Водоворот жизни.

— Что? Что он тебе сказал? — Подошедшая Марьяна не дала девушке сползти на землю, удержала за плечи. Посмотрела в листовку. Ничего нового. — Валя! — Марьяна встряхнула её. — Валя! Что он сказал? — Он сказал… он сказал, что невозвращенцы — это изменники Родины. А семьи там… — ЧСИР, — мрачно закончила Марьяна. — Ничего не меняется. Она довела Валю до крыльца церкви и заставила сесть. Она не утешала и даже не размышляла, что можно сделать. Она понимала — у Вали сейчас оборвалась часть жизни. Ей не оставили выбора. ©О. Громова "Вальхен"

***

- Отец, я прошу тебя... - и Тильман отвернулся, стремясь скрыть солёные капли, мгновенно выступившие на глазах. - "Мы уже говорили об этом, Тиль..." - Клаус с болью в сердце смотрел на сына. То, что у парня сейчас рушится весь мир, вся жизнь уходит из под ног, оставляя за собой насквозь выжженную воронку, вроде той, которыми сейчас было испещрено их поле, он знал. И с ужасом думал, что же будет потом... С их сыном, и этой девочкой, Вальхен, которая стала дорога ему также, как собственные дети. Здесь не было правильного выбора. Не у Вальхен, не у Тиля... Девчонке предстоит выбирать между Родиной, оставшимися там родителями и братом, и новой семьёй и любимым... Как трудно это, в шестнадцать лет... И в шестьдесят это было бы не легче. Любовь или любовь? Выбор без выбора. Вопрос без ответа. - "Помнишь, я говорил тебе, как важно вовремя отпустить любимого человека?" - Клаус обнял сына - "Так вот давай, умой лицо, чтобы не показываться в таком виде на глаза нашей Вальхен. Не мучай девочку, Тиль. Не рви ей сердце ещё сильнее. Пусть она сама всё решит. И, если она выберет вернуться в Союз, отпусти её достойно, как настоящий мужчина." - и Клаус Шольц вышел из кухни, оставляя сына наедине с собой. Одним из достоинств своего рода, Клаус считал верность его представителей своим половинам. Шольцы женились рано, всегда по любви и навечно. Верность до самой смерти была у них в крови. И не один Шольц не влюблялся в жизни дважды. Одна женщина. Одна любовь. Однако сейчас, глядя в абсолютно убитые глаза своего старшего сына, Клаус впервые подумал, что способность любить - сильно, до самозабвения, может быть и наказанием. Мужчина не сомневался: если Вальхен уедет, Тильман потеряет часть себя. Сможет ли он жить дальше без неё? Какая судьба его ждёт?

***

Померкший взгляд приёмной дочери Марта заметила сразу. Валя мыла посуду, низко опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с женщиной. - "Вальхен? Девочка, что с тобой?" - Марта коснулась подбородка девушки, вынуждая ту поднять на неё заплаканные глаза. - "Всё в порядке...фрау Шольц..." - с трудом произнесла девушка, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Больно. Там - Родина. Тёплый Крым, родные до боли улицы, дома, школа. Да, многое разрушено, но город отстроят заново, Валя не сомневается, что отстроят. Но главное не это. Главное - там мама, папа, Мишка. Интересно, живы ли Роза, Зоя и Шушана? А Пётр Сергеевич? Что стало с Маринкой и другими её одноклассниками? А здесь - Клаус, Марта, Лизхен, Басти... И Тиль. Её Тиль. Как ей это пережить? Если она останется, то маме, папе и Мишке предстоит прожить всю жизнь с клеймом "ЧСИР". Она не может так поступить. Она так любит их, так тоскует в разлуке... Она так хочет увидеть их, поговорить. Она вернётся к ним. Они снова будут вместе. Но отказаться от Тиля... Как? Просто - как? Как отказаться от того, с кем ты едина сердцем и душой? Кто умрёт за тебя, и ради кого готова умереть ты сама? Вариант немыслимый, противоестественный... Пока Валя, захлебываясь в слезах, пересказывала Марте происшествие на рыночной площади, Марта, изо всех сил стараясь не расплакаться, обнимала девушку. Она слишком рано повзрослела, эта русская девочка со странным именем Валя, которое её находчивые дети давно и прочно переделали в Вáльхен. Слишком много ей пришлось пережить к своим шестнадцати годам, слишком много недетской боли выпало на её долю. Вот и сейчас... Что выберет эта девочка? Что ждёт её там, в Союзе, если она решит вернуться? Увидят ли они когда-нибудь потом свою Вальхен? Или потеряют её навсегда? Марта поцеловала Валю в лоб и прошептала: "Решай сердцем, девочка. Лишь оно зóрко настолько,что не подскажет неверный путь..." - и поспешно отвернулась, а потом и вовсе ушла в комнаты, давая Вале побыть одной, и, может быть, вволю поплакать.

***

- "Бáсти! Себастьян! Где ты, негодник?" - зычный голос Клауса разнёсся по двору, а сам Клаус заглядывал во все углы, ища младшего сына. Басти обнаружился на сеновале, как обычно, погружённый в книгу. Клаус дёрнул сынишку за ногу, стаскивая того с сенного стога: - "Вот ты где, Себастьян Шольц? Как ты оказался здесь? Разве я разрешал тебе бездельничать?" - укоризненно покачал головой Клаус, глядя на десятилетнего отпрыска. Себастьян покаянно опустил пристыженные глаза, а Шольц, потрепал по голове мальчишку, и, вспомнив, зачем он искал сына, попросил его: "Сходи, принеси почту. Почтальон должен был передать наши письма старикам Кугель, так что они не будут удивлены твоим визитом." - он слегка хлопнул мальчика по плечу, и, увидев удивление в его взгляде, усмехнулся - "Не удивляйся, Басти. Сейчас, в дни неизвестности, получать вести особенно важно. Как знать, может, там окажется письмо от тётушки Берты или твоего друга Карла?" - и вышел, прихватив с собой вилы и моток верёвки - нужно было задать корм скотине и подвязать единственную уцелевшую яблоню в саду.

***

Вечер опустился на ферму незаметно. Марта собирала на стол, суетилась, покрикивала то на мужа, то на младшую дочку, которая путалась под ногами, тщательно избегая Тиля и Вальхен. На этих двоих смотреть было жалко: Валя механически, привычно подавала Марте тарелки, не поднимая глаз, а Тильман, в полном молчании, словно ледяной, сидел за столом, ожидая, наверное, чтобы ужин как можно быстрее закончился, и наступил час его долгожданной свободы. Он сможет уехать в поле на велосипеде, упасть лицом в траву, и побыть наедине с собой, оплакивая свою любовь, которая вот-вот грубо оборвётся, толком не распустившись. - "А где Басти? Где этот поросёнок?" - громче чем следовало, выкрикнула Марта, обращаясь к сидящему у камина с трубкой Клаусу. Тот повернул голову, отвечая жене: "Я послал его к Кугелям за почтой около часа назад. Он должен вот-вот вернуться, если не хочет остаться без ужина." Тут дверь распахнулась, и в столовую влетел взъерошенный Басти. - "О, а вот и Себастьян. Долго же ты ходил за почтой." - Клаус повернулся к сыну. - "Вот, папа, фрау Кугель дала мне это. Это, как ты и думал, письмо от тёти Берты, а вот это..." - и Басти подал отцу простую, довольно потëртую и почти выцвевшую картонную открытку - "Фрау Кугель сказала, что это откуда-то с Востока, для нашей... Как его...Ostarbeiter... Это она про Вальхен, да?" Клаус мельком оглядел открытку: - "Да, это действительно для Вальхен... И год аж 1943. Оно пришло 2 года назад. Наверняка валялась где-то в подвале, или в сумке почтальона. Вальхен!" - окликнул Клаус девушку - "Подойди, тут письмо для тебя..." Валя метнулась в комнату. Её глаза загорелись радостным удивлением. Она взяла дрожащими пальцами открытку, пролепетала слова благодарности, впиваясь взглядом в любимые сердцу и уже почти забытые русские буквы... Долгожданная весточка! Кто это писал? Мама? Мишка? Здравствуй, дорогая Валюша. - так начиналось письмо, а Валя уже стирала слезы со щëк. Как давно никто не называл её по-русски - Валюшей, Валечкой. Только Вáльхен она слышала здесь, или Валя, при редких встречах с Наташей - Пишет тебе Пëтр Сергеевич. Сердце моё разрывается от того, как ты там, на чужбине, в неволе... Ты пишешь,что тебе там хорошо... Я понимаю, как хорошо - также, как и нам здесь. Милая девочка, мне очень жаль, что я не могу порадовать тебя хорошими новостями. Я мог бы соврать тебе, дать ложную надежду, но я не стану этого делать - я человек совести, и всегда учил других принимать правду, какой бы она не была. Крепись девочка - твоих мамы и брата больше нет в живых. Мишенька погиб в декабре 1942, а Аннушка умерла 26 января 1943 года. Её погубил тиф... Я сам похоронил её. Что касается твоего папы, то его следы утеряны, вероятнее всего - навечно. Не спрашивай, откуда я это знаю, просто поверь мне, Валечка... Поэтому не пиши больше писем, не тешь себя пустыми мечтами. Крепись, и будь сильной. Ради тебя я пойду на поклон к фрицам и отправлю тебе это письмо. И подпись: Петр Сергеевич Астафьев, 18 февраля 1943 года. - "Два года прошло..." - каким-то потусторонним голосом прошептала девушка. Два года... Потеряв последнюю надежду, Валя зарыдала. Она так ждала встречи с родными... Но сейчас... Пётр Сергеевич, всегда прямой и строгий, правдивый донельзя, не пощадил и её ужасающей правдой. Никого нет. Давно нет. Не мамы, не папы, не Мишки. Осталась одна... - "Вальхен, Вальхен! Что в письме?! Отчего ты плачешь?" - мгновенно очнувшийся Тильман обнял девушку, взял из её онемевших пальцев открытку, безуспешно пытаясь прочесть русский текст - "Вальхен, Вальхен, милая!" Девушка плакала, вцепившись в Тиля, а тот, не стыдясь ни родителей, ни младшего брата и сестру, прижимал к себе Валю, гладил по волосам, укачивая как ребёнка. Лишь через полчаса Валя смогла прийти в себя, и, немного успокоившись, пересказать Шольцам суть письма. "Все наши слова будут сейчас бесполезны, девочка. Но я хочу, чтобы ты знала: ты - член нашей семьи, несмотря ни на что." - Клаус смотрел на Валю с нескрываемым сочувствием. Как будто этой девушке было мало горя! Почему этот советский правдолюб не пощадил чувств девушки, страдающей вдали от дома, и тоскующей по своим родным? Неужели правда важнее чувств? Тильман же, обнимая Валю и шепча ей всякие нежности на немецком, всей душой благодарил этого неизвестного ему "Пéтера" за эту маниакальную, беспощадную правдивость. Нет, он не в коем случае не радовался тому, что его соотечественники погубили всю семью его любимой - это претило добросердечному и порядочному характеру Тиля. Он лишь благодарил судьбу и этого до мозга костей честного мужчину за правду. За то, что Валя узнала об этом сейчас, а не потом, вернувшись на пепелище родного дома, оставшись полностью одна. Как знать, может быть то, что теперь Вальхен знает, что там её никто не ждёт, пошатнëт её решимость возвращаться туда? Словно почувствовав его мысли, маленькая Лизхен вскочила со своего места, подбежала к Вале, и, обняв её где-то на уровне коленей, пропищала: "О Вальхен,Вальхен,не плачь! Оставайся с нами, Вальхен! Мы будем любить тебя!" - "Лизбет! Отстань от Вальхен, и иди спать! Басти, тебя это тоже касается!" - Марта взяла за руки младших детей, погладила девушку по голове и прошептала с болью в голосе: "Нам всем очень жаль, Вальхен. Мне жаль..." А Клаус обратился к Тильману: - "А ты - сходи к колодцу, чтобы маме не вставать завтра слишком рано." Тиль с упрёком посмотрел на отца, но, увидев в его взгляде что-то своё, без возражений вышел из столовой. Валя сидела за столом, избегая смотреть на Шольца. Тот лишь продолжал курить трубку, наблюдая за девушкой. Он не давил, не требовал - просто ждал. - "Что же мне теперь делать, дядя Клаус?" - наконец спросила Валя, осипшим голосом. - "Вальхен,ты знаешь нас уже не первый год... За это время мы хоть раз тебя обманули или обидели?" - Шольц испытующе посмотрел на девушку. Дождались отрицательного кивка, заговорил вновь: "Сейчас ты должна сама решить - стоит ди возвращаться туда, где у тебя никого не осталось. Если я правильно понял, этот Пéтер пишет о том, что твой отец пропал без вести. То есть, погиб... А твои бабушка и дедушка погибли ещё в первые дни войны... Это горько, очень горько, девочка..." - "Дядя Клаус... Если я не вернусь... Получится, что я предаю их память? Но если я уеду... Здесь Тиль... И вы... Что же мне делать? Как жить дальше?" - и девушка снова закрыла лицо руками. - "Знаешь... Думаю, что они простят тебе эту маленькую слабость в обмен на твоё счастье... Ведь ты уже не сможешь сможешь помочь им, даже если вернёшься. Но ты можешь помочь себе стать счастливой... Подумай, стоит ли лишать себя надежды на счастье?" Увидев, что Валя уже засыпает, устав от многочисленных сегодняшних потрясений, Шольц осторожно подтолкнул её к выходу из гостиной: "А теперь иди спать, девочка. У тебя достаточно времени до утра, чтобы принять решение." ... "Вальхен? Ты спишь, Вальхен?" - громкий шёпот прорезал тревожный сон девушки. Валя подняла голову, и слегка улыбнулась, взглянув в серые глаза склонившегося над ней Тиля. Он осторожно присел на край её кровати. - "Вальхен, я боюсь представить,как тебе сейчас трудно... Но я хочу, чтобы ты знала: если ты останешься, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива. Поверь мне, любимая..." И Валя поверила. Словно тугой узел из тяжёлых решений, сомнений и страхов, чудесным образом рассосался в груди, уступив место мыслям, чувствам и ощущению какой-то правильности. Вспомнилась мама... Любимая, милая мамочка. Как она говорила ей в самом начале войны: "Делай, что дóлжно - и будь, что будет..." А ещё вспомнилось, как папа, пребывая в своих горьких думах, как-то погладил её по голове и произнёс: "Запомни, Валюшка, нет ничего важнее большой и чистой любви... Всегда выбирай любовь. В этом мы с мамой всегда тебя поддержим. Ведь для мира ты - всего лишь кто-то, а для любимого человека ты - целый мир!" Валя всхлипнула и сама потянулась к Тилю, пытаясь его обнять. Тот, не колеблясь не секунды, растянулся рядом с ней, обняв её сзади и взяв в свои, натруженные крестьянские ладони её тонкие кисти, крепко сжал их, и внезапно прошептал: - Вальечщка.... Я тьебя льблю... Очшень люблю... - произнёс он на русском, тщательно выговаривая слова. Как долго он учился произносить их? Кто его учил? Да и важно ли это... Впервые за долгое время спокойно засыпая, чувствуя, как дыхание Тиля шевелит её волосы, Валя подумала, что сейчас, мама с папой бы, несмотря ни на что, поддержали бы её. Когда нибудь она вернётся в Союз. Навестит могилу мамы, узнает, где и как погиб Мишка, и выяснит, что стало с отцом. Но сейчас гораздо важнее жить. Жить и исцелять себя любовью. Потому, что это - правильно.