Отправляясь на Итаку

Бросок — кость, залитая изнутри свинцом, отлетела в пыль, не задев остальные. Одиссей разочарованно хмыкнул и покосился на своего противника. Тот сделал шаг вперёд, к линии броска, прицелился, замахнулся. Бросок — кости разлетелись с глухим стуком от меткого удара. Паламед хорошо играл в бабки. Ещё один пункт из бесконечного перечня вещей, которые он делал хорошо. В ставке ахейцев вечно было неспокойно: не прекращались споры о разделе добычи, награбленной в городах Троады, то и дело вспыхивали ссоры, порой переходя в поединки — вполне ожидаемо для места, где на одном сравнительно небольшом клочке суши разбили лагерь сотни пышущих жизненной силой героев, в любой момент готовых к сражению. Единственный, кто не был замечен ни в одном из десятков мелких конфликтов, был Паламед. Ему всегда как-то удавалось договориться с другими ахейскими вождями, быть достаточно уступчивым, чтобы не задеть ничью гордость, и достаточно настойчивым, чтобы не оставаться в накладе. Он не жалел хорошего вина, угощая товарищей, и всегда приходил на помощь, когда становилось тяжело в битве. Он не поддавался ни гневу, ни жадности, его одинаково уважали и спесивый Агамемнон, и прямодушные Эакиды, Аякс и Ахиллес. Одиссей ненавидел Паламеда. С того самого дня, как тот причалил к берегу Итаки. — Здорово у тебя выходит, — он пару раз хлопнул в ладоши, поздравляя с очередным выигрышем. — Да что там, — Паламед пожал плечами, собирая разбросанные кости, чтобы выстроить из них новую фигуру. — Приноровиться не так уж сложно. Одиссей подкинул утяжелённую кость и, поймав, крепко сжал в кулаке. Этим Паламед и раздражал: у него вечно всё было так просто и он даже не скрывал этого. Он вообще никогда ничего не скрывал, тогда как самому Одиссею приходилось виться ужом и лгать людям в глаза ради достижения целей. И самое обидное — лишь единственный раз его обман не сработал. С этим самым Паламедом. Интересно, если метнуть свинцовую кость изо всех сил, можно ли пробить ею череп? — Не хочешь говорить, в чем секрет, — дело твоё. — Какой секрет? — Паламед обернулся, вскидывая бровь. Он искренне не понимал. — Секрет твоего успеха в игре, — Одиссей, зажмурив один глаз, сделал вид, что прицеливается в новую фигуру. — Я тоже не жалуюсь на меткость… но будто что-то упускаю. — Нет, правда, никакого секрета, — Паламед посмеялся, а затем, вдруг замолкнув, добавил с сомнением: — Ну, если не считать… Повертел в руках гладкую кость. — Это мой старый набор для игры в бабки, — сказал он. — Достался мне от отца, тому — от деда, а ему… Не помню уже, если честно, но дед говорил, что выиграл у самого Пана с этими костями, когда заблудился в лесу. Мне кажется, эти кости приносят удачу. Вот оно. Одиссей снова поймал свою кость и торжествующе улыбнулся. Он нашёл то, что берегло Паламеда всё это время. — Любопытно, — протянул и махнул рукой: — Ладно, бывай. И не забудь, завтра утром выступаем. Паламед кивнул, прощаясь с ним как с другом. На следующее утро, когда ахейцы покинули лагерь, Одиссей, выходя из шатра Паламеда, прихватил с собой его набор костей. Удача ему больше не пригодится. Одиссей взамен подкинул ему нечто повесомее этого глупого талисмана — то, что его уничтожит. Паламед способен раскусить обман Одиссея. Но вот все остальные…

***

— Это же твои счастливые игральные кости, — Мелиноя, открыв мешочек, достала пару костей, разглядывая их. Подняла глаза на Одиссея: — Тебе не жалко с ними расставаться? Он взглянул на них в последний раз. Вспомнил, как сжимал мешочек, спрятанный за пазухой, когда Паламеда выволакивали из шатра и допрашивали, откуда у него взялось троянское золото. Вспомнил его перепуганные, ничего не понимающие глаза. Вспомнил, как тот взглянул на Одиссея в последний раз — а тот одними губами прошептал: «Предатель». Предатель, который вынудил Одиссея участвовать в этой войне, обрёк его на двадцать лет скитаний вдали от дома. Предатель, от которого наконец отвернулась удача. Предатель, который должен умереть. — Удача мне больше не пригодится, юная богиня, — криво усмехнувшись, ответил он. «К тому же, они не то чтобы мои».