Пропуск на Олимп

Даниэль

      Выхожу из ресторана и усмехаюсь. До чего Грейс забавная. Да и вся эта ситуация мне все больше начинает нравиться и казаться самым что ни на есть ток-шоу. Хотя в глубине души я на это и надеюсь, иначе краху не миновать.       Стоит снова задуматься о браке в попытке найти лазейку, в голове тут же всплывает поцелуй с Вернер. Он был необдуманным, но с другой стороны и на тот момент — самым оптимальным решением, чтобы заткнуть ей рот. Да и мыслей о том, что после это будет использовано против меня же — не возникало. Поцелуй был мимолетным, не оставляющим после себя и следа, но почему-то тогда у клуба он длился целую вечность.       В ответ на мой опрометчивый поступок карма сразу дала о себе знать и помимо трупа Грейс добавила мне бормотавшего без умолку Кевина. Однако польза от него была: не пришлось звонить маме и спрашивать адрес дикарки, ведь Кевин выпалил все как на духу.       Надо было содрать с него денег за моральный ущерб, а не помогать вытаскивать тело Вернер из машины и доводить его до ворот дома. Так еще и доказывать самому себе, что мне ни капли не сложно; что именно сегодня я иду на уступки.       Но мне было сложно.       Сложно справиться с раздражением, пробирающимся под кожу. Сложно игнорировать происходящее и отвечать на всплывающие в голове вопросы. Почему я просто не выкинул Грейс у клуба? Почему позволил себе думать о проблемах других и считать, что это и мои проблемы тоже?       — Рыцарское благородство, — твердит внутренний голос, и я активно с ним соглашаюсь.       Может, в тот вечер я подумал о нашей глумливой судьбе и решил не наказывать себя еще больше. Тем более с рвением Грейс растоптать меня одной шпилькой, отпускать ее было крайне опасно для общества. А, может, наоборот, я предпочел увеличить свое наказание и спуститься на парочку кругов ада вниз.       Второе больше похоже на правду. Ведь слово «брак» все также скользит на языке, покалывая и разъедая, пока мое спокойствие перед Грейс и родителями не описывает внутреннего состояния. Бешусь, что мои устои рушатся. И я сам не могу ничего исправить. Как будто я опять попал в клетку из бронированного стекла и не способен показать свое собственное «Я».       Брак для меня нечто большее, чем обычные штампы. Я понял это совсем недавно, на свадьбе у знакомых, когда в их глазах увидел неподдельный блеск и радость друг за друга. Они точно ни минуты не сомневались, что брак принесет им счастье. Их улыбки сверкали все торжество, и я молча завидовал, вспоминая, как редко замечал такое в детстве от самых близких мне людей — родителей. Чувство ничтожности медленно пробиралось в душу, очерняя и не позволяя вырваться настоящим желаниям наружу. Ведь если я позволю кому-то их увидеть, то проиграю негласную игру с самим собой.       Покидаю оковы своих мыслей, вздрогнув от громкого хлопка железной двери. Не рассчитав силы, я заставляю стены содрогнуться и сорвать с губ раздраженный вздох. Не задумываясь, кидаю ключи на тумбу из темного дерева и следую вглубь квартиры. Я переехал сюда больше полугода назад и до сих пор не могу свыкнуться с простором. Эмма назвала эту квартиру домом в доме, а я с радостью поддержал и запатентовал ее оригинальность.       Находиться дома приятно. Несмотря на одиночество и скудный интерьер, что должен в полной мере соответствовать холостяцкой жизни, я каждый раз с наслаждением провожу время здесь. Стены, покрашенные в перекликающиеся между собой оттенки синего и серого, не давят. Смотрятся стильно с развешанными на них декоративными постерами фильмов и концертов 90-х годов. А большое количество зеркал и окон вовсе увеличивает пространство. В какой-то мере я чувствую себя свободным в четырех стенах, когда уделяю время лишь себе.       Желтоватый свет от «разбросанных» по просторной гостиной светильников приятен глазу. Он успокаивает и наконец возвращает контроль над собой. Миновав стоящий в центре диван из серого велюра, я чопорно поправляю по дороге стоящую на стеклянном журнальном столике фигурку оленя из фарфора. Не торопясь, поднимаюсь по винтовой лестнице на второй этаж, где из трех комнат занята лишь одна. Сразу же зайдя в спальню, освещенную лишь бликами уходящего солнца, скидываю с себя рубашку. Не церемонясь, кидаю ее на заправленную пледом кровать. Разминаю шею и зачесываю назад растрепанные волосы.       Очистить голову от навязчивых мыслей с каждым днем становится сложнее. Они куполом нависают сверху и почти перекрывают воздух, заставляя хрипеть и задыхаться в потоке собственных раздумий. Перестает помогать и прохладный душ, что раньше отрезвлял, разгоняя кровь.       Шумно выдохнув и натянув на едва влажное тело футболку и спортивные штаны, вновь спускаюсь вниз. Оказавшись на соединенной с гостиной кухне, деревянные столешницы которой окрашены в белый цвет, дергаю двери встроенного холодильника и криво усмехаюсь. Где-то слышал, что холодильник — отражение его владельца. Что ж, похоже я так же пуст.       Беру в руки стоящую на дверце минералку и не успеваю поднести горлышко к губам, как в дверь начинают стучать. Обреченно застонав и смирившись, что покой я получу только на том свете, распахиваю входную дверь и встречаюсь с искрящимся светлым взглядом.       — Ну обалдеть ты быстрый! — с порога говорит Эмма и вихрем влетает в квартиру.       Она скидывает по пути в гостиную черную джинсовую куртку с пестрыми значками: от эмблемы Слизерина до непонятных мне героев из аниме-сериалов и абстрактных изображений. Я, стряхнув с тела оцепенение, нагоняю Эмму, пока та плюхается на диван, по инерции подкидывая босые ноги вверх. Когда она успела разуться?        — Слушай, а может мне к тебе переехать?       Давлюсь слюной и, перестав искать обувь сестры, с упреком смотрю на нее.              — Может, тебе пойти в зад?       — Ну, нет, так нет. Чего ты сразу начинаешь? — ворчливо произносит и поправляет тонкие лямки желтого топа. — Я, между прочим, принесла ужин и выпивку!       — Где? — вопрос слетает с моих губ ровно в тот момент, как в дверь опять начинают стучать. Эмма качает головой, будто произнося: я же говорила. А я в который раз за день закатываю глаза, когда понимаю, что забирать заказ мне. — Могла бы и предупредить, что он не оплачен, — ставлю пакеты на журнальный столик и отталкиваю ногой валяющиеся черные кеды. Стараюсь выкинуть из головы удивленное лицо курьера, в последний момент схватившегося за пакеты.       — Эй, они от Prada! — насупившись, вскрикивает Эмма, но вжимает голову в плечи от моего прожигающего взгляда.       Мне остается лишь цокнуть языком и сесть рядом с ней, помогая распаковывать бумажные пакеты. Когда я беру черную пластмассовую плошку с теплым салатом, получаю слабый толчок в плечо. Эмма, натянув самую милую и доброжелательную улыбку на свете, протягивает бутылку вишневого пива, которую я открываю и отдаю обратно. Удобнее устраиваюсь на диване и хватаю в руки пульт. Включаю телевизор. Яркие картинки начинают мелькать на экране, превращаясь в выбранную нами комедию.       — Ты мой брат, и я тебя как родного люблю, Дэн! — возмущенно вскрикивает Эмма, и я широко улыбаюсь. Не ведусь на провокации и не отдаю пиво ей. — Посмотри, у меня даже есть татуировка, посвященная тебе!       Удивленно распахиваю глаза и, забив на теплый салат с гребешками, опускаю взгляд на шею Эммы. Та поворачивается ко мне спиной и поднимает волосы, оголив кожу. Вымученно улыбаюсь и немного морщусь. Тонкие черные линии татуировки симметрично обводят изображение огромного жука с распахнутыми крыльями. Он держит в лапах шар с лучами разной длины и выглядит очень реалистично. От одной этой мысли бросает в дрожь.       — Это что, навозник?       Эмма цокает языком и садится ровно. В выражении ее лица вижу осуждение.       — Вообще-то скарабей.       — Сути не меняет, — отмахиваюсь. — Даже не знаю, мне радоваться, что ты продолжаешь разукрашивать свое тело или грустить из-за того, что я ассоциируюсь у тебя с навозником.       — Это скарабей! Да и слушай, какая к черту разница: разукрашено мое тело или нет? Я от этого не меняюсь, а червям в земле все равно что есть, — я хмыкаю на ее оправдание, и Эмма тут же продолжает: — Он означает целеустремленность и упорство.       — Увлеклась энциклопедиями или заумными статьями в интернете?       Губы растягиваются в широкой издевательской улыбке, а после я вовсе громко смеюсь, когда Эмма обиженно складывает руки на груди.       — Мой психологический возраст шестьдесят четыре, и я очень любознательная!       — Боюсь даже представить историю твоего браузера, — театрально вздрагиваю и ловлю злой прищур.       — Я тебя хвалю и почти говорю, что хочу на тебя равняться, а ты! — признается Эмма, и я тяжело вздыхаю. Я испытываю к Эмме ровно такие же чувства, как и она ко мне. Наверное, некая связь появилась еще в первую нашу встречу, стоило мне увидеть девчонку в розовом комбинезоне, безучастно надувающую огромные пузыри из жвачки. В тот момент мы и подумать не могли, что станем друзьями. А я окончательно к ней привяжусь. Только вот Эмме это знать не обязательно, иначе зазнается и окончательно избалуется. — Ой, только не надо говорить что-то вроде: я не тот человек, на которого ты должна равняться.       — Эй, я и не хотел такое говорить! Если тебе хочется побыть в мелодраме, то это к Джошу. Недавно застал его за просмотром такого.       — Да ладно?! — огонь в глазах Эммы загорается, и она чуть ли не подпрыгивает на диване. Сложив ноги по-турецки, Эмма упирается ладонями в бедра и заговорщически шепчет: — Расскажи мне все, Дэн, и я помою за нами посуду.       Я усмехаюсь, смотря на одноразовую миску в руке и качаю головой, прежде чем поведать Эмме все. В конце концов, мне же надо подготовить почву для развлечения на завтра?

═════ ◈ ═════

      Бесшумно присаживаюсь на краешек родительской кровати и упираюсь ступнями в пушистых махровых носках в бортик. За окном бушует метель, и ветки посаженных у дома елей ударяют по окнам, вынуждая поморщиться. Часы давно показывают одиннадцать, а ранний подъем дает о себе знать: я изо всех сил стараюсь не уснуть. Но все это кажется таким незначительным и почти скучным по сравнению с тем, что я вижу перед собой.       — Женщины — существа хитрые. Они своей «любовью» отравляют мозг и вызывают слабость. После, начинают выедать его, контролируя и осуждая каждый твой шаг, — отец с непринужденным видом закидывает вещи в большую спортивную сумку. Его волосы, цвета пшеницы, отливают золотом в свете стоящего на тумбе торшера. Он умело контролирует себя и свой голос. Я же внимательно слежу за каждым его движением, пока в глазах едва заметно покалывает от почти вырвавшихся наружу слез. — Они делают тебя слабым. Привязанность к ним делает тебя слабым.       — Почему ты так говоришь, пап? Ведь мама же… Вы должны любить друг друга.       — Когда выбор стоит между любовью и здравым рассудком, я выбираю себя, Дэнни. Мы с твоей мамой разные, и ты это прекрасно видишь. Мне нужна свобода, а ей — я.       — Но я хочу нормальную семью! Ты не можешь так поступить, пап! Не можешь же? — в голосе проскакивают нотки наступающей истерики. И так всякий раз, когда, по словам мамы, папа задерживается отнюдь не на деловых встречах, а где-то в другом месте, о котором мне знать пока рано.       — Вырастешь и поймешь, что такое настоящая семья. Тебе всего семь, Дэнни. И ты должен быть сильным.       — Мама говорила, что быть сильным — значит быть самим собой.       — Твоя мама часто говорит глупые вещи, написанные пустоголовыми журналюгами из дешевых журналов, — он наклоняется и берет сумку за ручки. Трясет ею, будто оценивая вес. — Не дрейфь, Даниэль. И не изменяй своим желаниям из-за кого-то, — отец треплет меня по голове и, прежде чем я успеваю ухватиться за его руку, отстраняется.       — Не уходи опять, пап. Пожалуйста, не уходи, — опускаю ладони на шерстяной плед, зажимая его между пальцев. Смотрю в родные глаза и не вижу в них и капли сожаления. — Пожалуйста.       Мои просьбы остаются неуслышанными. Отец скрывается за дверью спальни, и я ложусь на бок, притягивая к себе колени. С первого этажа доносятся приглушенные голоса, перерастающие в очередную ссору, под которую я засыпаю, так и не загадав желание в сочельник.       — Как ты думаешь, мама все еще любит твоего папу? — спрашивает Эмма и притягивает к себе колени, обняв.       — Не знаю, — я упираюсь затылком в мягкую спинку дивана и поджимаю губы. Резко всплывшие в голове воспоминания от рождественского сюжета фильма болью отдают в висках. Легкое жжение чувствуется в груди от выпитого алкоголя, и перед глазами немного плывет. — Мне кажется, она просто продолжает его за все прощать и думать, что во всем виновата только она.       — Но разве… Я считала, что мама смогла полюбить папу. Ну, другого папу. Боже. Моего папу, — торопясь добавляет и машет руками, когда я поворачиваю голову в ее сторону.       — Если бы она не испытывала к Габриэлю теплых чувств, мы бы не сидели здесь. И, возможно, не были бы и знакомы. Поэтому забей. Мне маму трудно понять, особенно после моей внеплановой женитьбы.       От очередного упоминания свадьбы чувствую себя беспомощным ребенком. Словно меня выгнали из родительского дома, не научив ходить и требуя невозможного. Эти ощущения не из приятных, и я вновь стараюсь отвлечься всеми возможными способами.       В этот раз я драматично обнимаю маленькую декоративную подушку и изображаю великую депрессию, косясь на копающуюся в телефоне сестру. Она уткнулась в него буквально сразу, как наш разговор закончился. Наверное, услышала то, что хотела. А, возможно, наоборот, пытается найти подходящие факты сама.       — Зачем ты так переживаешь? У тебя есть все. Ну, типа, бизнес, квартира, машина. Почти безлимитная карта, от которой я так и не знаю пин-код. Считай, ты словил куш! Теперь у тебя еще и жена будет, — она замолкает, листая ленту в телефоне, но через секунду, присвистывая, добавляет: — Так еще и красивая.       Эмма тычет телефоном мне в нос, на экране которого крупным планом взято лицо дикарки. Ее большие зеленые глаза горят от вспышки камеры, а губы, накрашенные нежно-розовой помадой, растянуты в легкой улыбке. Грейс подпирает ладонью подбородок, сидя за столом на открытой террасе кафе или ресторана. Смотря на фотографию, так и не скажешь, что она далеко не agneau, а самое настоящее исчадие ада.       — Убери, у меня от нее изжога, — отмахиваюсь и прикладываю ладонь к груди, растирая. — Не нужна мне жена, Эмма. Мне хватает квартиры, клуба и налички.       — Квартира, наличка, — перечисляет недовольно. — Все-таки деньги портят людей и убивают их ценности, — цокнув языком, с напущенной серьезностью тянет Эмма. — Но меня успокаивает их большое количество.       Я не сдерживаю смешок, находя этот разговор чересчур забавным.       — Да ладно, ну представь. Ты, как отважный человек, берешь на себя груз ответственности. Переступаешь через свои принципы и становишься на ступень выше к познанию этого мира, — Эмма разводит руки в стороны, явно вживаясь в роль рассказчика пресловутых романов. — Вы — две надежды, выкинутые в открытое море, — пройдете невероятно долгий путь к себе и друг другу. Перешагнете через крупные волны и спасете свои жизни от лап кровожадного Кракена в виде семейных драм.       — Тебе бы книги писать с такой фантазией, — говорю, откровенно заржав от лица Эммы: она прикрыла глаза и приложила ладони к груди, практически раскачиваясь из стороны в сторону от своих выдуманных сказок.       — О нет. Скукотища! Писать книжки — последнее, чем я буду заниматься в жизни, — вздергивает подбородок вверх, скидывая с плеч пелену своих извращенных фантазий. — Сначала я и Рид перенесем тату-студию на Кингс Роуд, потом я начну колесить по Европе со знакомым байкером и давать концерты в клубах. А когда стану знаменитой — инсценирую свою смерть и продолжу тихую жизнь где-нибудь на Карибских островах.       — А теперь представь, что тебя выдадут замуж, оборвав твои планы.       — Тогда придется начать с инсценировки своей смерти, — Эмма сводит брови к переносице, задумываясь. Но через какие-то пару секунд широко улыбается: — Возможно, согласно теории квантового бессмертия, ты не выжил на том склоне в Альпах! Так что радуйся, Дэнни, судьба дает тебе веселое разветвление твоего будущего!       — Она хочет моей смерти!       — Какой же ты пессимист, — буркает Эмма.       Тяжело вздыхаю и сажусь, сгорбив спину. Упираюсь локтями в колени, уткнувшись взглядом в лежащие на столике журналы.                                — Ты знаешь, я не хочу предавать себя, но и «Олимп» потерять не хочу.       — Тогда отдай клуб мне! У меня не будет конкурентов. Вернее, никто не будет вставлять мне палки в колеса, ведь я — само очарование, — Эмма расправляет плечи, всем своим видом показывая, что она — самая подходящая кандидатура на мое детище.       — Чтобы ты проиграла его в карты, как почти сделала это с моей машиной?       Эмма театрально закатывает глаза и прикладывает ладонь ко лбу, будто стирая испарину.       — Ну хватит вспоминать. Это было давно, и тот олух совершенно не умел считать карты и следить за ними.              — Эмма, это было месяц назад!       — Понятно, почему Грейс замуж за тебя не хочет. Я бы тоже не пошла. Ты ворчливый, — недовольно складывает руки на груди.       — Мне еще и тебя в женах не хватало, — раздосадовано стону и вновь падаю на спинку дивана. — Достаточно того, что ты и так таскаешь деньги из моего бюджета и еду из холодильника.       — Жмот.       Только собираюсь возразить, как очередной стук в дверь отвлекает меня.       — Не понимаю, кто-то разослал приглашения, о которых я не знаю? — встав в дверном проеме и посмотрев на друга, интересуюсь я.       Джош вытягивает руку вперед и тычет в меня телефоном с очередной желтушной статьей. Как мама и говорила: новые снимки — новые сплетни. Только вот с временным прогнозом обсчиталась. Вместо суток прошло от силы часа четыре.       — Ладно, проходи. Третьим будешь.       — Надеюсь вторая какая-нибудь жгучая блондинка, — довольно тянет Эванс, подмигнув.       — Ага, — говорит Эмма, когда мы проходим в гостиную. — Жгучая, но не блондинка.             — Ты же сказала, что отпросилась у Даниэля! — вдруг выпаливает Джош, поправляя рыжую челку и прожигая Эмму красноречивым взглядом.       — Чисто теоретически… — она виновато улыбается и смотрит на меня. — Вот, отпрашиваюсь.       — На кого вы оставили клуб, черт возьми?! — я вскипаю.       Встаю напротив сидящих на диване сотрудников, один из которых сейчас должен следить за порядком, а вторая отвечать за музыку. Только каким-то волшебном образом они оба решили побыть моими домашними психологами. Отлично! Теперь я еще больше кажусь себе ничтожным.       — Там пришла Бэл, — оправдывается Эванс. Я вспоминаю рыжую девушку с мелкими кудрями, с которой Джош дружит с детства.       — И за что я вам плачу? — обреченно падаю на кресло, стоящее сбоку от дивана, и упираюсь локтем в подлокотник.       — Ты мне не платишь, — встревает Эмма, но поймав мой злой взгляд, смыкает губы и изображает, как закрывает рот на замок, кинув ключ за диван. Однако быстро забивает на свою клятву, стоит Джошу посмотреть на нее. — О, Ассоль! О, милая Ассоль!       Эванс застывает, а после со стоном заваливается на бок.       — Фальк, какое ты трепло! Я тогда просто засмотрелся! Это смотрел Макс, пока начищал стойку! — завывает Джош, и я тихо смеюсь.       Оставшийся вечер мы проводим за спокойной беседой. Лишь изредка я отключаюсь, возвращаясь к своим мыслям и подавлению чувства собственной гордости. Мне нужно больше времени уделять работе и вести себя так, словно ничего не происходит. Тогда, возможно, и проблема исчезнет, а если эту проблему еще и подтолкнуть к исчезновению…       — И как ты будешь действовать?       — Сначала врага надо изучить, а после нанести ответный удар, — сопровождаю свою речь резким и громким хлопком в ладони, и Эмма подскакивает на диване, прежде чем показать два больших пальца вверх.

═════ ◈ ═════

      — Нет, мне не нравится этот цвет. Хочется что-то между слоновой костью и небесно-голубым.       — Так это разные цвета, — я зажмуриваюсь и раздраженно вздыхаю.             Мы сидим в свадебном салоне несколько часов. В глазах уже начинает рябить от белых оттенков и разбросанных повсюду брошюр с вычурным дизайном. А голова и вовсе раскалывается из-за бесконечного потока, состоящего из трех женских голосов и их необъятных просьб по поводу организации. Только вот, если я готов застрелиться, то темноволосая девушка-организатор лишь торопливо записывает все указания, так еще и периодически подсказывает.       Если и существует ад на земле, то он находится здесь, в свадебном салоне, где судьба всего мира зависит от выбранных салфеток.       — Дэн, неужели ты не понимаешь? — наигранно ласковым голосом говорит Грейс. Она поворачивается ко мне и, активно жестикулируя руками, продолжает: — Свадьба — самый важный день в жизни девушки! Каждая стремится не только выглядеть очаровательно, но и сделать так, чтобы очаровательным было само торжество! Кажется, что это не твоя свадьба, а твоя жизнь! Понимаешь или не понимаешь?       В оливковых глазах вижу самую настоящую издевку и наконец-то все понимаю. Это и есть то самое поле боя, в которое Грейс втянула не только меня, но и наших родных. Они даже не заметили, как стали актерами театра дикарки, поддерживая все ее идеи.       — Как же так я не мог понять? — драматично качаю головой отворачиваюсь от Грейс.       Упираюсь локтем в резной подлокотник дивана, обивка которого пестрит королевскими лилиями, и засматриваюсь на улицу Лондона через панорамное окно. А ведь несколько дней назад я, ничего не подозревая, ел суфле в ресторане миссис Вернер и откровенно усмехался над Грейс и ее попытками изобразить голодовку. Потому что буквально через двадцать минут она сдалась.       Похоже и я слишком быстро сдался.       На смену гневу и отрицанию пришло смирение. Оно смешивается с противоположным ему чувством справедливости и создает внутренний конфликт. В таком состоянии невозможно. Кажется, вот-вот лопнет голова, или я сам разорвусь на мелкие атомы, пока слабая часть меня твердит: быть может, штамп в паспорте не станет тяжким грузом, если не обращать на него внимание?       Грузом, может, и не станет, но окончательно надорвет веру в себя.       — Мистер Фальк, вам нравится? — мягкий голос работницы салона вырывает меня из омута самобичевания и ненависти к себе.       — Очень, — язвительно отвечаю, так и не оторвав взгляда от окна.       — Придурковатая у тебя фамилия, — наклоняясь ко мне, шепчет Грейс.       Я поворачиваюсь в ее сторону и, растянув губы в довольной улыбке, говорю:       — И как ты с ней всю жизнь проживешь?       — Я не буду брать твою фамилию, — самодовольно произносит Вернер.       — Согласно третьему пункту договора…       — Ты так сильно хочешь, чтобы я стала твоей женой, что выучил все пункты договора? — вздернув нос, игриво тянет Грейс.       — Нет. Я дочитал до третьего и оставил все на своего необразованного юриста — Эмму.             Грейс морщится и отворачивается. Она так и не узнает, что я изучил все пункты досконально, лишь бы снизить процент напоминания о браке в обычной жизни.       Посчитав, что пора заканчивать, смотрю на наручные часы. Вспоминаю про любовь к себе и своему свободному времени.       — Ладно, свадьба свадьбой, но у меня свидание, — поднимаюсь на ноги и отряхиваю джинсы от крошек печенья, которое я то и дело закидывал в рот от скуки.       — Дэн, — мама многозначно смотрит на меня и наклоняется чуть вперед, пока девушка-организатор на секунду застывает. — Какое свидание?       — С девушкой. Я прежде всего мужчина и должен придерживаться этого статуса, — ощущаю на языке желчь, но продолжаю: — Брак — условность. Он не влияет на мои желания. Да и Грейс не против. Да, Грейс? — мельком смотрю на Вернер, с лица которой за секунду исчез румянец, и она стала похожа на белый лист. Но, несмотря на это, она кивает и опускает стеклянный взгляд вниз, приняв поражение. — Вот и решили.       Выхожу из свадебного салона. Старательно отгоняю от себя смрад совести и стыда за повтор когда-то сказанных отцом слов. Слов, от которых до сих пор сковано горло.