Midsommar

И сам не свой я с этих пор, И плачут, плачут в небе чайки; В тумане различит мой взор Лишь очи цвета горечавки © Мельница — Королевна

Леви исподлобья наблюдал за суетящейся Микасой. В последние дни ее охватило радостное ликование перед поездкой на остров, и Леви честно хотел к ней присоединиться, но не получалось. Для него возвращение в Элдию было вынужденной мерой: приехать, выговориться на могилах друзей и проститься, скорее всего, уже навсегда. Микаса же предвкушала встречу с Сэндменами и большой праздник, представляла, как снова пройдется по изученному за месяцы жизни там лесу, как упадет посреди поля и вдохнет полной грудью, глядя в плывущие по синему небу пушистые облака, подсвеченные с одного края вечерней зарей. И чем шире становилась улыбка на лице Микасы, тем сильнее мрачность охватывала Леви. Глядя, как она пакует свое зеленое платье, в котором приехала к нему в позапрошлом году, он закинул в рот две таблетки спазмолитика и привычно потер основанием ладони ногу, разгоняя кровь по остаткам мышц. — А ты что с собой возьмешь на праздник? — обернулась к нему Микаса. Освещенная полуденным солнцем, заглянувшим в окно их спальни, она была настолько красива, что у Леви перехватило дыхание. Пришлось пару раз моргнуть, чтобы убедиться, что она и впрямь настоящая. Вроде привык за два года, что Микаса всегда рядом, а все равно каждый раз удивлялся — она и правда тут, с ним. — Ничего. Пойдешь со своими Сэндменами, я дома побуду, — Леви как мог отгонял от себя мысли, что ему предстоит знакомство с семьей, о которой Микаса отзывалась с такой нежностью. Раньше его мало волновало, как на него реагируют люди, что думают о нем и как вообще он выглядит со стороны. Но сейчас все было иначе. Кого эти люди увидят рядом с Микасой? Разбитого и усталого калеку с мрачной перештопаной рожей и на пятнадцать лет старше самой Микасы. Если бы не могилы Изабель и Фарлана, Леви точно остался бы в Марли, и никакие уговоры не вытащили бы его оттуда, из привычного ему футляра. Кажется, он слишком глубоко ушел в свои мысли, и не сразу понял, что Микаса уже пару минут хмуро смотрит на него, поджав губы. — Ты не собираешься со мной на праздник Солнцестояния? Леви подозревал, что сейчас лучше пойти на попятный, пока не стало поздно, но какого черта? Да, он не хочет на этот праздник, и нет, ноги его там не будет. До взрыва три… два… Микаса вдруг пожала плечом и отвернулась, с глухим стуком перебирая деревянные вешалки. — Хорошо. Она сказала это ровным, спокойным тоном, просто приняла его решение как должное, а у Леви волосы на загривке встали дыбом. Понял, что она смирилась и готова ко всему, даже к худшему. Может, даже сама уже этого ждет. На следующий день они попрощались с ребятами, оставили Джоэла на попечение Миллерам и отправились в свое путешествие. Корабли между Марли и Элдией уже давно ходили чаще одного раза в месяц. Теперь попасть на остров можно было каждые десять дней. Судно, на котором отправились на родину Леви и Микаса, прибыло в порт за пять дней до Солнцестояния. Сэндмены ожидали их на пристани. Микаса увидела Марию, а рядом… это что, Гарри? Кажется, он вырос на треть метра за это время и возвышался над матушкой, как каланча. Даже Олаф, приехавший вместе со своей невестой, был теперь ниже младшего брата. Микаса замахала им рукой, подхватила сумку и чуть было не припустила к ним по трапу, но вовремя одумалась, взяла Леви под руку и искоса на него посмотрела. Он напряженно хмурился, губы сжались в тонкую нить, на скулах играли желваки. — Не нервничай. Они хорошие, — шепнула ему Микаса, пытаясь приободрить. — Ага. И первое, что они видят, это то, что тяжеленную сумку тащишь ты, а я тебе в этом не помогаю. Микасе очень захотелось укусить Леви за ухо. Ну так, самую чуточку. Но она всерьез опасалась, что эта мелочь выбьет его из колеи окончательно, поэтому предпочла сохранить стратегическую тишину. — Здравствуй, доченька, — просияла Мария, когда они подошли. Обхватила Микасу за щеки и расцеловала, затем прижала к себе. Повернулась к Леви и с прищуром всмотрелась в его лицо. — И тебе здравствуй, Леви, мы много о тебе слышали. — Точнее, читали, — хмыкнул за ее плечом Олаф, и Микаса слегка покраснела. Леви тоже достались объятия Марии. Микаса прятала усмешку, как могла, наблюдая за тем, как он, окаменевший поначалу от такого радушного приветствия, неловко погладил Марию по плечу. Олаф и Гарри по очереди обняли Микасу, а затем пожали ему руку, ни капли не смутившись покалеченной ладони, следом подошла и невеста Олафа — невысокая белокожая девушка с длинными заплетенными в косы рыжими волосами. — Привет, я Ронья, — она с улыбкой взяла за руку сперва Микасу, затем Леви. — Рада наконец познакомиться. — Давайте не будем тут тянуть лямку и поедем уже, путь не из близких, — Олаф, как всегда, не желал тратить время на лишние по его мнению слова. — Мы на телеге, поэтому придется потрястись по ухабам со скоростью сонной улитки. Сказав это, он окинул взглядом Микасу и Леви, прищурился на трость в его руке, и не стал забирать у Микасы сумку. Шикнул на брата, потянувшегося было за ней, и кивком указал гостям на телегу, которую они оставили у входа на причал. В дороге было весело и шумно: Гарри и Ронья пели похабные песенки о ежах, не желавших размножаться, Мария добродушно посмеивалась, а Олаф, сидевший на козлах, то и дело бил себя ладонью по лицу после очередного особенно разудалого куплета от своей невесты. Она оказалась нежной и возвышенной девой лишь на первый взгляд, и чувство неловкости быстро сошло на нет. Микаса, запрокинув голову, громко хохотала над народным творчеством, а Леви старательно тер переносицу, скрывая усмешку и слушая про то, как упрямые ежи не готовы делиться своей любовью ни с этим миром, ни даже друг с другом. — До Мидсоммара пять дней, — подала голос Мария, когда все наконец отсмеялись. — Поживете у меня покамест, а то Олаф затеял ремонт, они решили с Роньей детскую сделать. — Ты?.. — повернулась к ней Микаса, и Ронья радостно закивала. Микаса охнула, прижав пальцы к губам. — Олаф, Ронья, поздравляю! — Кажется, Сэндмены скоро будут самой большой семьей в этих лесах, — пробасил довольный Олаф, обернувшись к остальным. — Самой большой — потому что единственной? — уточнил Леви, вглядываясь в просвет между деревьями. Они уже давно ехали по лесу, и вдалеке только что мелькнул приземистый домик. Олаф одобрительно хмыкнул. — Верно-верно. О, смотрите, наш дом! Мы построились на соседней с матушкой полянке, поэтому частенько ходим друг к другу в гости. Микаса высунулась из телеги, жадно разглядывая свежесрубленную избу. Перед ней был колодец, сбоку баня, позади — небольшой огород. Еще несколько минут тряски, и Микаса увидела ставший ей таким родным за полгода, проведенные здесь, дом. Он изменился: крыша была перекрыта новой черепицей, ступени перед крыльцом выложены по-другому, была поставлена более крепкая и надежная входная дверь. Огород разросся, там уже была и кукуруза, и несколько грядок с чем-то, листьями напоминавшим то ли кабачки, то ли тыквы, и томатных кустов было столько, что те тянулись до самой кромки леса. — Твоими стараниями, — улыбнулась Мария, поймав восхищенный взгляд Микасы. — Очень помогли твои деньги, спасибо, дочка. Хотя и не стоило. — Но новый плуг просто обалденный! — воскликнул Гарри, первым выпрыгивая из еще не остановившейся у дома телеги. В ответ на его выкрик заголосили куры в курятнике, заблеяли овцы в амбаре, протяжным мычанием отозвались коровы. Леви осторожно выбрался из повозки, Микаса же нетерпеливо перемахнула прямо через край. Запоздало увидела, как Мария пытается спуститься, протянула было руку, но Леви оказался быстрее — поддержал ее под локоть, пока та, подбирая юбку, зашарила ногой в поисках опоры на ступеньку. Ронья бережно положила ей ладонь на спину, и вместе они помогли Марии спуститься. — Старею я, дети, старею, к земле тянусь, — рассмеялась она, и Микаса прикусила губу. Мария выглядела хорошо, но походка стала более грузной и медлительной, морщин на лице прибавилось, да и седины в волосах стало больше. Она действительно старела. Олаф благодарно кивнул Леви и Ронье, которые поддерживали матушку под руки, помогая ей дойти до дома — Мария сильно устала за несколько часов пути. Сам он пошел распрягать кобылу, а Микаса подхватила вещи и направилась в дом. Вечер прошел в разговорах и воспоминаниях. Ронья и Олаф решили остаться на ужин и, пока еда готовилась, пошли поливать огород матушки, Микаса помогала Марии на кухне, а Леви и Гарри отправились на задний двор колоть дрова. Собрались на трапезу они на улице: теперь под яблоней была настоящая зона отдыха с двумя длинными лавочками и крепко сбитым деревянным столом. Мария и Микаса подали пастуший пирог в огромной глиняной форме, а Ронья принесла целую плошку салата из овощей. В печи осталась ждать своего часа сладкая галета с вишней и дроблеными лесными орехами. Гарри лез к Леви с расспросами про то, как тот потерял два пальца и получил свои шрамы, Ронья жаловалась на то, что ей хочется смести со стола все приготовленное, но в то же время жутко тошнит, а Олаф рассказывал Микасе про то, как обстоят дела в Элдии с политикой: Пол стремительно поднялся по карьерной лестнице и из простого мальчишки-ополченца превратился в одного из личных телохранителей Хистории. Сама Хистория укрепила свою репутацию в народе, распределив ресурсы и прошлогодний урожай так, чтобы хватило всем, включая дальние районы. Микаса слушала рассказ Олафа и думала про себя, что ужасно гордится этой девочкой, которая прежде была такой напуганной и слабой. Мария сидела во главе стола, уткнувшись подбородком в сцепленные перед собой ладони и с улыбкой смотрела на собравшихся. Ни дать ни взять — глава рода… да ею она и была. Вокруг пели птицы, где-то в чаще отрывисто тявкнула лиса, выйдя на ночную охоту. Ветер донес дурманящие запахи полевых цветов, вплелся в волосы, шепнул на ухо Микасе, что скучал по ней. Микаса и сама соскучилась. Это место не было ее домом, но она всегда чувствовала здесь покой. А теперь, когда рядом был еще и Леви, Микасе стало совсем хорошо. И ей не хотелось лишиться этого. Олаф и Ронья после ужина помогли занести в дом приборы и еду, перемыли посуду и, тепло попрощавшись, отправились к себе, а Мария показала Леви и Микасе уличный душ, где можно было смыть с себя всю дорожную пыль, и спальные места. Две придвинутые друг к другу кровати стояли у окна — там же, где спала сама Микаса, пока жила в этом доме. Микаса как сейчас видела саму себя у этого самого окна, растрепанную, красную от смущения и радости, щурившую глаза в терпеливых попытках разобрать почерк Леви. Она провела рукой по подоконнику, по столбику кровати, села на край. Сумка уже была тут, лежала на стуле. — Я устал, — Леви тяжело опустился на постель и выдохнул, проведя ладонью по влажным волосам. Микасе он всегда мог честно признаться в том, что ему нехорошо, или что силы почти на исходе, хотя в последнее время все чаще под солнечным сплетением грызла вина за то, что теперь он слабее нее. — Я знаю, Леви. Ты завтра поедешь на кладбище, да? — Микаса протянула к нему руку и заправила за ухо прядь. Он задумчиво кивнул. — Хочешь поехать со мной? — в полумраке комнаты блеснула синевой радужка здорового глаза. — Да. Или ты против? Леви мотнул головой. Расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке и стянул ту через голову. Аккуратно повесил ее на стул и медленно снял брюки, стараясь не задевать ногу. Микаса уже разделась сама, оставшись в трусах и топе. Дождалась, пока Леви ляжет, и тут же села вплотную к нему, провела ладонью по левой ноге. Как и посоветовал Дитрих, она возобновила вечерний массаж. — Нравится тебе делать мне больно, — пробурчал Леви, прикрыв глаза. Микаса обиженно нахмурилась, открыла рот, чтобы парировать как-то едко и колко, но в итоге промолчала. Мысленно извинившись перед Леви, усилила касание к огрубевшей, покрытой рубцами коже. Тот стиснул зубы — даже в сгущающихся сумерках была заметна испарина, выступившая на лбу. Микаса привычными движениями разгоняла по венам кровь, заставляла потрепанные жуткими зубами мышцы сокращаться под ее пальцами, обводила ладонью колено и с силой сжимала икру, давя большим пальцем в ямку под ней. Леви глухо зарычал, когда она в последний раз особенно крепко сдавила бедро, проведя основанием ладони вверх почти до выпирающей косточки таза. — Я закончила. Засыпай, — она опустилась рядом, подтянув колени к животу. Смотреть на то, как медленно поднимается и опускается грудь Леви, вся в шрамах, навеки меченая следами от амуниции, было для нее лучшим способом расслабиться. Просто видеть, как он спокойно дышит. Просто знать, что он дышит. — Я не знаю, как мне здесь спать, — после долгого молчания отозвался Леви. Воздух в комнате сгустился душной пеленой, не помогло даже открытое окно. Ветер не шевелил тонкие занавески, не чувствовалась ночная прохлада, крадущаяся вдоль стен по сонному, тихому дому. Мария и Гарри наверняка уже заснули. Ухнул филин — где-то совсем близко. Пролетел низко и бесшумно через поляну, раскинувшуюся перед домом, заглянул в глазницы окон, ловя свое смазанное отражение, и понесся дальше смертоносной тенью. — Ты привыкла к моим крикам, но они… — Они не осудят, — попыталась успокоить его Микаса, но Леви уже поднялся, потянулся к стопке одежды на стуле, отыскал взглядом трость. — Они не будут спать точно так же, как и мы. Это худшая возможная благодарность людям, приютившим нас. — Куда ты? — поднялась Микаса на локтях, наблюдая за Леви. Трещина между ними, которая должна была, по ее убеждению, срастись здесь обратно, только что расползлась еще сильнее, грозя похоронить под лавиной мелких камней последние надежды Микасы все наладить. — Подышу свежим воздухом. Может, сон придет. Пока совершенно не спится. Но ты спи. Он оставил ее одну в темной комнате, на остывающих после его ухода простынях. Медленно моргающую в пустоту, растерянную и больше не чувствующую себя целой. Леви ненавидел себя за свое молчаливое отстранение. Он знал, что Микаса надеялась всеми силами, что эта поездка спасет их. Но не понимал, что должно для этого произойти. На самом деле он до одури хотел спать. А еще — дышать так глубоко, как только можно. Запах родной земли казался сладким, пьянящим, кружил голову и заставлял ноздри раздуваться шире, а рот — жадно распахиваться в попытках глотнуть побольше воздуха. Леви даже не догадывался, как соскучился по этому месту. Он старался не обращать внимания на привычное после массажа жжение в ноге, ковыляя по поляне. В лесу треснула ветка под чьей-то неосторожной лапой, а может, копытом, и Леви вскинул голову, прислушиваясь. Повернулся, подслеповато глядя в сторону берез и дубов. Ночью зрение даже в уцелевшем глазу подводило его, и он больше полагался на слух. Но понять, кто же таился в лесу, не получилось. Так он и стоял там, пока нога не заныла еще сильнее. Леви всматривался в лес, а лес — в Леви. В амбаре стоял густой запах сена, молока и животного тепла. Леви опустился на стог в углу, отложив в сторону трость, закрыл глаза. Над ним кто-то склонился, шумно потянув воздух, и, не размыкая глаз, Леви наобум вскинул руку, чтобы понять, кто это. Пальцы нащупали мокрый дергающийся нос, шершавую морду и мягкие губы. Корова. — Мне твое сено нужно только для того, чтобы на нем переночевать, — пробормотал он, уже проваливаясь в сон. — Надеюсь, хотя бы тебя мои крики не испугают. Казалось, он толком и не поспал, но солнце было другого мнения. Скользнуло в приоткрытую дверь амбара, остановило свой ход прямо на лице, пересеченном шрамами. Леви поморщился, пытаясь отмахнуться от света, но смирился: ночь закончилась, пора встречать новый день. Сел, потянулся, разминая затекшие плечи и шею. Да… не в том уже возрасте бывший бравый капитан разведки, чтобы коротать свои ночи на стоге сена. А ведь, бывало, спал прямо на голой земле, оказавшись за Стенами в очередной экспедиции. Леви совершенно не мог вспомнить, снились ли ему кошмары. Снилось ли ему вообще хоть что-то. Не проснулся от собственного вопля — уже хорошо. Дверь со скрипом поддалась чьей-то руке, и в амбар проскользнул Гарри с ведром. — Доброе утро, — он удивленно уставился на Леви. — А вы чего тут?.. — Доброе, — в хриплом после сна голосе звучала не уверенность, а скорее вопрос. — Микаса еще спит? — И Микаса, и матушка. Я не стал их будить, сам все сделаю. Микаса гость, а матушка не молодая, ей отдых нужен. Леви наблюдал за тем, как парнишка вилами шустро разносит по амбару сено и наливает свежей воды каждой животине в бадью. В дальний угол Гарри зашел с особой осторожностью. Присмотревшись, Леви увидел там огромного черного жеребца, почти сливающегося с темной стеной. Тот затряс гривой, затанцевал на одном месте, дергая мордой и бешено отфыркиваясь. Гарри торопливо задал ему корма, плеснул воды и отступил, пятясь и не разгибаясь до конца. — Чего ты так его боишься? — Это новый конь, пока еще даже без имени. Олаф купил его на замену нашей старой кобыле всего несколько дней назад. Но даже он его опасается, хотя хороший наездник. Я не знаю, как вы сегодня на нем поедете, он никого к себе не подпускает. — Разберемся как-нибудь. Гарри кивнул. Затем сел на низенькую скамейку, подвинув ведро под вымя коровы, и начал ее доить. Движения спокойные, размеренные, уверенные, да и сам Гарри выглядел именно так. Леви даже немного позавидовал ему — в пареньке чувствовалась целостность и понимание того, что прямо сейчас он на своем месте и все делает правильно. — А как к вам обращаться? — повернулся тот, хмурясь. — Господин Аккерман, дядюшка Леви или… — Просто по имени, — он едва не расхохотался, услышав это «дядюшка Леви». Обратись Гарри к нему так хоть раз, Леви так и помер бы со смеху. — А. Ладно. Мне нравится. Не люблю сложных взрослых людей, которые пытаются всем доказать, что они сложные и взрослые. Струи молока гулко били в стенку ведра, Гарри что-то тихонько мурлыкал себе под нос, успокаивая недовольно замычавшую корову — кажется, иногда он слишком сильно тянул ее за сосцы. Леви ничего в этом процессе не понимал, но наблюдать за ним было любопытно. — Не мешает? — вдруг спросил Гарри, не поворачиваясь к нему. — Ну, то, что пальцев не хватает? — Да нет. Я привык. Почти три года прошло. Мальчик понимающе закивал. — Да… вот и батюшке не мешало. — У него тоже не было пальцев? — Леви тряхнул головой, вытащил несколько соломин из спутавшихся за ночь волос. — Ага. Несчастный случай. Потерял сразу четыре на левой руке. Ну, не целиком, по две фаланги на каждом, кроме большого пальца. Сперва маялся, привыкая, а потом так приловчился, что и ремонт делал, и охотился, и матушке помогал по дому. Кстати, пойдете завтра помогать с ремонтом? Я почти каждый день к брату бегаю, там немного осталось, но он от помощи не откажется. Леви задумался. По сути, кроме посещения кладбища, планов у него больше не было. — Пойду. Гарри улыбнулся — широко и радостно. Заразительно. Леви едва сдержал рвущуюся в ответ улыбку. Проснувшись утром одна, Микаса даже не удивилась. Когда узнала от Гарри, что Леви спал в амбаре, тоже не ощутила ни капли удивления. Лишь холодную обреченность и усталость. Мария собрала им в дорогу небольшую котомку с едой, налила бутыль колодезной воды — до кладбища путь был неблизкий, Аккерманы должны были вернуться лишь к вечеру. Снаружи раздался испуганный крик Гарри, и Микаса с Марией поспешили к окну. Черный конь, которого Гарри еле-еле вывел из амбара, неистово заржал и встал на дыбы. Мальчишка рухнул на землю, не удержав в руках поводья, и едва успел перекатиться, чтобы не попасть под тяжелые копыта. Мария охнула и поторопилась на улицу, Микаса рванула следом. Но первым оказался Леви. Торопливо спускаясь по ступенькам, громко свистнул в два пальца, привлекая внимание коня, и тот раздраженно прянул ушами, глянул бешено. Затем резкий свист сменился на тихое и мягкое увещевание. Леви отвлек на себя внимание, и Гарри отполз на карачках, затем выпрямился, отбежал подальше и остановился, наблюдая за происходящим. Мария и Микаса тоже замерли на крыльце. Конь недоверчиво отшатнулся, когда к нему протянулась беспалая ладонь, беспокойно переступил. Леви шагнул к нему — он попятился назад. Этот странный танец длился несколько минут, и все это время Леви разговаривал, успокаивал, медленно сокращая расстояние между ними. Микаса вспомнила, как в Разведкорпусе, когда приводили сложную кобылу или жеребца, всегда звали Леви — ему, впервые по его же словам увидевшему этих животных в возрасте хорошо за двадцать, удавалось ладить с ними лучше, чем тем, кто жил бок о бок с ними всю жизнь. Даже Саша, чьи родители держали лошадей, не рисковала приближаться к некоторым, а Леви никогда не боялся и мог объездить любого, причем не подчиняя себе грубой силой, а будто договариваясь и объясняя, что они не враги. — Будь я проклят, если Леви с ним справится, — пробормотал Гарри, подойдя ближе. — Олаф помрет, что пропустил такое зрелище! А Леви уже справился. Конь опустил голову, позволяя коснуться лоснящейся от пота морды, провести ладонью по скуле, потрепать крепкое плечо. Леви продолжал что-то говорить, перебирая пальцами густую блестящую гриву, затем обернулся к Гарри. — Неси снарягу. Тот кивнул и рванул в сарай. Седлали вдвоем быстро, умело. Гарри то и дело поглаживал мощную шею, когда та поворачивалась к нему — конь разглядывал его так внимательно, что становилось не по себе. Леви отошел в сторону, позволяя им лучше узнать друг друга. — Спасибо, Леви, — поблагодарила его Мария, когда тот прошел мимо в сторону дома за котомкой. — Ерунда. — Не ерунда, — Микаса растерянно уставилась на него, пытаясь понять, что не так. И до нее дошло. — Леви… Ты без трости. Та осталась в доме прислоненной к столу. Старое кладбище встретило Аккерманов тишиной. Не мрачной и отрешенной, а величественной. Они привязали коня к ограде и медленно двинулись вдоль рядов каменных памятников, читая на тех имена. Некоторые были знакомы им обоим, некоторые — только Леви или только Микасе. Самые старые камни густо поросли мхом, плющом и девьим виноградом. Имена стерлись с них, из памяти, из самой жизни. Через пожелтевшие кости, упокоившиеся в земле, давно проросли цветы. Леви издалека увидел высокое белое надгробие, позолоченное с одного бока полуденным солнцем. Он шел сегодня не к нему, но не мог пройти мимо, не поздоровавшись. Микаса свернула следом молча, не задавая вопросов. И ни слова не сказала, когда они остановились перед могилой Эрвина Смита. Лишь опустила на белый камень охапку полевых цветов. Кажется, они оборвали утром все поле за домом Сэндменов. Люпины, бессмертники, мелкие дикие маки и васильки пестрым ароматным облаком торчали из седельной сумки, и Леви всю дорогу с опаской посматривал в ту сторону — не потерялись ли, не рассыпались? Не потерялись и не рассыпались. Слегка поникли, но с этим уже ничего не поделать. Леви до сих пор хотелось попросить у Эрвина прощения. За то, что в тот раз так и не справился. За то, что столько лет тянул с выполнением последнего приказа — не по своей воле, но все же. За то, что Зик не просто пал от его руки, как должен был — а всего лишь позволил Леви себя убить. Это был его собственный выбор, а не решение самого Леви. Наивно и глупо, но Леви не умел прощаться навсегда. Спустя годы ушедшие близкие продолжали сниться ему, радостно махали ему и кричали приветствия, а потом тонули в крови, пока он смотрел, не в силах ничего сделать. Эрвин тоже, бывало, снился, смотрел с полуулыбкой, но какой-то разочарованной, и Леви просыпался, судорожно пытаясь протолкнуть воздух в сжавшееся горло. Снилась и Ханджи. Эта громко и заливисто хохотала, тянулась к нему потрепать по голове и привычно называла коротышкой. В жизни Леви вечно уворачивался от ее лапищи с грязными ногтями, во сне — смиряясь, послушно подставлялся под грубую ласку Зоэ. Скучал. Ужасно скучал. Скучала ли Микаса по Эрену? Леви был уверен, что да. А по Саше? Да по всем. Как и он. Микаса тихо окликнула его, и когда он повернулся, кивком головы указала вбок. По соседству с могилой Эрвина была еще одна. На темном граните было выбито «Ханджи Зоэ». — Твою ж мать, — пробормотал Леви. Еще одна охапка цветов опустилась теперь уже на гранит. Леви старался выбирать васильки — Ханджи отчего-то очень любила именно их, всегда неистово вопила от восторга, когда во время экспедиций они проезжали васильковые луга. — Там даже тела нет, — с горечью произнесла Микаса, встав рядом. — Пустая земля. — Там, куда мы идем, тоже тел нет, — Леви провел пальцами по граниту, отряхнул подушечки от налипшей пыли. — Как нет их и в доброй половине могил разведчиков. Микаса опустила голову, шмыгнула носом. Леви коснулся ее плеча, кивком указал на неприметный поворот. Шли молча. Нога постепенно начинала ныть — Леви забыл трость и хромал сильнее с каждым шагом. Но упрямо стискивал зубы, делая вид, что все в порядке. Идиот. Будто Микаса не заметит его хромоту. — Смотри, какая красота, — услышав ее голос, Леви повернул голову, заранее зная, что именно Микаса там увидела. Магнолия уже отцветала. Земля у корней дерева и обе могилы были усыпаны опавшими белыми лепестками — издалека могло показаться, что все в снегу. Сладковатый удушливый запах снова забился пульсом в висках, грозя Леви головной болью, и он задержал дыхание, как будто это могло ему помочь. Выросла за эти годы. Уже была в два полных человеческих роста, и продолжала расти. Моблит рассказывал, что магнолия будет тянуться вверх еще много-много лет. — Это их могилы? — удивилась Микаса, разделяя оставшиеся цветы на два равных букета. Один лег под имя Фарлана Черча, второй — под имя Изабель Магнолии. Леви остервенело вырывал сорняки, выросшие вокруг, и стряхивал прилипшие к камню прошлогодние жухлые листья. Как он и думал, захоронения выглядели покинутыми, неухоженными, забытыми. Это больно царапнуло по так и не зажившему до конца сердцу: бросил. Снова. — Угу. — Ты специально выбирал такое место, где растет магнолия? — Нет, — Леви рванул на себя здоровенный молочай, и тот осыпал его комьями сухой земли. — Я эту магнолию и посадил. Я и Моблит. Микаса удивленно заморгала, но быстро пришла в себя. Села рядом на колени, принялась расчищать руками буквы от мха. — Я же взял с собой щетки и тряпки, — недовольно протянул Леви. — Че ты руки убиваешь почем зря? Ожидал от Микасы, что она огрызнется, но та лишь молча расстегнула сумку, которую они взяли с собой. Одну щетку протянула Леви, второй вооружилась сама. Они провели там не меньше часа. Пока весь мох не был счищен, каждый сорняк не был выдран с корнем и всякая поросль не была вырезана ножом, Леви не позволил себе ни минуты отдыха. Микаса еще подрезала магнолию: несколько тонких веток оказались сухими и уже не были нужны дереву. Вместе они собрали весь мусор в пару холщовых мешков, и Микаса вызвалась отнести их к пустырю на окраине кладбища. Леви понимал: она дала возможность поговорить с друзьями наедине. Он был ей за это благодарен. Леви опустился на землю перед надгробиями, не обращая внимания на боль в колене, и замер в нерешительности, прикусив щеку изнутри. Раньше, навещая Фарлана и Изабель, он всегда с ними разговаривал. Думал неизменно про себя — какая дичь, ну к кому тут обращаться? Мертвый камень, да и только. Но глупое сердце упрямо требовало говорить, и Леви говорил. Рассказывал им, молчаливо внемлющим, о службе, об экспедициях, о повышении и желторотых новичках, которых Эрвин сунул ему в отряд. Рассказывал о звездопадах в конце августа и о том, как красиво золотятся клены в начале октября под светом бледного солнца. Рассказывал, как зябнут пальцы, если набрать полные пригоршни тяжелого липкого снега после бури в декабре, и как дурманяще пахнет озоном после майских гроз, так, что не хватает легких, чтобы надышаться. Рассказывал им обо всем, что они хотели увидеть все вместе, глядя по вечерам из окна своего дома на темные своды пещеры, заменявшие им небо — а теперь видел он один за троих. Что говорить теперь, Леви не знал. Попросить прощения, что снова бросил? У кого просить-то, у них, или у самого себя? На голову что-то упало, и Леви провел по волосам ладонью, цепляя отросшие и выбившиеся из собранного наспех пучка пряди. На колени упал, рассыпавшись на лепестки, крупный белый цветок. Края уже пожелтели, увяли, запах стал совсем слабым. — Как быстро умирает магнолия, — задумчиво произнес Леви, перебирая пальцами лепестки. Вздрогнул от собственных слов. Пальцы стиснули лепестки так, что, казалось, еще немного — и потечет густой зеленоватый сок. Погода портилась, по небу угрюмо поползли тучи. Поднялся слабый ветерок, зашуршал ковылем, росшим на кладбище клочками то тут, то там. В кустах зашебуршало, оттуда показалась черная кошачья морда, сверкнула зелеными глазищами и снова скрылась. На кладбищах, где доводилось бывать Леви, частенько обитали бездомные животные: сторожа подкармливали их, да и посетители сами нередко оставляли угощение, принося его специально для кошек и собак. — У меня ж теперь кот есть, — тема для разговора нашлась сама собой. Изабель ведь обожала животных, да и Фарлан не раз представлял, как обзаведется собакой сразу же после того, как выберется на поверхность и купит жилье. В Подгороде некоторые держали собак, но Леви всегда считал это издевательством над животными, и они с друзьями никогда не опускались до такого. Но Джоэл — другое дело. Сам пришел, когда решил, что Леви будет тоскливо жить одному в доме, сам остался, сколько бы тот его ни прогонял. Правда, он и пришел-то к нему уже немолодым и теперь стремительно старел, поэтому Леви заранее с ужасом думал, что через год-другой придется его хоронить. Микаса с Элли изревутся ведь, да и ему этого мохнатого засранца будет не хватать. — Тебе бы понравилась эта пакость, Изи, — пакостью Леви называл кота чаще, чем Джоэлом, в отличие от Элли. Кот благосклонно откликался на оба варианта и всякий раз торжественно вел к своей миске, покачивая пушистым хвостом. — Огромный мурчащий комок меха. Ты бы его затискала до потери пульса… не факт, что твоего. Через завывания усиливающегося ветра до него донеслось звонкое хихиканье и, ободренный, Леви продолжил рассказывать. Это было странно: раньше он говорил об огромном мире, о красоте природы, о сложности службы в Разведкорпусе, а теперь о… себе. О том, что у него есть свой дом, о том, что за домом есть уютный сад с лавочками, спрятавшимися под арками из плюща и плетистых роз, о том, что в этом доме он живет не один. — Я вам как-то о ней рассказывал. Заноза в заднице, язва на нёбе, мрачное отродье, — перечислял он прозвища, которыми в мыслях награждал Микасу в те далекие годы. — Приехала в Марли повидаться позапрошлой весной и осталась насовсем. Ну или… — Леви, внезапно разозлившись на самого себя, потер ладонью грудь, словно легкие резко опустели. Воздух всколыхнулся, точно кто-то присел рядом, послышался — померещился? — протяжный вздох. Слабо потянуло хвойным мылом: лучшим, что удавалось найти в Подземном городе. Фарлан покупал себе только его — на духи денег не хватало. Небо окончательно сдалось под напором туч, явно собирался дождь. Вот тебе и Солнцестояние. А если и на праздник будет такая же погода? Микаса так ждала этот день, неужели гроза все снова испортит? Снова. В голове это звучало так, словно Микасу ожидала участь друзей Леви. Он поежился, вспомнив, сколько за годы их совместной службы было моментов, когда эта мрачная зараза была на волосок от смерти, и как ему хотелось всякий раз то ли подзатыльник ей дать, чтобы не забывалась в пылу боя, то ли стиснуть в объятиях, радуясь, что она снова выжила. Хотя… потерять ведь можно не только насмерть. Наживую тоже. Когда человек есть, но в твоей жизни его больше нет. Леви с таким сталкивался лишь однажды, когда ушел Кенни, и это оказалось чертовски, чертовски больно. А еще непривычно. Обычно его близкие просто умирали. Представлять, как больно будет терять Микасу — даже наживую — ему не хотелось. Леви хотелось описать ее друзьям — какая она бесконечно смелая, порой безрассудная, и бывает даже, что почти по-детски наивная и милая, сколько в ней силы, красоты и доброты, но эти слова напрочь отказались срываться с обветренных губ. Леви мог с грубоватой искренностью описать природу вокруг себя, бесконечно прекрасный, хоть порой и пугающий мир, но с Микасой оказалось гораздо сложнее: все, связанное с ней, хотелось присвоить себе и ни с кем не делиться. Она сама была совершенно свободна, и Леви даже подумать не мог о том, чтобы насильно усадить ее рядом на короткий поводок, но расплескивать свою нежность к ней ему не хотелось. Да и как описать такую женщину, когда весь твой словарный запас состоит из лексикона Подземного города с его пятьюдесятью оттенками мата и обрывков прочитанных на поверхности книг? Поэтому Леви заговорил о другом. — Вы только не думайте, что я про вас забыл, — он смотрел между могил, на шероховатый ствол магнолии, и каждое новое слово давалось все сложнее. — У меня ведь по-прежнему ваши вещи. Она привезла. Поднял лицо к небу, и вздрогнул от прикосновения первых тяжелых капель, шлепнувшихся на лоб и скулы. — Просто я теперь совсем далеко, вот и не могу навещать вас. Но вы ведь и так всегда со мной, да? — усмешка получилась кривая, вымученная, на плечи влажной прохладой легли призрачные ладони. — Жаль, не было тогда фотографий. Я ведь однажды точно забуду ваши лица. И вообще все забуду, — Леви сгорбился: спина заныла вслед за ногой. Совсем расклеился, тряпка. — Но пока помню. Каждый день вспоминаю. Пока ехал сюда, боялся, что на кладбище будет рыдать, кричать, стискивать траву в пальцах до онемевших костяшек, но оказалось, что боль утихала с каждым спокойно сказанным здесь, на этих неказистых могилах, словом. Не уходила, но притуплялась. Снова завыл ветер, и в нем слабо послышался печальный тонкий голосок. — Так что же, нам тебе больше не сниться, братишка? Леви поморщился, вспомнив последний сон, где Изабель сперва весело хохотала, раскачиваясь на стуле, пока Фарлан раскидывал колоду на столе, а потом вдруг опустилась темнота, отсекая от друзей тяжелым невидимым занавесом. И следом раздался истошный предсмертный вопль Фарлана, а под ноги — в сотый, кажется, раз — упала оторванная голова Изабель с распахнутыми в ужасе глазами. — Нет, почему же, — дрожащим голосом отозвался он. — Снитесь. Только… не так. Они снова стояли у него за спиной, он это знал. В последний раз приходили еще в больнице, когда Леви твердо решил, что отпустил их, да только до конца так и не сумел. А надо ли? Они давно часть него, въелись под кожу, забрались под ребра, устроились с комфортом в укромном уголке. Ливень лупил вовсю. Вокруг лениво стелился туман, пряча очертания могил, и зловещим белесым облаком подбирался все ближе. Леви обхватил себя руками — стало слишком не по себе. Такая же погода была и тогда. Микаса все не приходила, и Леви понадеялся, что она спряталась где-нибудь под раскидистым дубом и пережидает там непогоду, но вот вдалеке затопали тяжелые ботинки по раскисшей дороге, и Микаса вынырнула из пелены, запыхавшись. — Прости, я в этом тумане совсем заплутала и не могла найти нужный поворот, поэтому… — она осеклась, увидев Леви на земле, промокшего, дрожащего и жалкого. По крайней мере, он себе в ту минуту представлялся именно так. Микаса выругалась по очереди на элдийском, марлийском и хизурийском, и сдобрила это все еще и парой словечек из Подземного города — видать, Леви таки давал при ней слабину и вспоминал старые недобрые времена на том самом подгородском лексиконе — затем опустилась рядом и обняла, растирая ладонями его плечи. — Заболеешь — убью, — проникновенно пообещала она, прижавшись щекой к его виску, и Леви глухо хмыкнул, опустив ладони на ее спину. Дождь заканчивался, туман рассеивался, но тучи все так же висели тяжелой грядой над пустошью, где раскинулось старое разведческое кладбище. Они сидели, обнявшись, еще несколько минут, пока Микаса тихонько не окликнула его. — Ты готов возвращаться? Или мне еще пойти побродить? В целом я не против, там как раз неподалеку обрыв, спрятавшийся от меня в тумане. Я случайно зацепилась рукавом за ветку и так и не успела его исследовать. Очень увлекательный аттракцион, я бы назвала его «Сдохни или умри», — пробурчала она, уткнувшись холодным носом ему в шею и тоже пытаясь отогреться. Леви снова хмыкнул. Микаса явно опылилась от него: в любой непонятной ситуации начинала едко хохмить. — Давай возвращаться. Я здесь все. На то, чтобы попрощаться, сил не нашлось. А главное, не нашлось желания это делать. Дорога до ворот показалась будто вдвое короче. Конь, которого Леви нежно окрестил про себя Чудищем, недовольно заржал вполголоса, едва завидев их, и пришлось потратить пару минут на извинения и расшаркивания перед зверюгой за то, что они оставили его тут под самым ливнем. Наскоро перекусив тем, что Мария уложила для них в котомку, Аккерманы отправились в обратный путь. Домой они ехали под низко нависшим небом, рыхлым брюхом почти задевавшим вершины мачтовых елей, угрюмо высившихся по обе стороны дороги. Леви невероятным усилием воли заставил себя не оглядываться назад, пока кладбище не скрылось из виду окончательно, а когда они миновали городок, к которому это кладбище прилегало, и выехали в чистое поле, позади раздался отчетливый крик на два голоса: — Живи и будь счастлив! — Постараюсь, — отозвался Леви почти шепотом, и Микаса сцепившая ладони у него животе, удивленно выдохнула. — Ты что-то сказал? — Сказал, что постараюсь. Леви не стал уточнять — судя по тому, как усилилась хватка вокруг его талии, Микаса и сама все поняла. Прижалась крепче, что-то то ли пробормотала, то ли промурлыкала в шею, и от звука родного голоса и этой тихой поддержки Леви стало спокойнее на душе. Она ведь здесь, с ним, так? Значит, еще не поздно все сделать правильно, и именно так и собирался поступить Леви, даже если ради этого ему придется вывернуться наизнанку. По-настоящему поздно бывает только один раз. Он всмотрелся в серую даль, где горизонт скрывал за собой второй горизонт, а за тем прятался третий. Над дальним лесом возник просвет, где робко засияло умытое летним дождем солнце. Над головами пронеслась пара вяхирей с низким томным «урр-урр», а под копыта едва не скакнул перепуганный стуком подков заяц. Все вокруг жило и дышало, все предвкушало самый длинный день в году, когда тепла и света будет больше всего. До Солнцестояния оставалось четыре дня.