Призрак Кальмарского замка

Ирис возмущённо обернулся: — Бадан!!! Но Бадана в танцевальном зале уже не было. — Сквозь стену удрал, — услужливо сообщил король Гелихризум. — Ему, наверное, стыдно. — Стыдно должно быть вам, ваше величество! — воскликнул Ирис и кинулся к двери. — Бадан! Бадан, куда ты подевался? — Мне-то за что? — удивился за его спиной Гелихризум, но Ирис не стал утруждать себя ответом. Как и в тот безумно далёкий день, когда всё началось, он понёсся по замку, но звал не Катальпу, а Бадана, а вокруг помимо старого пыльного барахла попадались ещё и призраки, от которых он на всякий случай отмахивался факелом. Бадана нигде не было. Ирис обежал почти весь нижний этаж, едва не угодил повторно в Каменный Мешок Бастардов, наткнулся на безголового Меконопсиса, ткнул факелом в какую-то синюшную тётку, одетую только в исподнее, и едва увернулся от стайки самых настоящих, не призрачных летучих мышей, а Бадана не нашёл. — Ну где ты? Бадан!.. — чуть не плача позвал Ирис — и понял. Гобелен! Ну конечно же! Куда ещё податься Бадану, если не к портрету возлюбленной? Впрочем, зал с гобеленом тоже пустовал. Ирис поднял факел и рассмотрел мымру повнимательнее, на этот раз заметив не только огромный лоб, но и грустные глаза, загадочную улыбку, будто бы предназначенную только кому-то одному (понятно кому!), и изящный изгиб шеи. Может быть, ради такой и стоит умереть с головой в горшке. — Извините, принцесса, — тихо сказал Ирис и приподнял краешек гобелена. Очутившись по ту сторону тайного хода, он на мгновение разучился дышать: так свеж был воздух. — Будто из загробного мира вернулся, — задумчиво сказал Ирис и вдохнул поглубже, наслаждаясь нотками ночных фиалок и росы. — Понимаешь? — едва слышно спросил Бадан. Он стоял у башенки и смотрел вверх, на лунно-звёздное небо. — Понимаю, — сказал Ирис. — Это лучше покоя. Но почему ты сразу не сказал? — Я не знал, — пожал плечами Бадан. — Я знал, как правильно, и пытался этому следовать. Ирис задумчиво кивнул. Над замком пролетела, хлопая крыльями, какая-то большая птица. Издалека донеслись ругательства дядьки Кочедыжника. — А Цинния… — начал было Ирис. — Я за неё и так спокоен. И я знаю, что она спокойна за меня, — сказал Бадан. Ирис хотел было снова предложить её разбудить — и не стал. Вспомнил грустные глаза и улыбку. Нет, за Циннию, может быть, и стоило умереть, но это Бадан уже сделал. Жить ему лучше самостоятельно. Ирис погладил висящий на груди крестик и буркнул: — Я тоже не хочу, чтобы ты упокаивался. Бадан просиял, но отвечать не стал, и они какое-то время молча смотрели на небо — рядышком, почти соприкасаясь рукавами. — А твои шрамы? — спохватился вдруг Ирис. — Я даже не заметил, пока Меконопсис не хлопнул меня по плечу, — после небольшой паузы ответил Бадан. — Наверное, стоило тебе сразу сказать. Они больше не болят. Затянулись. Не понимаю, как так. — А я понимаю, — сказал Ирис и повторил слова, которые услышал от отца очень давно, когда больно разбил коленку о мостовую и безутешно рыдал: — Всему живому свойственно исцеляться.