Истории, которые высыпались из кармана

Новый мир ему очень нравился: он получился уютным, нарядным и эстетичным. Особо хорошо удался оттенок неба – чистый и глубокий кобальт. Море вышло искристо-лазурным и испускало приветственное мягкое сияние каждый раз, когда он открывал эту шкатулочку с миром. На дивном синем волшебно смотрелось изумрудное ожерелье архипелагов с шапками изобильной растительности и крупные геммы небольших континентов. Потрудился он и над фауной, оттачивая свое чувство стиля и дизайнерские навыки. А вот разумное население решил сделать по устоявшемуся шаблону – так было меньше шансов, что мир завянет и уничтожит себя сам. И все же своей гордостью он считал ветра. Золотой западный нес благоухание благовоний, вселял надежду, заставлял поднимать голову и жадно дышать полной грудью. Бронзовый восточный наделял силой, решимостью и упрямством, и в то же время переливался изысканными нотками грусти. Серебристый северный приносил покой и смирение, погружал в размышления и даровал просветление. А вот с медным южным он немного дал маху – вложил в него столько веселой бесшабашности и непокорства, что мирок оказался не рассчитан под этакую свирепую мощь. Пришлось надеть на ветер поводок и выгуливать лишь изредка. Впрочем, он всегда предупреждал жрецов о начале выгула. Мирок, как ему и положено, рос и развивался, продолжая радовать глаз. Он открывал эту шкатулочку чаще других, охотно беседуя с избранными, отвечая на искренние молитвы и время от времени являя чудеса. Население обдавало его теплом любви и послушания, принося в общем-то не нужные жертвы и придумывая все более замысловатые обряды его почитания. И вот это было весьма приятно и весьма сытно. Единственное, что его беспокоило – это ураган на поводке. Южный начал скучать и хиреть, теряя интерес к бытию и саму искру своей сущности. Тогда он начал выгуливать его все чаще и чаще, разумеется, предупреждая об этом жрецов. Южный вылетал на простор с ненасытной жаждой движения. Крутился, входил в штопор и переходил на ультразвуковые пике так, что трещал поводок. Разумеется, постройки населения от этого страдали, да и сами создания массово покидали телесные оболочки. И население начало роптать. Сперва они приносили все более обильные жертвы, изобретали все более вычурные обряды, чтобы его умилостивить. Он пытался объяснить жрецам, что иначе никак – не мог же он оставить южный ветер, свое не менее любимое творение, прозябать в бездвижности и страдать? Но жрецам это вовсе не казалось справедливым. Они почему-то думали, что создания имеют для него приоритетное значение. И когда он рассказал, что ему важен весь мир целиком, они принялись негодовать. Так продолжалось еще какое-то время. Южный грустил, тосковал и просился на волю, население роптало и требовало уничтожить южного. Жертвы и обряды иссякали, в то время как вера и надежда южного были безграничны. И однажды он понял, что ему необходимо сделать выбор. Только этот выбор оказался очевиден. Он в последний раз взглянул на глубокий кобальт и искристый лазурный, приласкал взглядом изумрудные ожерелья и цветистые геммы. И простился с жрецами, объявив им, что скоро настанет финал. Выждал еще семь циклов, чтобы население подготовилось к окончанию существования, а потом спустил ураган с поводка. Южный радостно взревел, расправил свои величественные медные крылья во всю ширь небосвода и ринулся на волю. Он наблюдал за тем, как гаснут изумрудные цвета, сметенные ураганом, как прекрасные геммы погружаются в океан – уже не лазурный, а охряный, со странной смесью грусти и восторга. Созданный им мир преобразился до неузнаваемости, играя теперь оттенками огня и ржавчины. Он все еще любил эту шкатулку и время от времени в нее заглядывал. Бушующее в ней неистовство меди просилось наружу и трогало душу своей завораживающей яростью. И он все чаще задумывался над тем, что будет, если распахнуть ее нараспашку и даровать возлюбленному детищу окончательную свободу?