Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь — слишком поздно.
Будильник показывал только пять утра, когда Аси дрожащими руками обхватила обшарпанную раковину в кромешной темноте. В зеркале напротив виднелись тусклые просветы от старой лампочки, а в отражении на неё смотрела совершенно незнакомая девушка. Напуганная, бледная и измученная. На лбу выступили капли холодного пота, синеватые круги под глазами стали несколько ярче, всклокоченные волосы и искусанные в кровь губы больше не скрывались под слоем косметики и лака. Страха и печали внезапно стало так много, что Аси напрочь потеряла над собой контроль. В голове шум: тяжеловесный, отчётливый, гулкий. Кажется, что в глазах темнеет, а кровь закипает. Она делает несколько глубоких вдохов, пытаясь найти покой в беспробудной и безбрежной тишине. Протягивает слабый шаг вперёд, упирается лицом в стену. Садится на пол и зачем-то поднимает глаза вверх. В соседней комнате громко хлопают двери, с улицы доносится завывающий ветер, а от прежней весны не остаётся даже маленькой капли. Ливень не утихает ни на минуту со дня похорон Эдже. В тот неласковый, тихий и ненастный день беспросветный дождь лил с самого утра. Тишина особо гнетуще сдавливала щемящее от боли сердце, заставляя невольно подчиняться невозмутимому покою. Где-то вдалеке периодически раздавался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, похожий на один из тех звуков, которые рождаются накануне осенней зари. Удары дождевых капель об оконное стекло машины Алаза, порывисто-сильный ветер, гроздья воды с неба, мокрое лицо и одежда. Несколько могил в ряд, длинная дорожка, выложенная чёрным камнем, и небольшое местечко Умута. Пустота внутри тогда подтолкнула её на мысль, что земля двух соседних могил — это таинственные и длинные беседы двух падших ангелов. Аси в бессилии медленно прикрывала глаза и будто бы погружалась в беспробудный сон на несколько несчастных секунд. Её сознание, выходя из порочного круга игры, наполнялось непомерной тоской, и она, отчаянно прижимаясь к мокрой куртке Алаза, пыталась держаться из последних сил ради него. Он не замечал, как её обеспокоенный взгляд блуждал по его бледному и высохшему лицу, не чувствовал, как Аси бережно смахивала крупинки дождя с его плеч и в ожидании последней похоронной молитвы, она держала его руку гораздо крепче. Аси неловко одёргивала себя, пыталась стряхнуть невидимые колкие мурашки, но смешанные в единое чувства внутри не покидали её ни на минуту. Печаль чувствовалась и ощущалась даже в угрюмой тишине. Алаз и Яман молчали, не плакали, как будто, кроме тяжести потери, осознавали весь лиризм положения: ещё вчера Эдже звонко смеялась, крепко обнимала их, приговаривая, что они — лучшие братья во всём мире. Она всегда нежно улыбалась, а улыбка словно была лучом солнца в тёмном царстве их семьи. Но теперь, вместе с этой лучезарной девочкой, яркие лучи уходили навсегда в вечность, оставляя на память бремя тягостной судьбы и гнёт злополучной гибели. Пронзительный крик Неслихан по-прежнему раздавался где-то в отголосках её сердца, причиняя лишь нескончаемую боль. Боль матери, которая потеряла своего ребёнка. И у Аси по телу бегали колкие мурашки. В памяти сразу же всплывали жуткие сны, мутный образ мамы и удушливый аромат полевых цветов, который изредка не давал ей спать. Она всегда в панике открывала настежь окна, отворяла старую дверь и старалась найти самый тёмный угол в комнате. Аси всегда боялась стать жестокой и отчаянной, немилосердной и люто-холодной. Аси боялась стать матерью, которая никогда не полюбит своего ребёнка. Аси буквально выворачивает наизнанку и она повисает над раковиной, пытаясь отдышаться. Быть может, что халва была слишком тяжёлой пищей для её желудка, а быть может… А быть может, что Аси пытается обмануть саму себя. Она три дня просидела дома, выплакала все свои слёзы в белоснежную подушку и ни разу не позвонила Алазу. По началу всё это можно было списать на эмоциональное истощение, нервные срывы и стресс. Аси умывалась по утрам ледяной водой, а во рту оставался горький привкус от рвоты. Она постоянно разглядывала своё отражение в зеркале, пытаясь смыть с себя все признаки того, чего так сильно боялась. Аси мелодично напевала себе под нос считалочку из детства, пыталась унять волнение посреди ванной комнаты, фальшиво улыбалась и даже прошла несколько стадий отрицания. Протест и растерянный взгляд. Антиномия в сердце и снова отрешённый взор. На часах было почти двенадцать, когда она, окончательно раскрыв опухшие от слёз глаза, увидела на тесте две яркие полоски. Неясные, почти неуловимые звуки наполнили тяжёлый и густой воздух: шум от полёта ночной птицы, шелест веток под воздействием бушующего ветра и отчаянное сердцебиение Аси. На розоватых щеках застыли скупые слёзы, а осознание неизбежного конца настигло её врасплох… Она носит под сердцем ребёнка Алаза. Цифра два всегда была её проклятием. Аси робко коснулась пальцами живота, но сразу же отдёрнула руку. Нет. Нет. Нет. Вновь опустила налитые кристальной жидкостью глаза на тест и медленно присела, чувствуя непринятие и отторжение. Созерцая неоспоримую действительность, Аси ещё раз попыталась внимательно всмотреться в белую пластинку, сделать глубокий вдох и попытаться***
Аси босыми ногами ступает на ледяной кафель, ещё раз ополаскивая себя водой. В ушах стоит губительный звон, а перед глазами натягивается мутная плёнка. Она наощупь находит какое-то полотенце, укутывается в него как можно быстрее и стремительным шагом влетает в свою комнату. Тишина там кажется такой же плотной и серой, точно кошма на полу. Аси оглядывается по сторонам и наконец к ней приходит осознание. Она совершенно одна. — Всё будет хорошо. — Повторяет она, поджимая ноги под себя. — Всё обязательно будет хорошо. Это всё слишком неожиданно для неё. Как первый снег ранней осенью, как розы, распустившиеся в саду февральским утром. Хочется кричать. Плакать навзрыд, проклиная всё на свете. Аси глубоко дышит, продолжает напевать считалочку и надеется, что это всё — просто ошибка. Она поочередно выкладывает на кровать три теста и все они с ярко-красными полосками. — Идиотка. — Шепчет она себе под нос. — Какая же ты идиотка, Аси. Алаз скромно улыбается, а хрупкие руки Аси обвивают его шею, зарываясь в шелковистые волосы. Он оставляет множество нежных поцелуев на неё оголённых плечах, чувствует, как шумно она выдыхает, прикрывая ещё сонные глаза. Он медленно пробегает пальцами по её спине, вырисовывая на ней невидимые узоры, вновь целует, смахивая волосы Аси в одну сторону. — Поцелуй меня. — Растерянно просит она, прижимаясь всё сильнее и сильнее к нему. Алаз ликует. Тянется к ней, прикусывая нижнюю губу, оттягивает её на край света. Целует нежно, осторожно, будто бы Аси — это хрустальная ваза, которая может разбиться. Это его наркотик. Яд, опиум, который сводит с ума. Его Аси. Такая изящная и красивая, но в то же время смелая, решительная, воинственная. Его Аси, которая свела с ума своим взбалмошным характером, несущим лишь вздор. Она взрывная, несносная, непростая. Но такая, какая есть. Неповторимая. Они встречаются влюбленными глазами. Алаз прикусывает губы, а Аси взвешивает все «за» и «против». Она вновь тянется к нему, обвивая руками мужскую шею, а он вдыхает аромат её волос, опасаясь, что когда-то забудет его. Но это не забыть. Аси источает головокружительный густой аромат, который смешивается с опьяняющей красотой и насыщенным благоуханием. Богатый цветочный теплый аромат играет сладкими, глубокими, медовыми, древесно-бальзамическими нотами. Словно она — это сорванная алая роза. Он тянется к её ладони, оставляя на тыльной стороне влажный отпечаток губ. А у Аси тело немеет, когда Алаз одним движением левой руки смахивает с неё тонкую кофту. В комнате становится слишком жарко, и не спасают ситуацию настежь открытые окна. Ему сносит голову, дыхание прерывается, а время будто бы останавливается. Аси тянется к широким штанам, оттягивая их вниз, а затем хватается за его плечи, будто бы за спасательный круг. С её губ срывается тихий стон, а пальцы Алаза соскальзывают ещё ниже. Очередной полустон прерывается на внезапном поцелуе, который длится несколько бесконечных секунд. Алаз не успевает понять, где прерываются границы чистого разума, и начинаются дикие намерения сорвать с Аси последнюю одежду. Возбуждение разливается по телу, словно могучий Босфор выходит из своих берегов, сметая всё живое и мёртвое на своём пути. И наконец, Алаз делает то, чего так яростно желает Аси: стягивает с неё тонкую пижаму, а затем забирает с собой в преисподнюю. — Идиотка. — Качаясь, как будто в бреду, продолжает безумно шептать себе под нос. Аси хочет схватить телефон, написать, позвонить, послать ему весточку. Хочет расплакаться у него на плече, не боясь предстать слабой и уязвимой. Она так яро желает кинуться на шею Алазу, прошептать простое: «Мне тебя не хватает», а затем оставить нежный поцелуй на колючей щетине. Аси готовится набрать заветный номер, но так и не нажимает на кнопку: «Позвонить». Она всхлипывает с отчаянием, злится с горьким раздражением, опускает руки, свисая голову на колени. Живо чувствует тоску одиночества и мрака, уединение в холодной комнате, жизнь, обвеянную грустью недавней смерти. И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев. Аси проживает страшную тоску одиночества и предпочитает отрицать жестокую истину, но не становиться к ней лицом. Ведь есть вещи, которые молодость отвергает, потому что молодости свойственно полагать, что жизнь должна быть счастливой и свободной. Дверь в его комнату как всегда была заперта. Аси неуверенно вставила ключ в замочную скважину, с оглядкой входя. На полу в хаотичном порядке лежали вещи Алаза: брюки, рубашки, джинсы, обувь. Боязливо сделала несколько шагов к кровати. Сначала один. Затем два. Три. Шатко присела на край, опуская бездонные глаза. — Как ты себя чувствуешь, Алаз? — Понизив голос до минимума, спросила она. Все эти недели они мало говорили, гораздо больше чувствовали, но дополняли молчание прикосновениями. Точнее, дополняла Аси. Алаз предпочитал молчать, изредка поглядывать на неё из-под пушистых ресниц и касаться её волос лишь тогда, когда Аси безмятежно засыпала рядом с ним. — Будешь вновь молчать? — Отвела взгляд в сторону, делая вид, что рассматривает фотографии у стены. А сама хочет у себя спросить: «Чего ты ожидала, глупая?» Наверное, её Алазу нужно дать немного больше времени для осознания, принятия, разгрузки мыслей, переживаний и тягостных вопросов, которые изо дня в день терзают его изнутри. Словно кошки на душе острыми когтями скребут. Аси боится обидеть, задеть, разочаровать. Она боится, что он не справится, поэтому пытается тащить на себе всё сразу, но каждый раз спотыкается. Аси знает, что должна помочь, но она слишком устала. — Поговори со мной, Алаз. — Отчаянно пытается найти выход, но впереди лишь тупик. Аси тонет в зыбкой трясине. — Я так больше не могу, правда. Бесшумно встаёт и спешно отворачивается, украдкой смахивая дорожки хрустальных слёз. Аси гордо выпрямляется, чувствуя, будто по спине бьют чем-то тяжёлым. Ей кажется, что сил больше не остаётся. Вновь оборачивается, ожидает в ответ услышать хотя бы слово, но Алаз молчит. Безмолвно пялится в потолок, делая вид, что её вовсе не существует. — Тебе не надоело? — Наконец спрашивает он, не моргая. — Что? Он поднял на неё совершенно пустые и стеклянные глаза, на бледно-восковом лице появилось некое подобие эмоций, а иссохшие губы застыли в немом вопросе. — Приходить сюда каждый день и спрашивать как я. Разве мне нужно отвечать, чтобы ты поняла, что я мёртв изнутри, Аси? Она меняется в лице буквально сразу же: то ли сильнее бледнеет, то ли вот-вот готовится заплакать навзрыд. Аси пытается подобрать слова, но, как назло, в голове царит полный бардак. — Я прихожу сюда ради тебя, Алаз. Прихожу, потому что хочу облегчить твою боль. Я хочу стать твоим исцелением, поддержкой и опорой прямо сейчас. — Нарочно не смотрит ему в глаза, а сама подозревает, что сейчас услышит что-то мерзкое, противное, ужасное. Аси знает, что если посмотрит, то уйти уже точно не сможет. — Уходи, Аси. — Просит он. Но Аси даже не двигается. Встречается тихим свиданием с карими глазами. Мёртвыми глазами Алаза Сойсалана. Не сверкают в них отныне нотки бесконечного счастья и оглушительной радости, Алаз не смотрит на неё с былой нежностью и страстью. Пламя в нём окончательно потухло, а жизнь остановилась. — Хорошо. — Соглашается, делая глубокий вдох. Пытается сдержать слёзы и вырывающуюся из груди истерику, подобную морскому шторму. — Как только тебе станет легче, позвони мне, пожалуйста. И Аси действительно уходит, отрицая, что в сердце что-то с треском обрывается. Сейчас плотнее укутывается в пушистое одеяло, поджимая худые ноги к груди. Морщит лицо от неприятной тошноты, поднимающейся сверху-вниз. Аси нерасторопно прикрывает глаза, искренне надеясь, что завтрашний разговор с Алазом принесёт хоть какую-то пользу.В шахматах это называется «цугцванг», когда оказывается, что самый полезный ход — никуда не двигаться.