Небо высоко

Подтащив к топчану канделябр, Цзинь Ми свернула одеяло в изголовье и взялась за «книгу раздора». Первый лист оказался желтым и истрепанным по краям, и кажется, был даже старше нее. Различить написанное удалось только из-за аккуратности почерка: «Вершина Тай-И рядом с Небесным Дворцом От неба до моря громадой камней легла.» Дальше следовал большой пробел, и почерк стал резче: «Восходит месяц над рекой. Он чист и светел. Нет ни одной живой души вокруг... Я здесь чужой, меня никто не встретил, В лицо мое прохладой дышит юг!» «Я пошил себе осенью белый халат. Холст как войлок, а вата легка, словно пух. Я одежде такой, разумеется, рад. Мой наряд согревает и тело и дух. Я ношу его днём, укрываюсь им в ночь. Но однажды подумал: "Уж если ты муж Благородный, то должен соседу помочь, А не тешить себя, Мандарина к тому ж.» Хотя строфы частично повествовали об императорской немилости, в которую нынче попал Феникс, Цзинь Ми нахмурилась в задумчивости. Ей смутно вспомнилось, как Жунь Юй говорил, что не помнил своего детства до тех пор, пока Ту Яо не забрала его в Небесное Царство. Похоже, выбор стихов не был обусловлен изящной словесностью или желанием Жунь Юя подавить дух пленника. Эти стихи, вероятно, просто отражали собственные переживания Жунь Юя. И выходит, первый принц довольно рано попал здесь в немилость. Перевернув страницу, Цзинь Ми прочла далее: «Живу один в бамбуковой глуши. Звенит мой цинь, свищу средь тишины. Вокруг леса - не встретишь ни души, Лишь по ночам смотрю на лик Луны.» Цзинь Ми хмыкнула - не иначе этот стих Жунь Юй записал, получив пост Повелителя Ночей и Дворец Небесных Сфер. Фыркнув, она перевернула страницу и вверху следующего листа увидела дату - как ей помнилось, в этот день Феникс упал в Водное Зеркало. Стих ниже был записан так, будто кисть при скольжении дергалась: «Чайник кипит на печи золотой. Благоухает зола. Ветер колючий свистит за стеной стужа по-зимнему зла.» «Один лишь день в горах цветет куст "цзинь-встречай-рассвет". Пощусь: сосна мне кров дает, подсолнух мой обед. Вдали мирских обид и ссор, живу я в тишине, Но почему же до сих пор не верят чайки мне?» Цзинь Ми почесала подбородок, припомнив, что первое, что она услышала о Рыбешке это то, что Император и Императрица собираются его наказать за то, что тот якобы сорвал Нирвану Феникса. Ту Яо была, конечно, прозорлива, защищая сына, но своей одержимостью, напротив, взрастила ему врага. Да и Жунь Юй не удивил: если устаешь что-то доказывать, проще стать тем, кем тебя считают. Цзинь Ми фыркнула и перечитала стих. Интересно, Рыбешка намеренно обозвал ее кустом или записал строки раньше их встречи, будто пророчество? Ответ она получила ниже: «По острым камням журчит родника струя, Луч солнца проник в прохладу сосновых крон. Смеркалось, когда к обители вышел я. Здесь "чань" победит тебя, о, "мерзкий дракон".» Цзинь Ми надула губы, припомнив их первую встречу у озера. Сама же и вдохновила его на борьбу... А теперь и по сей день никак не может победить дракона, куда уж какому-то чань!.. Скорее уж дракон все созерцание и сосредоточение направил на свои козни. Хотя, возможно, тогда Рыбешка еще был другим. Да и она никогда не была сильна в понимании чань. Хмыкнув, она прочла дальше: «"Небесная Лестница" тонет в ночи, а воздух студен, как вода. Смотрю: в небесах под звездой Пастуха Ткачихи сияет звезда.» Цзинь Ми невольно усмехнулась. И еще спорил с ней, что в любви нет предопределения! То в кусте шиповника оно ему мещерится, то в звездах. Лицемерная рыба. Покачав головой, Цзинь Ми перевернула лист: «Совсем не тронутая пылью, цветешь ты у ограды сада, С моею хижиною рядом. О, сердца моего отрада! Не понимая Лин Хэцзина, сравненья лучшего не зная, И в наши дни тебя поэты его "супругой" называют.» Палец Цзинь Ми постучал по странице. Линии иероглифов последней строки были необычайно широки... В то время она была служанкой Феникса, а Рыбешка вел себя с ней отстраненно-вежливо. И даже после его объяснений она считала, что причиной той сдержанности было наблюдение за врагом и отсутствие искренней симпатии. Однако необычная для Жунь Юя манера письма, описывающая этот период времени, заставила ее задуматься еще раз. Что если тот считал себя не вправе претендовать на внимание девы симпатичной брату? Тем более, что Феникс тогда пользовался куда большей благосклонностью правящей четы... Эти жирные, как черви, иероглифы, казалось, были тут больше ради напоминания себе о скромном положении и необходимости смириться. Как четкое «не забывайся». Тряхнув головой, Цзинь Ми принялась читать дальше: «Сядем рядом с другом старым, выпьем чаю и вина. Печь согреет щедрым жаром, раскалившись докрасна. Мне давно уж стал привычен лунный свет, что за окном. Но цвет сливы необычен - он совсем не тот, что днем.» К чему это было написано, Цзинь Ми не поняла, но по крайней мере, почерк снова стал легким и изящным. Дата сверху была днем, когда ее снова закрыли в Водном Зеркале. На следующем листе, под датой их помолвки, стих был написан киноварью, хотя та сильно выгорела. «Расцвёл в саду любимый персик мой, Как знак к установившейся погоде. Я горевал, что был забыт весной. И, наконец, она меня находит.» Цзинь Ми закатила глаза. Даже собственную радость Рыбешка не мог выразить сам, а использовал стихи смертных. Следующая поэма, к ее удивлению, имела и автора, и название: «Ду Му Причалил к берегу Циньхуайхэ Клубится туман над холодной водою, залит лунным светом песок. Причалю я к берегу, лодку укрою, и выпить зайду в кабачок..... В мученьях родная страна погибает. Но многим неведом стыд В "веселых домах" за рекой распевают: "На заднем дворе цветы..."» Только со второго прочтения Цзинь Ми поняла предосторожность Жунь Юя. Недовольные порядком в Небесном Царстве долго не жили. Надежнее было пометить, что автор строк смертный. Последовавшие листы были куда белее, кажется, то была крапивная бумага рами. Но несмотря на явную прочность, на ней были взбухшие участки. Линии туши на них иногда искажались, то рукой писца, то этими неровностями. «Состоит ее пища дневная из орехов лесных и корней; Она, ветви на хворост срубая, листья тотчас сжигает в огне. Ей бы скрыться в высокие горы, в недоступные людям места, Ведь бессчетные эти поборы не оставят ее никогда!» Из-за даты сверху Цзинь Ми сперва подумала, что стих описывает ее Искупление, однако задумавшись, поняла, что Жунь Юй, скорее писал о матери. Вздохнув, она перевернула лист, где почерк был еще хуже: «Ван Чжун Междоусобица От нескончаемой войны нигде спасенья нет. Дела мои несвершены, а я, как лунь, уж сед. Я трясогузкою кричу, всех растеряв детей; Сорокой попусту ищу гнездо среди ветвей. Где ж взять "столетнего вина", чтоб горе заглушить, Чтоб им упившись допьяна, до мирных дней дожить?» Цзинь Ми немного удивил выбор «птичьих» метафор, но внезапно ей в голову пришла мысль, что Жунь Юй тогда потерял обеих матерей. Следующий стих был написан четко, а бумага была ровной, как свежий снег: «Сюе Ин Осенний день на озере Садится солнце, плыву по Тайху в челне. Ложится туман, печальный повсюду вид. О, сколько ж героев покой обрели на дне, Хотел бы я знать, но озерная гладь молчит...» «Мэн Хаожань Близ озера Дунтин провожаю первого министра Чжана: У берега челн, да весел не сыщешь никак. Двора устыдясь, живу я аскетом в глуши. Сижу и смотрю, как удит впустую рыбак, Но рыбий удел ужели завидней, скажи?» Нахмурившись, Цзинь Ми перевернула страницу и покраснела. «Бабочки, пчелы мой сад покидают - их не удержит стена. Кажется: так от меня улетает в сад по соседству весна.» Посмотрев на дату, она закусила губу. Так и есть: в тот день она вернулась с Искупления. И ничего не ответила Жунь Юю на вопрос о помолвке. Стих ниже заставил ее покраснеть еще больше: «Уж слива облетела, когда пришел я сад, И груша вновь надела свой розовый наряд. Там розы распускались, в заботах был садовник, А у стены сплетались малина и терновник...» В тишине Дворца Мерзлой Реки шумное дыхание звучало целый фэнь. - Обман за обман, - наконец бросила в воздух Цзинь Ми и перевернула лист. Почерк там стал другим - четким, будто тушь разводили по капле до идеального состояния. «Куан Хэн за правдивые речи себе славы большой не снискал; А Люй Сян, изучая Каноны, не сумел отыскать идеал. Те ж, с кем в юности вместе учился, все достигли изрядных высот. "Кони сыты, одежда тепла и легка". Жизнь в Улине ведут без забот.» «В нимбе зари, в чешуе драконьей Лик Святой узнаю... В страхе лежу у реки голубой, к вечеру близится год. В мечтах опять у «зеленой цепи» в рассветной смене стою.» Дата над следующим листом заставила Цзинь Ми замереть. День перед свадебным бунтом, когда она убила Феникса. Имя автора, к удивлению Цзинь Ми, не было подписано. Либо Жунь Юй стал носить такие компрометирующие стихи с собой, либо не планировал вернуться с мятежа живым. «Еще при Ханях пруд Кунмин заполнен был водой. Смотрю и грозного У-ди знамена вижу я. Ткачиха свой ненужный шелк ткет в полночь под луной, Дрожит на Каменном Ките под ветром чешуя. На волны черноту семян просыпал дикий рис, И лотос в ледяной воде теряет алый цвет. В Куйчжоу только птицам путь - гор неприступна высь. Ты - пленник здесь, старик-рыбак, назад дороги нет!» Цзинь Ми поежилась, но продолжила читать забитый иероглифами лист. «На запад во тьме по звездам они идут, В сиянии луны на севере мерзнет Двор. "Крылатый Стратег", как Вы помогли бы тут! "Не строя алтарь", терпеть до каких же пор?» «"Ветер осенний задул на Фэншуй." Низок Ханей был трон. Песня застольная громче звучит, радость едина для всех. Ведь Государь наш к губам уж поднес "чашу лиловой зари"» Укутавшись в ханьфу, Цзинь Ми поджала ноги. Все больше книга в руках напоминала ей свитки запретных техник, а от бумаги будто веяло холодом. Из-за строфы о Ткачихе она впервые готова была признать, что Жунь Юй вел ее тогда вовсе не на свадьбу. И возможно, скрывал от нее все так тщательно еще и потому, что в случае его ареста она столкнулась бы с подозрениями в соучастии мятежу.  На миг Цзинь Ми представила, как события могли бы измениться, если бы она не заколола Феникса. Жунь Юя ждали бы смерть или арест. Император Тай Вэй остался бы править. Куан Лу лишилась бы отца, Пу Чи был бы в бегах... Никем не останавливаемая Суй Хэ наверняка нашла бы способ уничтожить ее саму. Смог бы Феникс ее защитить? Судя по тому, как он действовал после нападения Суй Хэ во Дворце Небесных Сфер и как доверял той после... Цзинь Ми поежилась, и выдохнув, продолжила читать: «Как долог был путь до башни Цзяннаньской! Его прошагал я один. Лишь месяц ущербный да утренний холод вошли во дворец Хуа Цин.» «Течет без конца, без края Сянцзян-река. О, ненависть Цюя, как омут была глубока! Вот солнце садится, и ветер осенний подул, И в роще кленовой вдруг кто-то печально вздохнул...» Цзинь Ми нахмурилась. Ей казалось, что пока она спала после мятежа, Небесное Царство праздновало смену власти с небывалым размахом. Следующие строфы и вовсе ее удивили: «Доу Шусян Летней ночью разговариваю со старшим братом: Цветов вечерний аромат наполнил двор пустой. От сна хмельного шум дождя нас пробудил с тобой. Благих вестей издалека давно не получал,  О том, что было, разговор невыносим мне стал. С тобою завтра распрощусь у моста, на реке, И на зеленый "винный" флаг взор обращу в тоске.» «Дай Фугу Лунной ночью в лодке Челн рыбацкий уткнулся в песок, потушили фонарь на носу.... Лишь утуны на сломанный мост словно слезы роняют росу.» Цзинь Ми почесала голову. Зачем Жунь Юй указал тут авторов? Чего было опасаться, заняв престол? Или ему так претило признавать тоску по брату, что он хотел отстраниться от этого чувства? Напряженно пропыхтев в разворот книги, Цзинь Ми перевернула страницу. Иероглифы на ней отличались вздернутыми, как хвост гуся, линиями: «Златая предо мной палата, резьбой покрытый потолок. В ладони бронзовой архата - прекрасный яшмовый цветок. "Великий Мир" пусть воцарится, пускай не знает войн страна.. Ведь "радужная колесница" "драконами" запряжена.» «Желтую иволгу утром прогнал от окна, Пением громким пусть не тревожит она Сладкого сна - в нем жена видит милого мужа. Ведь наяву с ним давно уже разлучена.» Цзинь Ми сперто прошипела глубиной гортани. Да, пока она спала полгода, Небесный Император времени не терял. Следующий лист венчала дата ее пробуждения и строфы: «Густа листвы зеленой сень. Пусть вечно этот день продлится. Но от высокой башни тень Уже на гладь пруда ложится.» «Белое солнце скользит по горному склону, Желтой Реки теченье к морю стремится. Тысячи ли я взором хочу окинуть. Наверх взошел - выше теперь только птицы!» Пальцы Цзинь Ми загнули углы подшивки. От проницательного ока Небесного Императора были одни беды. Последние строки на этом листе ее в этом убедили: «Баюкает лотос на волнах свой нежный цветок. И юноша знатный готовит напиток на льду, Полосками режет нам лотосовый корешок...» - Скорее темный ласточник, - буркнула Цзинь Ми и над следующим стихом увидела дату, когда Феникс пришел во Дворец Древних Мудрецов: «Ласточка взлетела с криком из-под моста. Что ее вспугнуло в зыбком птичьем сне? Речи человека, что понять непросто, С посохом и флягой шедшего к горе.» «Халат дорогой поднес, состраданья не чужд, Отдал, чтоб согреть иззябшее тело бродяги. Ему невдомек, что Фань - государственный муж, И что он давно не носит дырявой сермяги.» «Один увядший цветок приблизит конец весны. Кружат на ветру лепестки, и люди ходят грустны. Я все на цветы смотрю, уж стало больно глазам, И пью без памяти, пью, течет вино по губам... В домишке подле реки гнездо зимородок свил. И два цилиня лежат в саду, у чьих-то могил. Меняется в мире все, и радость должна уйти. Что проку в славе мирской? Она обуза в пути!» «В Восточную область я на день пришел к отцу, И с башни Наньлоу впервые взглянул тогда: Средь ровных долин текли вместе Цин и Сю, Меж моря и гор паслись облаков стада. Темнело средь круч надгробье Циньских времен, Руины дворца густой заросли травой... Скорбя о былом, я чувствами был смятен, От вида вокруг я сделался сам не свой...» Цзинь Ми скривила губы: вот уж точно - с каждым днем Небесный Император терял добродетели прежнего Рыбешки. Насупившись, она перевернула лист: «И птицы зимние спешат к тебе с небесной высоты, И бабочки замрет душа, увидевшей твои цветы. Стихи читаю, сам не свой, так эти строчки мне близки... Что проку в чарке золотой, в чем толк сандаловой доски?» «Радостно мне у весенней реки рвется от счастья душа. С посохом верным в душистых цветах долго брожу не спеша. Вновь я безумен, как ивовый пух, пляшущий на ветерке; И безрассуден, как персика цвет, в бурной весенней реке.» В недоумении Цзинь Ми подняла глаза на дату. Ну, так и есть - это император записал после того, как она раздавила свой лепесток в кровавый снег и согласилась выйти за него замуж. Вздохнув, она перевернула страницу, и отчего-то ей показалось, что стих на ней писал не Жунь Юй - иероглифы скорее напоминали стиль Царства Духов: «У стен Лояна штандарт боевой взлетел. И северный ветер колышет шелка знамен, А ночью доносит бамбуковой флейты трель. Метлою войны противник будут сметен». Цзинь Ми на это фыркнула. Правы были смертные: бить кого-то метлой, равно что обрести несчастья на всю жизнь. Такова была битва у Реки Забвения. Вздохнув, она взялась читать последний лист подшивки: «Все надеюсь, что вновь у Ворот Золотых мои вирши оцените Вы, И вздыхаю всю ночь, не уверен ни в чем, как обрывок "летучей травы".» «Приносит радость всем весна, а мне наоборот: Лишь огорчения она несет из года в год. Ведь не смотрел давно уже я на цветы весной: То было муторно в душе, а то лежал больной.» «Видел годы лихолетья, видел царство я в расцвете. И пока что жалоб нету: кости все мои здоровы, А иначе время это смог бы вынести я снова? Если в чаше жидкий пламень полыхает блеском рдяным, Как стоять перед цветами и придти домой не пьяным?» «Вчера разлив весенний с мели корабль наш снял. Огромную махину, как перышко поднял. Когда же мы пытались, увязли лишь в песке. Сегодня ж сам, как птица, скользит он по реке.» Отложив книгу, Цзинь Ми приложила руки к полыхающим щекам. Казалось, стихи смертным нашептал сам Жунь Юй. Погасив свечи на канделябре, мановением ладони, Цзинь Ми расправила одеяло и свернулась под ним, как росток под снегом. В темноте ее глаза внезапно распахнулись: Жунь Юй собирал стихи не только о чувствах, и о том, чего не мог выразить... В строках сквозили и намеки на его злокозненные планы. Так не утаивал ли он от нее последние страницы, опасаясь раскрыть новые интриги? Втершись лицом в подушку, Цзинь Ми твердо решила получить выдранные страницы завтра утром.