Принятие дается тяжело

Кагган скалится, оголяя клыки и где-то под ногами беснуется и пузырится ее собственная тень - когда-то пожранные души. Им нельзя, они нарушают закон, но в то время закона не было, не существовало ничего, кроме необъявленного контракта со скрытыми условиями, который Мрак прятал в рукавах и закромах, не давая им ничего, кроме имен. Он давал им клички, как собакам. Собирал в одном месте, разносил по разным, травил их, как травят бойцовских псов, и они велись, они с пеной у рта боролись за его желания, хотя Мрак, прячась в тенях Ничто, ничего не имел: никакого желания, никакого огня. Он искал несогласных и уничтожал их за трусость. Он искал тех, кто хотел попробовать себя, и обращал их в ничто. Когда-то искал таких, какой была она, но отказался. Неуравновешенный бог, даже стиха'и, полукровка, был куда опаснее, чем спокойный и с целой психикой. Полнокровное божество было еще страшнее, сам Мрак был тому доказательством неопровержимым - осколок молодого божества, готового учиться, превращенный в одночасье в братоубийцу и каннибала. Когда-то хаос стал соглашением князей. Даже Маннаром она себе признается, что лучше от этого не стало. Кагган на него похожа. Частично. Что-то от Маниса, убившего и пожравшего своих братьев, в ней было. Возможно, такое же наплевательское отношение к закону, поиск обходных путей в договоре, по которому она не жила, будучи нежитью, а существовала, пока Печать Разложения не уничтожала ее. Магия для нее была закрыта. Зато физической силы, даже при среднем женском росте для человека, было много. Она обматывала фиксирующими бинтами кисти и суставные соединения, надевала на них укрепленные перчатки, чтобы бить и бить больно, травмирующе, сшибающе с ног. Кагган к себе притащил Лаберда. Сквозь человеческие миры, сквозь Ничто, сквозь междумирье, холодное, темное и пустое, звал к себе до последнего, уже решив ее судьбу за нее. Тяжело было принять обреченность, стоя на коленях в разрушенной обители Владыки Ужаса, сложно было понять, за что и почему ее разорванное тело здесь. И было бесконечно, режуще больно, когда в грудь ей был вложен осколок и бог, от которого ничего не осталось, ушел навсегда, отдав всего себя на формирование своего детёныша. И все же схожести в ней с Владыками нет. То, что было мимолетным огнем, никогда не сравнится с тем, что является вечным сиянием. То, где у Владык было пусто, у нее тысячи яростных, унылых или ядовитых голосов из собственных ошибок.