Снова один

Снова новый день. Парень вздыхает рвано, нервно. Треплет кучерявые каштановые волосы. Пятерня теряется в них, немного беспокойно сжимая и корней. Точно старается придти в себя. Ноги немного дрожат, а пересохшие губы нервно поднимаются. Джон снова вздыхает и оборачивается о подоконник, обращая взгляд на улицу. Включать свет не хочется, поэтому помещение его комнаты погруженной в полумрак освещается лишь едва ли доходящего до окон света уличных фонарей. Холод и метель. И даже сейчас, лишь смотря на метель, господствующую за окном, ему было холодно. Ноги жгла батарея, однако его пальцы немели от холода. Или ему кажется? Писатель нахмурился и поднял ладонь на уровень глаз. Рука как рука, пальцы даже не покраснели, как это обычно бывает на холоде. Самовнушение? Все возможно. Скорее всего. И от этого до безобразия мерзко от самого себя. «Насколько же я жалкий... - Горько усмехается, и в следующую секунду озлобленно бьет кулаком по подоконнику - Придурок, мать твою!» Скрой это во мне, немая тень... Рука отдалась неописуемой болью, но, кажется, ему стало даже немного полегче. На душе. Почему? Черт знает. Джон не понимает. Вообще ничего. Ни того, что происходит вокруг, ни того, что происходит внутри. И от этого еще хуже. Ему не столько претит, сколько раздражает это его состояние. Вот только он сам не понимает ни причину, ни смысла всего этого. Прикусывает губу и рвано вздыхает. На глаза накатывают слезы, которые парень старается подавить. Горло сжимается, точно поперёк встал ком, не позволяющий дышать. Сердце пропускает удар, из-за чего по всей грудной клетке проходит волной неимоверная боль, заставляющая вздрогнуть. Джон резко отворачивается от окна, точно вид за стеклом столь неприятен и омерзителен, что он старается стереть все воспоминания о нем. Пусть и не так. Но пустота мерзкой липкой слизью обволакивает его душу, удушая. Снова одинок. Он, блять, снова один. Жалкий. Отчаявшийся. Мысли заставляют метаться, не дают ни секунды покоя. И он хочет сдаться. Хоть раз повести себя как ребенок, высказать кому-то все, что накипело. Чтобы его хотя бы выслушали! Джон, даже не замечая этого, хватается сам за свои руки и впивается в них ногтями. Ногти ведут по бледной коже, оставляют красные полосы, сдирают кожу. Но писатель не замечает. Его бьет дрожь, а с глаз срываются первые слезы. Эти истерики стали уже его обыденностью. Тем, без чего не обходилась и неделя. Ноги подкашиваются, и шатен сползает на пол, прислоняясь спиной к горячей батарее. Он дергает правой рукой, раздирая ногтями кожу на левой. Но он не чувствует боли. Бледные губы искажаются в оскале, а уже через секунду размыкаются в крике. Но с уст срывается лишь едва слышимый хрип. «Может, я не тот? К черту! Нахера я вообще тогда живу?! Приношу одни проблемы!» - Он дрожит сильнее, а хрусталики слез никак не прекращают сбегать по бледным щекам. Злые мысли заполняют голову и лишь больше удручают, толкая в омут. Сознание то меркнет, то чуть проясняется. Волнами по вискам бьет боль, а глаза начинают болеть. Вот только кажется, он не замечает. Джон затихает, смотря в одну точку перед собой. Руки безвольно опускаются, падая на пол. Грудь рвано поднимается, а с глаз продолжают капать слезы. «Кто бы мне помог?» - В проясненном, но ничего не желающем сознании, мелькает мысль. А должен ли ему кто-то помочь? Взрослый, как никак. Нет, у него много знакомых, и даже друзья. Вот только жаловаться кому-то он не мог. Неправильно это. Он и так постоянно всем доставляет проблем. И что же теперь? Он здесь. Вечером, в холоде в этой маленькой комнате... Сидит на полу, тихо всхлипывая, в этом злом городе. Очки, соскользнувшие на кончик носа, падают, приглушенно ударяясь о брошенную недалеко кофту. Голубо-серые, тусклые и покрасневшие, глаза медленно скользят, поднимаясь к потолку. Я тону в омуте