В лучах погибшего солнца

      Своенравный ветер с Рижского залива крутился в колодце кирпичной застройки, увенчанной разноцветный черепицей, поднимал вверх пыль и мелкий мусор, бился в окна и вращал флюгеры. Скрип и визг раздавались сверху то справа, то слева и было бессмысленным гадать в какую сторону дует, пока не поднимешь глаза к небу и не увидишь подбитый ржавчиной хвост кованного петуха, насаженного на такой же рыжий прут. Иоганн зябко поёжился и спрятал замёрзший кончик носа в поднятый воротник куртки.       После воскресной службы, наполненной запахом благовоний и чуть спиртного тепла, улица казалась недружелюбной. Иоганн провёл языком по внутренней части нижней губы, собирая остатки вкуса церковного вина. Он не молился, как все, но послушно открывал рот, позволяя молитвам срываться с языка, в то время как мыслями он был обращён к Цели — профессору Шварцкопфу.       Остатками Александра Белова, сохранившими ставшей ненужной чуткость и сострадание, он видел опущенные плечи под слишком тяжёлым и свободным пальто. Пока Иоганн читал молитвы с выданного молитвенника, Рудольф Шварцкопф сидел на самой дальней скамье и судя по виду, чувствовал себя не в своей тарелке.       Внутри сводов костёла, в окружении празднично одетых людей, Рудольф Шварцкопф ощущал себя чужим. Здесь и сейчас чествовали жизнь — величайший дар Создателя всего сущего, а он пришёл, чтобы попробовать унять боль от потери. Он и себя-то живым не чувствовал и задавался вопросом, что вообще заставило его направить стопы в сторону костёла. Как человеку науки, проявление мифологизированного мышления ему должно быть чуждым. Но увидев 23 апреля 1940 года с синеватым оттенком кожи лицо со знакомыми чертами, Рудольф отказывался верить, его сын и напоминание об Аннелизе, — пожалуй, единственному существу, которому Рудольф был готов позориться и протянуть руку, чтобы быть утянутым в краски жизни, больше не дышит.       Горячо любимой Аннелизы нет на свете 20 лет, а теперь нет и Генриха.       Рудольф пришёл под своды собора не для того, чтобы спросить: «Почему мой сын мёртв, а вы — живы?», но костёл, невзирая на то, что именно под его сводами прошло отпевание, был более приятен для тишины, нежели дом, в котором, как оказалось, слишком много Генриха. Даже когда гроб с ним закопали на кладбище, до которого ехать с десяток километров и большая часть фотографий была убрана в коробки и упрятана куда-то вглубь дома.       Наверное, Рудольф мог бы считать себя теперь полностью свободным — больше нет в жизни лица покойной возлюбленной, осталось только оттиском на белой фотобумаге, намертво приклеенной к фотоальбому. Но правда такова, что теперь на страницах два похожих лица, одинаково дорогих и страшно молодых. Сердце зашлось в сбитом ритме и в груди у профессора потяжелело. Он знал, что вернувшись в дом, его будет ждать товарищ по научным изысканиям Таль Гольдблат и его дочь Берта. Бедная девочка, ей не слаще — она любила Генриха, выросла с ним. Профессор сжал в ладони левую полу пальто, сегодня сердце болело куда сильнее.       Узкая полоса света легла на каменный пол. Появился человеческий силуэт. Он заговорил с Рудольфом.       — Прошу прощения, но быть может, Вам нужна помощь? — раздался сверху молодой голос.       Рудольф поднял голову. Это был юноша (наверное, ровесник Генриха). Благо, он был другой — темноволос и как все в воскресенье, одетый в костюм (Генриха заставить надеть тройку было невозможно).       — Служба давно закончилась, а Вы ещё в капелле… — паренёк переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя неловко и навязчивым. — Может, Вам нужна помощь? Я заметил, что Вы постоянно держите ладонь у сердца. Мой отец был хирургом, и я… Простите, — под конец мальчик совсем стушевался и ссутулился.       — Н… ничего страшного, — губы, склеенные долгим молчанием, открывались с болью. — Как я могу к Вам обращаться?       — Вайс, Иоганн, — мальчик щёлкнул каблуками старых ботинок, как бравый вояка кайзеровской империи, но тут же стушевался и поглубже убрал ладони в карманы.       — А я Рудольф Шварцкопф. Йоганн, я буду благодарен, если Вы проводите меня. Вы правы, чувствую себя на редкость паршиво.       Темноволосый юноша подал ему ладонь и помог подняться.       Они шли, оба уткнувшись ногами в поднятые воротники, против ветра. Тот радостно бросился на редких прохожих и выдувал крохи тепла из-под верхней одежды. Начало сентября было отвратительным, а редеющая община, привлечённая перспективами в Рейхе, массово покидала Прибалтику. Рудольф чувствовал на себе время от времени взгляд нового знакомого — юноша обеспокоенно посматривал на него, готовый в любой момент прийти на помощь.       — Останьтесь на чашку кофе, Йоганн, — Рудольф пригласил Вайса к себе в дом, странно пустой и полный неживой тишины, кою больше не разбавит резкий хлопок двери и быстрые, дробные шаги. — Погода портится. Хотя бы согреетесь перед возвращением домой.       Иоганн, чувствуя неловкость, позволил утянуть себя в гостиную. Фрау Мензель, горничная, торопливо сервировала на стол, подложила в камин новое полено, а после, почти вбежала, неся небольшой серебряный кофейник, пару чашек из тонкого фарфора и этажерку с закусками и лакомствами. Иоганн внимательнее рассмотрел лицо профессора. Запавшие щёки, отросшие тёмные, сильно подбитые сединой волосы, нездоровый цвет лица. То ли желтушный, то ли землистый.       — Что же Вы не пьёте кофе? — спросил Рудольф.       — Только после Вас. Вы — хозяин этого дома, — заявил Иоганн.       Дёрнув углом рта, мужчина разлил напиток по чашкам и первым пригубил напиток. За ним последовал Иоганн. Горячий напиток приятно согрел озябшее тело.       — Что же, и розетку с вареньем мне первому съесть?       — Было бы неплохо, — чуть улыбнулся Иоганн.       Рудольф послушно положил лакомство в рот и почти не глотая, съел. Затем ещё и ещё. Иоганн попробовал пару тарталеток, наблюдая за тем, как стремительно пустуют ярусы за ярусами. Фрау Мензель успела раза два обновить кофе, поставить перед профессором тарелку супа (пусть это выглядело странным в окружении кофейного сервиза) прежде, чем Рудольф Шварцкопф сыто откинулся на спинку кресла.       — Спасибо за кофе, герр Шварцкопф, — юноша поднялся из кресла и обозначил поклон кивком подбородка.       — Вам спасибо за помощь и компанию, — ответил мужчина. — Провожу Вас.       Когда Иоганн накинул пальто на плечи, Рудольф сказал:       — Буду рад увидеть вас снова, Йоганн. С Вами уютно молчать.       Вайс кивнул и вышел за порог в непогоду.       У калитки его окликнула горничная.       — Герр Вайс, верно? — Рита Мензель торопливо подошла к молодому гостю профессора.       — Что-то случилось, фрау…       — Меня зовут Рита, — женщина слабо улыбнулась и зябко поёжилась от пронизывающего ветра. — Возьмите пирога, наша повариха просила передать.       — Не стоит… — юнец, от которого неумолимо пахло машинным маслом, смутился.       — Берите, берите! Герр профессор впервые нормально поел! — Рита Мензель вытерла выступившие слезы. — С того дня, как Генрих разбился, он почти ничего не ест. И приходите в гости, надеюсь, герр профессор и в следующий раз сможет поесть.