Отправляясь на Итаку

— …Если спросят, куда делось всё оружие, скажешь, что оно закоптилось и надо бы привести его в надлежащий вид — в этом ты даже не солжёшь. Ну, или что они, опять напившись вдрызг, могут безрассудно схватиться за первое, что под руку попадётся, и начать резать друг друга как свиней… Прикосновение сына заставило Одиссея оборвать свою речь; он и не заметил, как начал горячиться. Каждый раз, когда мысли его возвращались к этим «женихам», которые поселились в его доме, пили его вино и ели пищу из его кладовых, ненависть переполняла сердце до краёв. Тонкая поверхность её, тяжёлой и ядовитой, дрожала, как разлитая ртуть, и капала отравой слов с его губ, разбиваясь о мрамор пола. Телемах молчал, но взгляд выдавал его замешательство. Что-то гложило его. — Скоро их настигнет заслуженная кара, — приободрил Одиссей, усмехнувшись. — Если мы всё сделаем правильно. — Если мы всё делаем правильно, — эхом отозвался Телемах. Затем отвёл взгляд и спросил: — Но не лучше ли прежде объявить о твоём возвращении? Созовём собрание — народ будет на твоей стороне. А эти… — он остановил себя прежде, чем бранное слово сорвалось с его языка. Глубоко вздохнул и продолжил: — Поняв, что мать больше не вдовствует, они сами разбредутся… пошумят, конечно, но… — Сказать, что будет? — прервал его Одиссей. Его внушительный голос совершенно не вязался с личиной нищенствующего старца, с которой он не спешил расставаться. — Они рассмеются, выхватят мечи из ножен и изрубят нас, и ничто более не сможет помешать им хозяйничать в городе. А если и предполагать лучший исход… то они попросту расползутся по норам, как прибрежные раки. Они нисколько не раскаются в том, какое оскорбление нанесли мне, тебе, Пенелопе и всей Итаке. Они не заплатят за то, что продолжают отнимать у Одиссея его Итаку — даже когда он наконец вернулся на родину после двадцати лет скитаний. — Ты стерпишь это? Ты сможешь с этим жить, Телемах? — Нет, — всё ещё не глядя на него, тихо ответил сын. — Ты прав, госпо… отец. Одиссей поджал губы — а хотелось прикусить их до крови. Ничто не кричало о его утрате так отчаянно, как эта оговорка. Как сын, который даже после того, как признал Одиссея, всё равно через раз называл его отстранённым «господин», а не «отец». Вот поэтому недостаточно просто вернуться на Итаку. Нужно напомнить Итаке, что он всё ещё её царь — единственный, кто может распоряжаться в своих владениях. Нужно вернуться настолько эффектно, настолько демонстративно, чтобы все раз и навсегда запомнили это возвращение. Слова для этого не подойдут. А вот его верный лук — вполне.

***

В андроне стало тихо — после истошных воплей и предсмертных хрипов, которые раздавались всего с минуту назад, могло показаться, что заложило уши, как бывает, если резко вынырнуть из глубины. Телемах удалился, чтобы позвать служанок. Пенелопа, которую Евриклея только что привела из спален наверху, стояла у крайней колонны, похожая больше на одну из статуй, чем на человека. Одиссей, уже сбросивший маскировку, дарованную Афиной, подошёл к ней, улыбаясь и перешагивая через трупы, усеявшие мраморный пол — от этих отродий, называвшихся «женихами», даже после смерти было столько грязи. — Зачем боги так тщатся меня обмануть? — проронила Пенелопа, обращая на него свой взор. Одиссей оглядел себя: он всё ещё был одет в рубище нищего, грязное и окровавленное. Неудивительно, что супруга не спешила узнавать его в таком виде. По андрону засновали служанки. Охали, прикрывали рты ладонями, но покорно брались по двое за валявшиеся тела и тащили их во внутренний двор, под присмотром Телемаха сваливая кучами, точно мешки с крупой. На полы плеснули воды; тёмные струйки потекли по канальцам по бокам комнаты. Ещё вчера по ним текло пролитое «женихами» вино. Сейчас они осквернят их своей грязью в последний раз. — Милая мать, что с тобой? — спросил Пенелопу Телемах, подошедший к ним. — Отец наконец возвратился после стольких лет — отчего же так холодна ты, камню подобная? — Я не могу… поверить так просто, — выдохнула она негромко, чтобы не слышно было, как дрожит голос — безуспешно. Её волнение выдавали и голос, и поджатые губы, и пальцы, отчаянно вцепившиеся в ткань одежд. Одиссей обернулся, прослеживая её взгляд. Некоторых «женихов» уже отволокли, служанки принялись оттирать за ними кровавые пятна. Среди них Одиссей мгновенно заприметил Меланфо — сейчас молчаливую, покорно согнувшую спину и ползающую по мрамору. Она не глядела на него, несомненно узнав теперь, но по тому, как порой вздрагивали её плечи, Одиссей угадал: Меланфо глотала слёзы. Жалеть её, впрочем, он не собирался: так же и она не жалела его, покуда был он лишь «нищим и убогим» в собственном доме. Пенелопа не плакала, но до сих пор не могла сбросить странное оцепенение, овладевшее ею. — Не стоит волноваться напрасно, — Одиссей подошёл ещё ближе. Со сдержанной нежностью прошептал ей на ухо, чтобы служанки не услышали: — Когда они покончат с уборкой, мы избавимся и от них. Она ничего не ответила, глядя куда-то мимо него. Вздохнув, Одиссей отстранился. Ничего. Когда первый шок пройдёт, она непременно оценит его заботу. Она наконец поверит в возвращение супруга.

***

— Что у тебя за просьба? — Геката, переведя взгляд на подошедшего Одиссея, легко угадала его намерения. Он помедлил — не прошло и месяца с тех пор, как Распутье приняло его, и в присутствии колдуньи он всё ещё чувствовал трепет, простительный для смертного. Приосанившись, кашлянул и сказал: — Мне бы хотелось иметь оружие, госпожа. — Оружие? — задумчиво протянула она. — Какое оружие тебе хотелось бы иметь? — При жизни я довольно умело обращался с луком, так что… — Нет. Коротко, холодно и безжалостно. Одиссей сцепил зубы, но не опустил взгляд, словно робкий юноша. Вместо этого поинтересовался: — Почему же? Я мог бы принести вам больше пользы, будь при мне лук. — Когда ты берёшь в руки лук, тебе всё равно, кого разить — людей или уток. «Что же ещё прикажете мне делать?!» — едва не сорвалось с языка Одиссея. Его брови дрогнули, но он быстро овладел своим лицом, стараясь не показывать слишком явно, как он растерян и раздосадован отказом. Но от взгляда колдуньи ничто нельзя было скрыть — а может, она и вовсе умела читать в душах теней. — Как воин ты мне не нужен. Но если тебе так уж хочется иметь оружие, то вот, — Геката вынула из-за пояса небольшой кинжал и, обнажив, небрежно протянула ему. — Он хорошо подходит, чтобы резать пергамент, — хмыкнула, кивая на его сумку, набитую планами, схемами и картами. Долгая жизнь научила Одиссея, что с богинями и колдуньями лучше не спорить, особенно если у них есть причины быть недовольным им — понять эти причины, правда, зачастую было выше его сил. И потому он молча принял её скромное подношение, смиренно склонив голову в знак почтения.

***

— Одиссей? — позвала его Мелиноя. Он поднял взгляд от депеши, которую прислали с границ Эребуса — сказать по правде, читал её Одиссей по диагонали, потому что с тех пор, как Кронос захватил власть в Тартаре, словно бы само время замерло. Эта вялотекущая война обещала затянуться ещё хуже, чем Илиада — сколько там длилась Титаномахия? — Да, юная богиня? Одиссей угадал её ответ ещё до того, как она произнесла его вслух. — Можешь научить меня стрелять из лука? Он мрачно хмыкнул, рассматривая оружие в её руках. Девочке всего лет восемь или девять — не знал уж Одиссей, как быстро взрослеют боги, но эта росла точно так же, как смертные дети. Лук был почти с неё размером, но она держала его так, словно он весил не больше гусиного пера — вот тут уж божественная кровь проявляла себя во всей красе. И наверняка она смогла бы и натянуть его, как никто из людей не смог бы, кроме, пожалуй… Одиссей тряхнул головой. Вот ведь жестокая колдунья, эта Геката. Он мог поклясться, что это был тот самый лук, который ему когда-то давно подарил Ифит. Лук, которым он окончательно вернул себе Итаку. А сейчас он даже лук этот вернуть не способен. — Боюсь, если я хотя бы дотронусь до него, твоя наставница превратит меня в овцу на месяц-другой, — с улыбкой сказал он, попытавшись отгородиться от Мелинои депешей, которая внезапно стала чрезвычайно интересной и важной. Но маленькая богиня была упорна: — Тебе и не надо дотрагиваться. Просто расскажи, что и как делать, остальное я сама. Вздохнув, Одиссей оглядел Распутье. Геката удалилась в лес, так что не могла помешать им. Да и, в сущности, он и правда не пойдёт против её воли — не возьмёт оружие в руки. — Ладно. Пошли, найдём тебе хорошую мишень. Для первого урока стрельба по движущимся целям, пожалуй, даже для маленькой богини будет сложной задачей, поэтому вскоре Одиссей остановился между двух кряжистых деревьев и похлопал одно из них по стволу. — Это сойдёт. Затем он принялся за инструктаж. Мелиноя держала лук неловко, и он порывался поправить её ухват и стойку, но останавливал себя; сложив руки на груди, качал головой и объяснял, где та ошибается. В конце концов она взяла из колчана первую стрелу. — Отлично. Теперь наведись на цель, — Одиссей сделал пару шагов от дерева. Мелиноя натянула тетиву с поразительной лёгкостью. Будь у неё руки подлиннее, как у взрослого человека, то она согнула бы лук так, как даже Одиссей никогда не справлялся. Присвистнув с лёгкой завистью, он ещё раз оглядел её и кивнул, разрешая стрелять. И тотчас же стало ясно, что одной силы недостаточно, чтобы овладеть луком. Стрела полетела косо, миновала ствол дерева и вонзилась в грудь Одиссея, глубоко войдя в тело меж рёбер. Пущена она была с такой силой, что он сделал шаг назад, едва не оступившись, и в ту же секунду чуть не рухнул на колени, потому что боль, подобную той, что вспыхнула изнутри и прошила до кончиков пальцев, он не испытывал с тех самых пор, как умер. Похоже, маленькая богиня умудрилась пробить ему лёгкое — умереть второй раз Одиссей, конечно, не мог, но это не мешало ему хватать ртом воздух, чувствуя, что каждый вздох он делает напрасно и вскоре попросту задохнётся. Голова закружилась, глаза застал зернистый свет — он почти потерял сознание. Вот, значит, что они ощущали перед смертью. Потребовалось с полминуты, чтобы побороть фантомную боль. Когда Одиссей задышал нормально — вернее, вспомнил, что ему в общем-то уже много лет как не требуется дышать, чтобы существовать, — он обнаружил, что Мелиноя стоит рядом с расширенными от испуга глазами. — Мне жаль, Од, прости! — тут же воскликнула она, поняв, что он пришёл в себя. Одиссей выдавил вымученную улыбку и взялся за стрелу там, где она торчала из груди. — Извиняться не за что. Отличный выстрел, — он потянул, медленно вытаскивая её из себя. Добавил, усмехнувшись: — Будешь продолжать в том же духе — быстро превзойдёшь меня. А я вот точно так же однажды застрелил пятьдесят человек за пять минут. — Это… много, — уважительно протянула Мелиноя, всё ещё глядя с беспокойством; стрела выходила из тела неохотно, словно бы в самом деле встречала сопротивление плоти, а не призрачную сущность тени. Затем, что-то прикинув, нахмурилась и с сомнением добавила: — Очень много… Как ты успевал накладывать стрелу и прицеливаться? Разве они не успели бы разбежаться? Разве они не стали бы прикрываться щитами и отступать к укрытию? И разве ты совсем не боялся, что они навяжут тебе ближний бой? — Ох, щитов и оружия у них не было. Об этом я позаботился заранее, — вновь усмехнулся Одиссей, морщась. — И я тактически запер все двери в доме, чтобы никто из них не спасся. Он наконец вынул стрелу полностью и протянул Мелиное, но та отчего-то не взяла её. И смотрела как-то… настороженно. И костяшки пальцев, которыми она сжимала лук, как-то уж слишком побелели. — Что-то не так?.. — изогнул бровь Одиссей. Мелиноя подняла на него взгляд и… …и точно так же на него смотрела Пенелопа, когда он шёл к ней через трупы. Узнавая — но не желая узнавать. Пожалуй, Одиссей начал догадываться, почему Геката запретила ему вновь браться за лук. — Я… передумала, — Мелиноя отвела взгляд. — Наверное, лук — всё же не моё. — Да, и правильно, — кивнул Одиссей, не зная теперь, куда деть злосчастную стрелу, и просто засовывая её в сумку со свитками. — Юной ведьме больше пристало сражаться магическим посохом, чем таким грубым оружием. — Гекате ни слова? — с надеждой спросила она. — Конечно! — пожалуй, он сказал это слишком поспешно, а потому, кашлянув, добавил чуть спокойнее: — Всё равно и рассказывать-то не о чем.