Джин

      Есть ли у вас сокровенное желание? Что-то потаенное, что может исполнить только чудо? Что-то, чего жаждет ваша душа? Скажите — и мы исполним вашу заветную мечту… А платить за это будет кто-то другой.       Заманчиво, не так ли?       Мы тоже так думаем. Хоть мы и чертов Джин.       «Пло-о-охое сло-ово», — протянула Наника. — «Не говори пло-о-охих сло-ов.»       ««Чертов Джин» не плохое слово», — я даже передразнивать ее не стала и не тянула слова. — Плохое слово — это «блядский Джин»!»       «Сама ты такая, Лекса», — надулся Аллука.       «Да без меня ты бы даже слова такого не знал!» — не выдержала я.       «Мы сейча-а-ас засне-е-ем», — в своей манере проговорила Наника.       Мы встрепенулись и открыли глаза.       Стены, игрушки, дверь, которую не выдавишь и танком, и камера видеонаблюдения. Вот такая у нас лампа. Теплая, светлая, с досугом и трехразовым питанием.       Мечта, а не жизнь!       Мы хмыкнули и посмотрели на камеру.       Мы не знали, кто именно наблюдал сейчас за нами: мама, папа или брат, но сходились во мнении, что за нами кто-то наблюдал. Чувствовали это. Все трое. Разом. Ошибки быть не может.       «Ведь мы так редко сходимся во мнении, — нахмурилась я. — Есть идеи? Лично я ставлю на то, что придет братец.»       Аллука согласно вздохнул и повесил голову.       «Мы засыпа-а-ем», — ухватила главное Наника.       Мы поморгали и вновь посмотрели на камеру.       «Ты бы хоть для виду в игрушки поиграла», — голос Аллуки из подсознания слышится отдаленно, как сквозь большое расстояние.       — Не будем мы в игрушки играть! — вслух ответила я. — Не маленькие уже!       Аллука не ответил. Наверное не хотел, чтобы я вновь спустилась в чертоги.       Ну и пусть!       Мы вздохнули и, развалившись на полу, продолжили неотрывно наблюдать за камерой.       За девять лет, проведенные в нашей комфортабельной лампе, мы многому научились. К примеру, давать бестолковые имена окружающим нас вещам. Вон лежит кукла Лоли и песик Пепси. На кровати валяется наша любимая подушка Сосисочка, а в ванной весел халатик Единорожка… И, вот чтобы всем понятно стало, из всех этих слов Аллука и Наника знали только «Сосисочку» и это не потому что они недалекие или необразованные — нет! — это потому что в этом мире нет таких слов! Нет. Таких. Слов. Нет Пепси. Нет Колы. Нет чертовой куклы Лол!       «Она опя-ять гово-о-орит пло-охое сло-ово!»       — Да что ж нам так не нравится слово «чертовый»?! — вспылила я. — Это нормальное слово!       «Го-овори другое сло-о-ово», — монотонно стояла на своем Наника.       — Не будем.       Все. Я обиделась сама на себя. Далеко не первый раз, между прочим!       «Не обижайся, Лекса, — Аллука в подсознании расплылся в милой улыбке. — Давай другое плохое слово придумаем?»       Наш дамский угодник. Глас совести, всепрощения и всего того светлого и доброго, что осталось в нашей разодранной на части душе. Душка, ради которого я смогла смириться с происходящим пиздецом.       — Блядский, — предложила я.       «Это очень плохое слово, — всполошился Аллука. — Давай говорить «нехороший»?»       — Нет, — заупрямилась я.       «Хо-очу Куку, — заканючила Наника. — Да-ай Ку-уку!»       Мы вздохнули и поднялись.       Куку, так Куку.       Когда-то давно я назвала этим словом игрушечные часы с кукушкой. Веселенькие такие… Давно сломанные, между прочим, но все равно нежно любимые Наникой. Она почему вообще очень благосклонно относилась к сломанным вещам.       — Ну вот, теперь мы выбираем тебя! — я, передразнивая никому не знакомый в этом мире мультик, подхватила Куку. — Вот такой ты покемон.       «Покемо-о-он, — вновь заканючила Наника. — Хочу покемо-она!»       — Мы хотим покемона, — нахмурилась я. А где взять-то этого покемона? Я огляделась в поисках чего-нибудь, у чего еще нет имени. Хорошо, что родители постоянно нам всякой дребедени подкидывают…       «По-оке-емо-о-он, — завывала Наника. — Хо-о-очу по-о-оке-емо-о-на!»       — Мы хотим покемона!       Повторение просьб Наники помогали не сорваться. Иначе голова бы от ее монотонного нытья треснула.       «Может Будду? — ласково предложил Аллука. — Или, может, Ламу?»       Наш идеальный мужчина поглаживал плачущую личность и старался хоть немного успокоить. Всегда так делал. Мы же команда хоть куда! Он поддерживает, я ищу решение, Наника создает проблемы.       Взгляд упал на шарик для тенниса.       — Мы нашли! — Я схватила шарик и, хорошо размахнувшись, запустила его в стену. — Покемон! Мы выбираем тебя!       Пока я дуриной кричала, этот чертов мяч отскочил от стены и вернулся мне в лоб.       «Не говори это слово! — закричала Наника, больше не растягивая слова. Похоже, разозлилась. — Не говори!»       Еще и лоб из-за мячика болит!       — Нам больно! — огрызнулась я в ответ. — Нам все равно на наши слова и нам больно!       «Поделом, — Аллука встал на сторону Наники. — Она же просила тебя!»       Опять я во всем виновата!       Пнув этот гребаный мяч, мы пошли опять пялиться на камеру. Все интереснее, чем спорить с этими упрямцами! Хотелось спуститься в чертоги и поругаться нормально, а не на публику!       Как же мне надоели эти условия!       «Ничего не поделаешь», — грустно отозвался Аллука.       Мы вздохнули и удобно устроились на мягком полу.       В нашей лампе вообще все было мягким: родители специально сделали так, чтобы мы не убились… а ведь мы старались…       «Они нами дорожат», — сказал Аллука.       Наивное дитя… Они просто нами пользуются.       «Они ни разу не загадывали желания! — возмутился мальчик. — Наши родители хорошие!»       Хорошие родители не запирают своих детей в комнате с мягкими стенами и не наблюдают, как они сходят с ума!       «Они не специально!» — упрямился Аллука.       Может и не специально, не буду спорить. Но намеренно.       «Эти сло-о-ва одинако-о-овые», — включилась в диалог Наника.       «Они разные, — ответил ей Аллука. — Намеренно — это значит «с умыслом», а специально — значит «преследуя цель».       Мы кивнули, соглашаясь с голосом Аллуки. Ведь если бы у родителей была цель, мы бы не сидели тут просто так.       — У нас голова болит, — пробурчала я.       «У нас всегда голова болит», — буркнул Аллука. Наника поддержала его вздохом.       Ну да, головная боль не удивительна… от стольких-то личностей в одном тощем тельце.       Я жила в этом дурдоме не с рождения. Знаю, что раньше я была отдельной личностью со своим личным телом, но за десять лет жизни с Аллукой и Наникой почти все забыла. Я не помню своего настоящего имени и не знаю, почему меня начали называть Лекса. Я уже пару месяцев не слышала ничьих голосов, кроме голоса Аллуки и Наники, я столько же времени не говорила ни с кем, кроме Аллуки и Наники, и я не понимаю, почему с нами так поступают.       Зато я разобралась, как у нас все работает. Думаю, это стоит воспоминаний о прошлой жизни.       Первое: есть свет и чертоги.       Когда кто-то из нас выходит на свет, две другие личности остаются в чертогах. Чаще всего на свет выхожу я, как самая старшая и как самая неуравновешенная. Можно сказать, они выгоняют меня из своего уютного мирка… И, без шуток, в чертогах уютно. Чертоги, это не наша лампа — это наш идеальный мир, в котором есть настоящее небо, колючая трава и свежий ветер. Я бы тоже хотела больше времени проводить там. Но есть проблема: если мы втроем в чертогах, тело засыпает. И, как мы уже выяснили на собственном печальном опыте, если долго не выходить на свет, можно впасть в кому.       А нам это надо?       Нет. Нам это не надо.       Второе: нас трое неспроста.       Изначально в утробе мамы Аллуки был один эмбрион: одно тело, одна душа, одна личность. Все ровно и правильно — без волнения высших материй. И все могло остаться так, если бы Наника не появилась.       Стоит пояснить сразу: Наника — не человек. Мы с Аллукой старались выудить из путанных объяснений нашей дымчатой личности, кто она такая, но не преуспели. В чертогах она выглядела как темный густой дым черного цвета. Силуэт ее постоянно менялся, полупрозрачные всполохи газового тела не замирали даже когда она спала, но — но! — у нее никогда не менялись глаза и рот. Три жутких белых провала на бестелесной тени…       Но это я отвлеклась. Возвращаясь к теме личностей, могу сказать, что Аллука и Наника вместе с момента рождения. Чуждое миру существо появилось в теле мальчика в тот момент, когда он был уязвимей всего. Наника успела ухватить короткий миг, когда ослабленное тело родительницы уже не защищало Аллуку, а собственное тело еще не укрепило ауру, и проникла глубоко в чертоги.       Первые пять лет они вместе росли и развивались: учились говорить, ходить, читать… и до сих пор продолжали жадно изучать все, что им доступно. Они еще не сформировались.       В отличие от меня.       Третье: мы тоже можем заслужить желание.       Правда, Наника не очень-то на них щедра. Надо выполнить три выпрашивания и — вуаля! — мы можем что-то пожелать! Хотя на моей памяти Наника только единожды провернула этот фокус. Тогда они с Аллукой были вдвоем заперты в лампе и мальчик, потихоньку сходя с ума, пожелал «Не быть одному».       Что ж… Наника выполнила желание, как смогла.       Призвала меня! Взрослую и психически устойчивую личность!       Ну, я думаю, что когда-то была такой.       Четвертое: чтобы не сойти с ума, надо верить в то, что ты не сошел с ума.       Наши разговоры со стороны выглядят как монологи больного шизофренией. Но мы-то точно знали, что здоровы. По-своему, конечно, но здоровы. Главное продолжать поддерживать друг друга и говорить, заполняя пустоту лампы нашим голосом.       Первое время, когда я только очутилась в чертогах, я не могла признать происходящее. Я истерила, кричала и, если удавалось оттеснить Аллуку от света, билась головой о стены… Такое поведение семья не спустила нам с рук. Чтобы успокоить нас, приходили какие-то люди. Они ставили уколы, после которых нам было плохо и больно, и из-за которых наши чертоги разрушались.       А еще, если мы начинали вредить себе, приходил он.       Братец.       От взгляда его черных бездонных глаз у нас с Аллукой кишки сводило.       «Иллуми стра-ашный, — на манер Наники протянул Аллука. — Мы его боимся».       — Мы его не боимся! — тихо вякнула я. — Мы его не уважаем и не любим, понятно?       «Понятно», — не слишком уверенно согласился мальчик.       Я давить на него не стала. Бедняга и так от братца настрадался по самое не балуйся… Изверг какой-то. Опыты всякие придумывал, изучал нас, как диковинок… А тварью Нанику почему-то называл.       «На-аника хо-оро-ошая», — тень мигом уловила самую главную для себя часть и расплылась в счастливой улыбке.       «Да, Наника самая лучшая!» — Аллука с радостью поддержал ее.       Запоры двери пришли в движение.       Аллука с Наникой замолкли, нервно замерев. Гостей мы не любили по понятным причинам — они не несли нам ничего хорошего.       Мы сели на колени и сложили руки ладошками вверх. Братец требовал, чтобы мы встречали посетителей именно в этой позе. По его словам раскрытые руки — признак беззащитности, а из положения сидя очень сложно нападать. Мы ни на кого не хотели нападать, поэтому считали его требования бредом.       Но все равно послушно выполняли.       Тяжелый вздох вырвался сквозь губы.       — Сколько нас уже не навещали? — тихо спросила я, кидая взгляд на рабочий стол. Там, под завалами рисунков и записок лежал календарь, в котором я скрупулезно зачеркивала дни.       «Месяца два, — ответил Аллука. — Последний раз к нам спускалась та девушка, которая задает непонятные вопросы.»       — Нас проверяли на степень адекватности, — я кивнула, припомнив тот день.       Молодая улыбчивая девушка предусмотрительно не назвала своего имени, но разговаривала с нами мягко и вежливо, прощупывая, насколько мы не в себе. Судя по тому, что после ее визита к нам не спустился братец, проверку мы прошли.       А сейчас-то что?!       Толстая металлическая дверь, больше подходящая для банкоского хранилища на кадрах блокбастера, чем для комнаты подростка, открылась. Мы сглотнули, скупо улыбнулись и подняли застывший взгляд, ожидая увидеть братца.       Вот черт…       «Не упоминай их! — завопила Наника. Бесформенное тело задрожало нервными всполохами: она всегда так делала, когда злилась. — Не-е упо-о-оминай ИХ!!!»       От ее воплей заныл затылок, но мы почти не обратили на это внимания. Мы, не отрываясь, смотрели на посетителя.       Нахальный паренек лет пятнадцати с непослушными вихрами белых волос и небесно-синими глазами… Он почти такой же, как в воспоминаниях Аллуки.       «Киллуа! — радостно воскликнул мальчик. — Как он вырос!»       Я нырнула в подсознание. Тело, оставшись без личности у света, начало закрывать глаза.       «Быстро к свету, Аллука! — рявкнула я на мальчика. — Твой выход!»       Я не смогла бы правильно встретить его брата, ведь это не ублюдок Иллуми, а любимчик Киллуа.       «Ты о-опять пло-охие сло-ова го-овори-ишь», — Наника немного успокоилась и теперь плавно перетекала из формы в форму.       «Смотри на Киллуа и не лезь ко мне», — огрызнулась я.       Аллука бы обиделся на такой тон, но не Наника. Наника может только разозлиться…       Я вздохнула и с удобством устроилась в тени дерева. В чертогах хорошо. Солнышко припекает, легкий ветерок треплет длинные волосы, чирикают певчие птицы. Наш рай. Наш заповедный мир, который все мы трое стремимся сохранить.       Я сложила руки на груди и подняла глаза к небу. Солнца над нами не было, вместо него свет в чертогах дарил круглый шар, передающий то, что мы видим. Именно его мы называем «светом».       Мы моргнули пару раз, неотрывно наблюдая за Киллуа. Он стал более худым и жилистым, вытянулся в росте и раздался в плечах. Мы не дышали, пока Аллука подмечал все изменения, произошедшие за десятилетие: новые шрамы, новые черты и повадки, новые эмоции… Аллука и Наника с восторгом впитывали в себя обновленный образ и пока не понимали, что чувствует парень, вошедший в нашу лампу.       «Это вина, — подсказала я. — Ему наверное стыдно, что он так давно не навещал тебя.»       Аллука кивнул и не стал вслух отвечать.       Я отвлеклась на высокую мужскую фигуру, которая осталась стоять в коридоре.       Отец Аллуки, Киллуа и Иллуми. Мы не знали его имени и называли просто Он. Его мы боялись сильнее, чем братца. Мы видели, какая сила в нем скрывалась. Мы видели эту силу во многих, но в таком количестве она была только у Него.       Дверь лампы закрылась, отрезая Его от нас.       — Братик! — мы радостно подскочили, больше не в силах сдерживать эмоции Аллуки, и кинулась на шею брату.       — Аллука, — Киллуа слабо улыбнулся и не сразу обнял нас в ответ. — Прости меня, Аллука. Прости, за то что оставил тебя одного.       «Вина-а, — удивленно протянула Наника. — Вина вку-усно пахнет.»       — Ничего, — ответили мы, прижимаясь крепче к брату и жадно вдыхая его запах. — Ты так хорошо пахнешь!       Я держала язык за зубами. Аллука был так рад и счастлив, что я боялась испортить ему настроение своим поганым языком.       Я взрослая и сильная личность, Аллука же — маленький мальчик с детства лишенный большей части самых элементарных радостей. У него мало приятных воспоминаний о детстве и все они завязаны на братишке Киллуа. Кто я такая, чтобы подавлять его радость от самой долгожданной встречи?.. Лишать его единственного по-настоящему счастливого момента за много лет?       Мы сели напротив брата. От широкой улыбки уже болели щеки, но Аллука ничего не мог поделать со своими эмоциями. Да и не хотел. Чер… Черный хрен с этими щеками.       Наника повернулась ко мне. Недовольство читалось во всем ее дымчатом теле.       «Черный от плодородного чернозема хрен, — с улыбочкой сказала я. — Это растение, а не плохое слово!»        Наника отвернулась и вновь запрокинула голову к небу.       «Мы лю-юбим Ки-и-иллуа-а», — протянула она.       Я лишь вздохнула.       Будь Наника человеком — я бы заволновалась, а так… Наника не человек и любовь ее не людская. Братишка Киллуа это как-нибудь переживет.       — Братик! — мы вскинули руку, сложив пальцы «пистолетом» — Умри, пожалуйста!       Я хмыкнула, чувствуя, как Аллука сымитировал выстрел.       Пыщ!       И голова братика Киллуа исчезает. Безвольное тело заваливается на мягкий пол, раскинув руки.       Кровь, обрывки плоти, мои авации…       Нет-нет-нет! Все, конечно же, не так! Нет никакой крови — это я придумала.       Но тело есть.       Мы громко захлопали в ладоши и рассмеялись. Наника в чертогах тоже смеялась на свой жуткий манер, поддерживая веселость Аллуки. Одной мне эта игра не нравилась…        — Братик, просыпайся! — весело попросили мы.       Киллуа тут же поднялся и эффектно вытащил голову из ворота кофты.       — Та-дам!       Мы смеялись. Аллука счастлив, Наника забавляется, и лишь я уныло смотрю на это представление и не знаю, как к такому относиться. Почему-то я была уверена, что это какая-то неправильная игра.       «Их явно в детстве жалили неправильные пчелы», — промямлила я, наблюдая, что происходит с нами.        Мы смеялись.       — Ты как всегда хорош! — сказал Аллука, хлопая в ладоши. — Братик, а давай сыграем в слова!       «Игра-ать, — довольно протянула Наника. — Да-авай игра-ать в сло-о-ова!»       «Люби-имая игра-а», — с сарказмом передразнила я и закатила глаза.       Наника, как и обычно, не обратила внимания на мои кривляния.       — Да, давай, — согласился Киллуа.       Парень явно заразился энергией Аллуки и немного развеселился. Но я все равно чувствовала в нем какой-то надрыв.       «Ох, не просто так он пришел», — тихо-тихо прошептала я, стараясь, чтобы Аллука не услышал, и в глубине души надеясь на обратное.       — Ты знаешь слово Хрен? — спросили мы. — Это растение, которое растет в черноземе!       Аллука ничего не услышал.       Ну и хрен с ним.