два пальца или на три? — невозмутимо парировал Эверетт. Обычно он не употреблял на работе, но здесь случай был особым. «С такой работой и спиться можно», — отстраненно подумал он. — На три, — тут же отозвался Роб, и Эверетт протянул ему стакан с виски. Хорошо, что получилось перетащить друга из ЦРУ вместе с собой — без надежного зама, как без рук. Росс пригубил крепкий напиток, и, не откладывая дело в дальний ящик, начал набирать текст электронного письма министру обороны. Решено. Такой мутант нужен им самим.