Калеб

Несмотря на покой, царящий вокруг, и постепенно одолевающую болезненную усталость, Калеб так и не смог уснуть. Пролежав всю ночь на теплой земле, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь топотом маленьких проворных полевок и едва слышимым гулким рычанием со стороны «звериной» повозки, он с первыми бликами рассвета поднялся и поковылял в повозку к Бохлейлу. Старик ещё крепко спал, подложив под голову какой-то плотный мешок, лишь отдаленно напоминающий подушку, и вряд ли вообще заметил долгое отсутствие своего соседа. Калеб присел на цветастый матрац, служивший ему постелью, и с удивлением заметил, что Бохлейл лежал прямо на полу. У него даже не было одеяла или простого куска ткани, которым можно было укрыться. При этом сам юноша устроился в повозке почти с королевским комфортом. «Интересно, он просто привык к такой бедной жизни или ради меня решил потесниться?» - эта мысль буквально выбила у Калеба почву из-под ног. Получается, абсолютно незнакомые люди не просто заботились о нем, но ещё и терпели значительные лишения из-за его присутствия. Хорошо, что скоро это должно закончиться. Солнце поднималось быстро, и постепенно в маленький лагерь возвращалась жизнь. Снаружи послышались первые шаги, звон цепей, легкое покашливание. Тенями на брезенте отразилась высокая мужская фигура, разбирающая пепел вчерашнего костра. Требовательно заскулили и запищали звери. - Эй, тихо там! Уже иду, не десять же у меня рук, демоны проклятые! – этот звонкий, высокий, но при этом властный мужской голос уже был знаком Калебу. Джебом. Кажется, он был единственным дрессировщиком в труппе и, как выразился вчера Бохлейл, «несчастным упрямцем». Его слово здесь определенно имело вес, повозки, если верить Карлосу, тоже принадлежали ему. А ещё именно Джебом отказался везти Калеба в Эвед и, судя по всему, вообще был не в восторге от присутствия чужака на своей территории. - Да понимаю я, что они засиделись в клетках, Джебом, но что мне с этим сделать? Сам прекрасно знаешь, мы и так сильно задержались. Как только прибудем на место – выпустишь их погулять по арене, - голос Карлоса звучал не раздраженно, а успокаивающе, словно он пытался утихомирить капризного ребенка. - Если бы вы не подбирали всякий сброд по дороге, наверняка ехали бы быстрее. - Прекрати! – эта перепалка явно не была предназначена для ушей Калеба, но он, то ли от любопытства, то ли от страха быть брошенным посреди поля, вслушивался в каждое слово, - Ты прекрасно знаешь, что неправ. Что бы сказал твой отец, услышь он сейчас эти слова? - Ох, и что бы он сказал? Что я всегда таким был? Может, что он всегда знал о моей дьявольской сущности? Или что стоило утопить меня ещё в детстве, пока я не проклял весь род? Давай, догадайся, что бы он сказал, а, Карлос? Я даже любезно подкинул тебе несколько вариантов! На пару бесконечно долгих мгновений наступила гнетущая тишина. Казалось, весь мир вымер от злости, ядом сочившейся из слов юного дрессировщика. - Это что ли Джебом опять шум поднимает? И чего ему неймётся с утра, грешному, а? Сколько раз было сказано, что пустое это всё? – от грубого, истошного крика даже крепко спящий Бохлейл подскочил, с испугу отбросив своей мешок в противоположный угол телеги. - Прости, я совсем не то хотел сказать, - казалось, юный дрессировщик искренне раскаивается и хотел бы забрать так грубо оброненные слова назад, но ведь сказанного не воротишь, или как там говорят. - Я знаю, иди уже, отъезжаем через пятнадцать минут. Надеюсь, к полудню будем на площади, - на этот раз в голосе Карлоса, помимо спокойствия и отеческой назидательности слышались нотки чего-то иного, чего-то, что холодным потоком ветра прошлось по лагерю, вызвав мурашки у каждого, кто стал невольным свидетелем развернувшейся сцены. Сожаление? Чувство вины? Но в чем этот рассудительный, казавшийся надежным мужчина был виноват перед таким взбалмошным юнцом, как Джебом? Что ж, видимо, не только у Калеба здесь были секреты. В загороженный всё той же хлипкой тряпицей проем просунулась маленькая светлая голова и, удостоверившись, что с здесь больше никто не спит, Аника бодро продекламировала: - Скоро выезжаем. Завтрака не будет, потому что Лала проспала, а Джебом снова не в духе, но Карлос обещал в городе купить лепешек с сыром и побольше фруктов - видимо, эту девчушку вообще ничто не могло расстроить, даже утренняя ссора старших не стерла с её личика сияющую улыбку, - Можно я с вами поеду? С Лалой скучно, она постоянно читать заставляет, будто от этого чтения я умнее стану! - Думаешь, я тебя читать не заставлю, а? – с улыбкой произнес Бохлейл. - Да ты ж не увидишь ничего в этих книгах! Там буковки как песчинки маленькие, так ещё и не напечатанные, а чьей-то кривой рукой написанные. Такое вообще нельзя детям давать, иначе ослепнут, не дожив и до пятнадцати! - Ну, я то, может, и не увижу, а Калеб на что нам, а? Он господин образованный, и научить тебя может, - не успел заалевший от смущения Калеб подать голос, как старик сменил притворно серьезный тон на откровенно лукавый и продолжил, - Ладно, бери свои пожитки и залезай. Чей не потеснимся, а, Калеб? Стоило только шаловливой Анике спуститься с подножки телеги и с радостным воплем умчаться прочь за вещами, Бохлейл обернулся к юноше и неожиданно начал оправдываться: - Обычно не так всё у нас, знаешь ведь, а? Обычно мирно, но ведь если Джебом с кем сцепиться - жди беды. Сегодня вон в чем Карлоса упрекать удумал, а, совсем совесть потерял! – тут он резко замолчал, словно вспомнив что-то очень важное, многозначительно поглядел на Калеба и продолжил, сменив тему, - А Лала у нас шутом работает да Анике с её акробатикой помогает. Она раньше, до войны ещё, гувернанткой в семьях богатеньких работала, хорошая она девчонка, да только не повезло ей, вот и катается с нами теперь. Хоть бы приметил её кто, а. Калеб хотел бы спросить, в чем именно бедной Лале так не повезло, но в телегу с грохотом влезла Ника, притащившая с собой значительных размеров холщевый мешок, набитый так, что связывающие его ленты готовы были в любую минуту порваться. - Вы ведь поможете мне выбрать наряд? Сегодня вечером я должна быть не просто красивой, а неотразимой, чтобы все эти городские бездельники дар речи потеряли! - Они и так потеряют, даже если в этом мешке выступать будешь, - Бохлейл явно был недоволен наивным девчачьим желанием выделиться, но противиться не стал, - ладно, показывай, что у тебя там. Телега резко двинулась, привычно покосившись, и Калеб опустил голову на постель. Вслушиваться в детские разговоры у него не было желания, а значит, оставалось смотреть сквозь полупрозрачную занавеску проема на мелькающие пейзажи. Пшеничные поля достаточно быстро сменились узкими прямыми улочками, в столь ранний час печально пустующими. Юноша хотел бы побывать в этих краях снова, уже ни к кому не привязываясь, взять с собой краски, побродить меж убогих хаток, сделать пару деревенских зарисовок. Пожалуй, когда-нибудь он так и поступит. Оказалось, что внешний фермерский круг Граса был небольшим, и маленький караван проехал его достаточно быстро. Калеб даже не заметил, как из бедняцкого крестьянского района они переместились в каменный лабиринт знати, и стали медленно пробираться сквозь суетливую толпу. Юноша замечал, как их повозка то и дело задевала каких-нибудь праздных зевак, слышал приглушенные гулом толпы крики Карлоса и Джебома, призывающие горожан посторониться. Вот только эффекта эти крики, видимо, не имели. - И так каждый год. Как приедем в Грас к Ярмарке, так тут не протолкнуться! Будто праздников никогда не видели, а, бегают куда-то, скупают всё, что под руку попадет, пьют как в последний раз и в драку лезут. Ну что за народ! – Бохлейл прямо на ходу плотнее задернул занавеску входа и с тяжелым вздохом вновь опустился на пол. - У нас никогда таких праздников не было, - эта фраза вылетела у Калеба как-то сама собой, случайно, и оказалась, на удивление, печальнее, чем он предполагал. - Так ты не расстраивайся! Карлос вчера сказал, что тебя ночью к лекарю отведет, значит, останешься на наше выступление! Хочешь, я для тебя самое лучшее место займу, поближе к сладкой кукурузе и шарикам? Там и видно всё хорошо, - Аника явно говорила всё это без злого умысла, но одна её фраза заставила Калеба резко выпустить весь воздух из легких и сильнее вжаться в стенку повозки. «Ночью? Ну нет, это уже слишком! Ни один госпиталь ночью не принимает, и это всем в Йошере известно. Будь ты хоть самым богатым человеком города, ни один лекарь тебе дверь после одиннадцати не откроет. Всё-таки, нужно было бежать», - тревога вернулась к Калебу и стала набатом бить в его виски, заставляя буквально согнуться от резкого приступа головокружения. Юноша решил, что главное сейчас – не подавать виду. Они должны думать, что всё хорошо, что он доверяет им и послушно примет любую помощь. Вот только мысленно он уже со всех ног бежал прочь от проклятой площади, к которой в реальной жизни лишь неумолимо приближался. Многолюдные улочки сменились широкими мощеными площадями, и неугомонная Ника одним быстрым движением руки открыла Калебу вид на деловую часть Граса. Где-то здесь, среди этих крепких, надменных зданий стоял государственный банк, сконструированный его отцом. Этот проект Халим получил, когда Калебу было двенадцать, и, кажется, именно он принес семье Амен почет и славу. Юноша наклонился вперед и, высунув голову из повозки, стал внимательно оглядываться по сторонам, в надежде собственными глазами увидеть то, над чем его отец кропотливо, практически без отдыха трудился целый год. Но кроме серых и ничем не отличающихся друг от друга строений, Калеб ничего не увидел. Даже яркое полуденное солнце не придавало этой части Граса ни капельки жизни. Колеса повозок равномерно стучали о брусчатку, а затем резко скрипнули, и процессия остановилась, как по сигналу. Краем глаза Калеб уловил форменный фиолетовый кафтан жандармерии, отпрянул назад, врезавшись в стоящую позади Нику, и ошарашенно отполз внутрь, желая прямо сейчас испариться, провалиться сквозь землю, растаять, как снежные фигурки с наступлением весны, лишь бы не быть здесь. - Чего там, а? Случилось что? – Бохлейл казался не на шутку взволнованным, он выпустил из рук очередной брусок, на котором уже виднелись очертания лошади, и поднялся на ноги. - Да не, дедуль, просто жандармы опять проверяют, всё как всегда. Сейчас документы вернут и поедем. Уже в следующую секунду повозка вновь тронулась, а забившийся в угол Калеб всё сидел и не мог отдышаться. - Ты чего струсил-то, а? Что документов при себе нет? Так ты не переживай, нас никогда особо не проверяют, мы каждый год здесь на Ярмарке бываем, они, наверное, парой слов с Карлосом перекинулись и отпустили с миром, - только сейчас Калеб заметил, что Бохлейл склонился над ним и все сказанные стариком слова не долетали до ушей маленькой Аники. Он медленно кивнул и немного расслабился. - Приехали! – громоподобный крик Карлоса прервал размышления, а затем и сам мужчина заглянул под тент и с ласковой улыбкой подхватил стоящую в проходе Анику на руки. Девчушка залилась визгливым, дребезжащим смехом и, когда её наконец поставили на ноги, игриво ущипнула Карлоса за бок, сразу же предусмотрительно отскочив в сторону. Бохлейл, к удивлению Калеба, ловко спустился на пустующую площадь, взвалил на спину мешок, принесенной Никой, и, прищурившись, посмотрел прямо на слепящее сентябрьское солнце. - Благостный денек! Помнится, в прошлом году в это время уже проливные дожди шли, не укрыться было. Даже арену впопыхах ставили, а. День и вправду был ясным и жарким. Стоящее в зените осеннее солнце палило нещадно, жгло кожу и раскаляло камни под ногами. На небе не виднелось ни облачка, и воздух, казалось, заволокло зыбким полупрозрачным маревом, словно туманом. Бохлейл отошел от повозки, уже привычно насвистывая мелодию очередной старой крестьянской песни, а вот Карлос уходить явно не собирался. Чарующе улыбнувшись Калебу, он пролез под тент, и сразу направился к деревянному сундуку, всю дорогу стоящему без дела. Только сейчас юноша заметил, что Карлос, помимо всех прочих внешних достоинств отличался ещё и высоким ростом: если Бохлейл и Калеб с легкостью могли выпрямиться во весь рост, и все равно не достали бы до потолка, Карлосу же приходилось немного пригибаться, чтобы не задевать брезент головой. - Вот, возьми, - в протянутых руках Карлос держал превосходно начищенные и зашнурованные ботинки, в которых Калеб без труда узнал те, что он «позаимствовал» у отца, убегая из дома, а также иссиня-черный свитер легкой вязки и летние брюки - Виктор постарался привести их в порядок. К сожалению, кое-где кожа содрана, но тут уж ничего не сделаешь. А одежду мы твою на тряпки пустили, она изодранная вся была и грязная настолько, что отстирать уже невозможно. На тебе сейчас вещи Джеба, и это тоже он отдал, переоденься после дороги. Калеб резко посмотрел на свою одежду и обнаружил, что всё это время действительно носил не свои вещи, только почему-то совсем этого не замечал. Разволновавшись от внезапного открытия, он сперва не нашел, что сказать, и после недолгой паузы выпалил: - Спасибо, - юноша сам чувствовал, как горит от стыда его лицо, а ладони начинают потеть, - Правда, спасибо большое. - Не стоит благодарности, - Карлос смотрел обезоруживающе, прямо в глаза, проникая к самой душе и будто заставляя вывернуть её наизнанку, - Я вообще вот что сказать хотел! У нас выступление начинается в шесть, закончим мы около восьми, может, немного позже. С учетом уборки и проверки реквизита я буду свободен к одиннадцати. Как раз в это время начинает прием один мой хороший знакомый. Денег он не берет, на этот счет не переживай. Дом его находится недалеко от центра, но в одиночку найти будет проблематично. Поэтому давай поступим вот как: ровно в одиннадцать я буду ждать тебя у Ярморочных ворот, пойдем вместе. Ну а пока ты можешь посидеть здесь, или прогуляться по площади. По моему скромному мнению, взаперти ты засиделся, так что вылезай. «Ох, ты даже не представляешь, как я засиделся взаперти», - неожиданно ожесточенно подумал Калеб, а вслух спросил: - Почему твой хороший знакомый нарушает закон и ведет прием по ночам? – по задумке юноши прозвучать это должно было устрашающе, но получилось как-то даже жалко. Карлос, не сводя глаз со смущенного мальчишеского лица, вновь игриво улыбнулся. Калеб подумал, что сейчас он уйдет от ответа или выставит мальчишку полным дураком, но вместо этого мужчина вдруг стал серьезным, прислонился корпусом к деревянной стойке и, всматриваясь в пустоту, резким, властным тоном произнес: - Каждый из нас искупает грехи так, как умеет. Бурак днем в городском госпитале работает, а по ночам принимает тех, кто платить за лечение не может – бедняков, бывших заключенных, вероотступников, всех, кто приходит. И будь это по меркам закона хоть самым страшным преступлением, ни один из нас никогда не посмеет на него донести. Ты тоже не посмеешь. Не зная, как ответить, Калеб смог только ошарашенно кивнуть. Он внимательно смотрел на прореженное легкими, мелкими морщинками красивое лицо напротив и отчаянно желал угадать мысли Карлоса, но видел лишь печаль и тупую, давнюю боль в пустом взгляде. Ещё никогда ему так сильно не хотелось заглянуть в чье-то прошлое, узнать, какой дорогой прошел этот статный, всегда сдержанный мужчина. Сейчас Калеб наверняка знал лишь то, что Карлос был хорошо образован и наверняка хотя бы пару лет учился на врача. Наверное, именно там он и познакомился с названным Бураком. Но что связывало этих двоих? И если ночной врач замаливает свои грехи, то насколько грешен сам Карлос? На площади постепенно становилось шумно. Было слышно, как разные люди радушно приветствуют друг друга, как сколачивают ларьки торговцы, как жандармы прикрикивают на любопытных детей, явившихся поглядеть на предпраздничную суету. В воздухе витал приторный аромат раскладываемых на прилавках сладостей и пресный запах пыли, сметаемой с камней городскими рабочими. В повозке же висела напряженная тишина, натянутая, как стрела, в любой момент готовая сорваться. Первым молчание прервал Карлос. Он встрепенулся, как будто только отошел от долгого, слишком реалистичного сна и, вернув привычную улыбку спросил, будто ничего не произошло: - Пообедаешь с нами? Виктор пошел за лепешками, скоро должен вернуться. - Да, спасибо, если честно, я ужасно голоден, - хотелось как-то разрядить обстановку, сбавить душившее напряжение, поэтому юноша натянуто улыбнулся в ответ и постарался не отводить взгляд, как делал в любых неловких ситуациях, а посмотреть Карлосу прямо в глаза, показать, что он доверяет, что не предаст их доверия. - Хорошо, тогда мы ждем тебя. С этими словами мужчина покинул повозку, и Калеб, быстро сменив одежду и натянув грубые ботинки, выскочил за ним. Как оказалось, бродячие артисты не особо заморачивались над сервировкой стола. Неуклюже приземлившись на землю, Калеб сразу зацепился взглядом за край толстого красного покрывала, расстеленного прямо на брусчатке. Неуверенно посмотрев в сторону яркого полотна, юноша обнаружил, что это и был импровизированный стол. Посреди покрывала стояло несколько резных деревянных блюд, на которых лежали невероятно ароматные, по-видимому, недавно испеченные лепешки. Вокруг стояли бумажные стаканчики с ягодами и сезонными абрикосами, а также миска с красными яблоками. По краю покрывала, оживленно беседуя, сидели все члены труппы. Калеб сразу приметил сидящего чуть обособленно Карлоса и двинулся было к нему, но пустующее место, на которое так рассчитывал юноша, тут же оказалось занято. На него приземлился, согнув ноги в коленях, молодой человек, на вид не старше Калеба. Его длинные вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы были собраны в тугой хвост на затылке и перевязаны умело расписанной шелковой лентой. Когда же он повернул голову, взору Калеба предстало лицо, будто вырезанное из камня: острые, грубые черты, высокий лоб, квадратный выдвинутый подбородок и длинный крупный нос делали его почти карикатурным, но этого юношу явно нельзя было назвать уродливым. Он был изумителен в своей неординарности. Прямой взгляд миндальных глаз был решительным, беспощадным, но они будто светились изнутри, и их темный кофейный цвет казался согревающим, ласковым как первые весенние лучи солнца. Тонкие напряженные губы нежного персикового оттенка притягивали внимание и в сочетании с легким розоватым румянцем на загорелой коже придавали незнакомцу почти детский, наивный вид. Юноша цеплял Калеба так, как это удавалось Карлосу, но противоречие холодной строгости и явной согревающей мягкости так бросалось в глаза, что лицо его казалось загадкой, которую непременно хотелось разгадать. И сейчас эта загадка буквально испепеляла Калеба взглядом, пронизанным ненавистью. Юноша чувствовал себя загнанным в угол. Но, видимо, никто, кроме Калеба не посчитал такое внимание чем-то странным или неуместным. - Присаживайся, Калеб, не стесняйся, - слегка полная девушка лет тридцати мягко улыбнулась и указала на свободное место рядом с собой. - Возьми побольше черники, пока Карлос всё не слопал! А то как обычно никому не достанется! – Ника умудрилась засунуть в рот целую лепешку и приличный кусок козьего сыра, отчего слова её смешивались и путались, оставаясь едва различимыми за жадным чавканьем. - Ты прожуй сначала, а, потом советы раздавай, - на терпеливое замечание Бохлейла девчонка лишь заливисто расхохоталась и схватила новую порцию сыра. Калеб присел на свободное место, но никак не мог отделаться от липкого ощущения, оставленного взглядом таинственного молодого человека. - Мы ещё не знакомы, меня зовут Лала, это – Джебом, о нем ты, скорее всего, уже слышал, - соседка по столу кивнула в сторону человеческой статуи, - а вон тот молодой человек – Виктор. Он у нас что-то вроде помощника – продает сладкую вату, фотографии делает… - Ему не интересно, - высокий, явно враждебный голос прорезал пространство и ударился о Калеба острой иглой. - Джеб, прекрати. Давай поедим хотя бы спокойно. Есть совершенно расхотелось и Калеб, для вида взяв кусок сыра и пару абрикосов, решил получше изучить новых знакомых. Сидящая рядом с ним Лала оказалась вполне миловидной девушкой. Её волосы были собраны в гладкий пучок практически на макушке, а на лице уже красовался яркий макияж. Кожа была выбелена пудрой, бровей совсем не было видно, а губы девушка подвела так, что они казались маленьким розовым бутоном. Лала с наслаждением ела сыр и ягоды, вот только не брала их руками, как делали остальные, а цепляла маленькими деревянными палочками. Сидела девушка идеально ровно, подогнув ноги по себя, и смотрела исключительно на еду. Её манеры легко выдавали знатное происхождение, а потому присутствие Лалы в столь странной компании бродячих циркачей казалось настоящим безумием. Ещё одним открытием для Калеба оказался некий Виктор, не проронивший за время трапезы ни единого слова. Мальчишка беззвучно улыбался в ответ на шутки, безмятежно смотрел по сторонам, но так ни с кем и не заговорил. Может, ему здесь не нравится, вот он и отстраняется ото всех, в тайне мечтая уйти к лучшей жизни? «Определенно, так и есть», - решил Калеб. Виктор выглядел совсем ещё юнцом, старше Ники, конечно, но, опираясь на внешние данные, ему сложно было дать больше тринадцати. Одет мальчик был просто, в отличие от того же Джебома, который вырядился, кажется, вот все свои шелка. На Викторе же был простой льняной костюм из жилета из свободных брюк цвета ночного неба. Мальчик казался бесхитростным и обладал обезоруживающим обаянием. Пожалуй, он и Ника были единственными в этой пестрой компании, к кому у Калеба не возникало вопросов – мало что ли таких беспризорников прибиваются к бродягам? - Можешь остаться на наше выступление, а? – как бы между делом предложил Бохлейл. - Вам нужна будет помощь? - Нет, что ты, мы сами прекрасно справляемся. Я так предложил, чтобы ты не скучал. - Да я, если честно, хотел бы прогуляться, посмотреть город. Я нигде, кроме Севера не был, да и когда ещё выберусь в следующий раз. Глухо усмехнувшись, старик промурлыкал: - Давай только в следующий раз не такой ценой. Мы, вроде, к Эведу больше не собираемся, кто ж тебя спасать будет, а? Калеб осторожно бросил взгляд в сторону Карлоса. Ему было стыдно за себя: за сегодняшнюю грубость, за то, что вот так свалился на голову этим людям. Он ожидал увидеть в глазах мужчины осуждение, пренебрежение, возможно, злость, но увидел лишь беспокойство. Карлос молчал во время еды, игнорировал любые вопросы и, несмотря на обычную внешнюю сдержанность, казался уставшим и растерянным. Он молча поднялся и ушел. - Что это с ним, а, Виктор? – бесшумно подошедший мальчишка в ответ лишь покачал головой, а Бохлейл продолжил, - Наверное, опять войну вспомнил. Когда восстание началось, он ведь совсем ещё мальчишкой был, только второй год в академии кончил, а их уже призвали. Врачей тогда нехватка была, а, вот они и хватали всех, кто худо-бедно может бинты мотать. Раньше ведь такой улыбчивый мальчонка был, шумный, как Ника, на месте совсем усидеть не мог, постоянно несло его куда-то, сам в школу решил зачислиться, сам в академию пошел, ещё и родителям с хозяйством помогал. Он вообще всем помогал, а. А как вернулся, так будто пустой совсем. Черт бы их всех побрал, этих служителей! Столько судеб поломанных. Сказанные Бохлейлом слова, горечь в его голосе, пустой взгляд изумрудных глаз Карлоса, говорившего об искуплении… Калебу хотелось разрыдаться. Прямо здесь, прямо сейчас, свернуться калачиком и выплакать всё, что копилось внутри последний месяц. Но ещё сильнее ему хотелось признаться. Встать посреди этой площади и закричать, что это он, он виноват во всех бедах этих людей. Это его семья лишила их будущего, лишила родных, лишила нормальной жизни и всех возможностей. Карлос говорил об искуплении, но как искупить вину за смерть миллионов людей? Что он должен сделать, чтобы унять их боль? В эту минуту Калеб сам был готов принести себя в жертву, но только не кровавому Богу, в которого так веровали его родители, а этим несчастным людям, у которых отняли всё, ничего не дав взамен. Он готов был подойти к Карлосу, вручить ему нож и позволить выместить всю обиду, всю ненависть на себе. «Он даже не осознает, кого спас собственными руками. Если бы только он знал, никогда бы даже не прикоснулся ко мне», - мысли в голове доставляли практически ощутимую физическую боль, ещё никогда прежде Калеб не думал, насколько ничтожным на самом деле был. Все эти годы юноша жил в достатке, он ни в чем не нуждался, имел возможность нанимать лучших учителей, носить дорогие костюмы, он жил бездумно и мечтал лишь о том, как окончит школу, затем академию, женится на Астинэ, найдет работу реставратора в Йене, покинет север, создаст большую, крепкую семью. Да, он жил в обмане, всем его фантазиям не суждено было сбыться, ведь с рождения Калебу был уготован другой путь, но у таких как Карлос не было даже возможности мечтать. С поля боя не возвращались прежними, война пережевывала людей, переваривала и выбрасывала назад сломанных, лишенных всяких надежд тряпичных кукол. И семья Калеба была одной из главных частей этой человеческой мясорубки. Пока они отсиживались в огромном особняке в горах, по их воле, с их немого согласия, на равнинах гибли люди. В последний месяц Калеб часто думал о том, что было бы, узнай он о сущности своей семьи раньше. И чем глубже юноша погружался в раздумья, тем четче осознавал, что ничего бы не изменилось. Он был такой же пешкой в их игре, как и все остальные. Но вместе с тем Калеб понимал, что он – часть семьи. В нем течет их кровь. А что, если в глубине души он такой же, как они? «Осудил бы я их, решился бы бросить все и бежать в никуда, если бы был рожден не жертвой, а господином?» - вот что пугало Калеба до дрожи. Почему кто-то должен поверить, что рожденный чудовищами сам чудовищем не является? Война началась, когда Калебу было шесть. В центральный храм Арона в Йене ворвались вооруженные люди в традиционных обрядовых одеждах служителей и поставили всех на колени. Они заперли двери, отыскали в толпе незаконно рожденную сестру Государя и зарезали бедную девушку у всех на глазах. И пока из её перерезанного горла ещё сочилась теплая кровь, оккультисты предрекли смерть всем неверным и подожги храм, где помимо них находилось ещё несколько сотен горожан. Люди в порыве отчаяния пытались выломать массивные деревянные двери, разбить витражи, найти хоть какой-то выход, но выбраться удалось лишь единицам. Впоследствии тот день нарекли кровавой субботой. Правитель, как оказалось, совсем не ожидал, что молчавшие столько лет оккультисты нанесут новый удар. С момента последних столкновений прошло более пятнадцати лет, и никто не был готов к тому, что всё это время враги готовили новый, более продуманный и сильный удар. Очевидно, правительство экстренно мобилизовало все силы и направила их на борьбу со служителями, ожидая покончить с этим недоразумением за пару дней. Но противник оказался уже совсем не той маленькой разрозненной группой фанатиков, какой был когда-то давно. Сейчас возможности служителей Энму казались почти безграничными. У них имелось любое высококлассное оружие, хорошие стратеги, образованные военные, а главное, толпы людей, готовых встретить смерть за возможность вечной жизни. Именно последний аспект делал армию служителей страшной, сметающей всё на своём пути силой. Естественно, оккультисты смогли не просто отразить удар, а буквально заставили правительственную армию бежать, оставляя свои северные укрепления. Сразу на третий день Священной войны оккупанты заняли скалистый округ и все приближенные территории востока, завладев хоть и достаточно отдаленным от столицы, но всё же выходом к морю. Численность культа служителей Бога Энму и так была немаленькой, но благодаря грамотной пропаганде разрослась до таких масштабов, что в каждом городе образовался собственный штаб, отвечающий за координацию вооруженных сил. Восстание против существующей власти с её давно устаревшей, по их мнению, верой в доброго и всепрощающего Бога было тщательно спланировано. Служители постепенно вербовали людей на свою сторону, наращивая численную мощь и увеличивая количество материальных ресурсов за счет пожертвований новоизбранных служителей. В отличие от правительственных сил, оккультисты были готовы к масштабной и затяжной войне. Они рассчитывали в тяжелых, кровавых боях выбить себе победу, измотав противника до такой степени, что он не в силах будет подняться вновь. Но по итогу всё разрешилось совсем иначе. Через полгода активных сражений, когда войска оккультистов вплотную подошли к Йену, Государь отдал приказ призывать на службу всех мужчин от шестнадцати до пятидесяти лет. Особенно ценились в армии молодые люди, окончившие хотя бы несколько курсов базового академического образования в технических науках и, конечно, врачи. Они попали под раздачу первыми и побывали в таких условиях, какие не могли присниться нормальному человеку даже в кошмарах. Как итог, силы служителей удалось отодвинуть дальше от Йена. Эта маленькая по масштабу, но великая по значимости победа придала сил всем городам, оказавшимся во власти сектантов. Грас, Кантония, Солеи и другие крупные центры Йошеры поддержали Государя и сформировали отряды, оттеснившие оккупантов ближе к Северу. Спустя два года основные ресурсы служителей удалось сконцентрировать в одной маленькой области близ скалистого округа, и правительство Йошеры решило нанести последний и решающий удар, не позволив культу уйти в горы, где вести войну было бы в разы сложнее. Говорят, та битва была поистине страшной и привела к огромному числу жертв с обеих сторон. Но в итоге, силы культа были разбиты. Правительство арестовало и отправило в Стоункрон более сорока основных лиц, управляющих культом, остальным же выявленным служителям была поставлена так называемая черная метка. Прямо на щеке, раскаленной печатью им выжигали Солнце – основной символ Энму. Такие люди не могли более вести нормальную социальную жизнь. Даже если они раскаивались в содеянном или попали под влияние культа совершенно случайно, благодаря стараниям талантливого вербовщика. Многие служители действительно не в полной мере осознавали, что творили, куда и зачем шли. В культе практиковалась общность, полная подконтрольность и изоляция от внешнего мира. Большая часть сторонников секты была завербована близкими людьми – родственниками или друзьями – всё проворачивалось так аккуратно, что люди сами не замечали как начинали работать на благо культа, а затем в один день просыпались совершенно иными людьми и жаждали крови неверных. Все свои жестокие и аморальные поступки они прикрывали политическим и религиозным манифестом, не понимая, что на самом деле являлись просто оружием в руках жаждущих власти. Одним из этих жаждущих был Иавал Амен – дед Калеба. Благодаря его власти всей семье Амен удавалось в столь страшное время спокойно жить, даже не думая о близости войны. Для маленького Калеба с началом антиправительственного восстания ничего не изменилось: кровавая суббота для него не имела значения, как и внезапный арест соседа – Крога Мюллера – хорошего друга дедушки. Этот пузатый, вечно лохматый мужчина с тяжелым взглядом всегда казался Калебу странным, и когда за ним пришли жандармы, мальчик лишь пожал плечами, будто признавая неизбежность такого события. Если в Эведе и водились преступники, по мнению восьмилетнего Калеба Амена, господин Мюллер лучше всего подходил на эту роль. Иавалу же удалось избежать наказания за свои деяния благодаря десятилетиями формировавшейся внутри секты иерархии. Лидер был неприкосновенен, он никогда не ошибался. Члены культа верили, что если они и проиграли сейчас, значит, так было нужно. Они верили в силу Иавала и рода Амен и готовы были подставить себя, лишь бы спасти своего «проводника». Такая структура культа и слепая вера в могущество лидера позволили Иавалу не просто избежать наказания, а прославить своё имя на всю страну, став одним из доверенных лиц Государя на Севере. Для семьи Амен, как и для большинства северян после войны ничего не поменялось. Жители скалистого округа не были призваны в армию, так как в основном работали на шахтах, обеспечивая страну топливом, драгоценными камнями и строительными материалами. Скалистый округ не затронули битвы, жители Эведа и окружавших его деревень не тратили время на бессмысленные обсуждения политической ситуации и, в целом, всё шло ровно так, как и до восстания. Только спустя несколько лет из школьного курса истории Калеб узнал, насколько иначе всё обстояло на равнинах. И вот сейчас они, люди, лишившиеся семьи и крова над головой, делили хлеб с ним, мальчиком из семьи убийц. У Калеба больше не было сил оставаться здесь, но как только он поднялся, решительно желая уйти и больше никогда не попадаться на глаза своим чудесным спасителям, знакомый резкий голос окликнул его: - Калеб! Ты помнишь? В одиннадцать. Я буду ждать тебя. Сердце зашлось в бешеном танце, норовя выпрыгнуть из груди, в ушах звенело, как в первые секунды после падения со скалы, но, повинуясь какому-то странному порыву, юноша обернулся, и одного взгляда на сияющего в солнечных лучах Карлоса хватило ему, чтобы изменить свое решение. Он не может уйти. Не сейчас. Калеб просто не может вот так сбежать, не рассказав хотя бы Карлосу о том, кем на самом деле является. - Да, центральные ворота, я помню, - почти беззвучно выдавил из себя юноша. Карлос сделал шаг вперед. - С тобой всё в порядке? Может, останешься? - Нет, нет, я пойду… Просто задумался. И, желая избежать дальнейших расспросов, Калеб быстрым шагом направился к выходу с площади. «Я признаюсь ему вечером. Я всё расскажу. Просто не сейчас, не могу же я сорвать им выступления, просто выкрикнув, что меня зовут Калеб Амен. Они же ничего не поймут, они ничего не знают!». Ноги сами несли Калеба вдоль широких улиц, между серых даже в свете яркого солнца зданий государственных служб. Он почти бежал, хотя кости всё ещё ломило, а мышцы постанывали при каждом резком движении. Изначально юноша планировал найти здание суда, но теперь просто летел непонятно куда, приковывая недоуменные взгляды прохожих и вызывая осторожные смешки за спиной. Он выглядел как потерянный птенец, и явно не был похож на семнадцатилетнего юношу из именитой семьи. Что ж, наверное, оно и к лучшему. Он ведь так хотел затеряться в толпе. Ведомый своими мыслями, Калеб не заметил, как оказался в жилой части Граса. Он резко остановился и понял, что ели будет так бежать, привлечет к себе излишнее внимание. Ему нужно было спокойствие, нужно было подумать и понять, как грамотно рассказать всё Карлосу, как за несколько минут объяснить то, что происходило на протяжении многих лет. Вот только Калеб и сам только недавно узнал эту правду о себе и своих родных. Но это не снимает с него ответственности. Мальчишка чувствовал себя виноватым за всё, что произошло много лет назад, за всё, что происходило до сих пор. Он был далеко не последним звеном этой страшной цепи, окутывающей Йошеру ядовитой змеей. Но он прервет эту цепь. Он сделает всё, чтобы змея не посмела поднять головы. Логично было бы пойти прямиком в жандармерию, но юноша понимал, что в таком случае пострадают ни в чем неповинные Хлоя и Кристине. Сестры, так же как и он сам, ни о чем не знали, они не были виноваты, но разве это будет кого-то волновать? Именно поэтому его план состоял в том, чтобы объяснить всё Карлосу и найти способ спасти девушек. Карлос сможет помочь. Он сможет понять. Юноша сбавил шаг и стал всматриваться в узкие петляющие улочки. Лавки, аптеки, закоулки с разными любопытными безделушками, питейные заведения – казалось, в Грасе всего было в избытке. Даже людей. Контингент в городе был пестрый: от благородных семей, медленно вышагивающих по улицам в окружении толпы слуг, до оборванных детишек, вылезающих, словно крысы, из подвалов обветшалых домов. Но чаще всего встречались простые мужики и ничем не выделяющиеся женщины, пахнущие морем, специями, уксусом и густым, тягучим ароматам одеколона. Медленно двигаясь по улицам, Калеб засматривался буквально на всё, что попадалось ему на глаза. Здесь было не так, как на севере. Он вспоминал тишину гор, разлитый в воздухе легкий аромат прохлады и редких цветов, приглушенные звуки горных рек и тихие, безвкусные голоса северян. Всё это было ему родным, привычным. Холод, камни, бесконечные ливни, прочный, созданный самой природой вековой порядок – Калеб рос в этом. В Грасе же правил хаос. Отовсюду доносились крики зазывал, ругань и громкий смех. Дома здесь, как и почти во всех крупных городах Йошеры были построены из камня, но камень этот был иным. Он был теплым, в нем как будто не было характера, не было той закалки и мощи, что должны были удерживать строения от разрушения. Впервые прикоснувшись рукой к стене ближайшего здания, Калеб на миг испугался, что такой горячий камень сейчас расплавиться и потечет от одного его прикосновения. Вокруг словно был другой мир, и это поражало, обезоруживало. Медленно начинало смеркаться. Загорались уличные факелы, праздно гуляющих становилось всё меньше, а издалека впервые послышались звенящие, ликующие, волшебные мелодии Ярмарки. Может, и стоило остаться там, на площади, но идея увидеть город, узнать хоть немного про повадки и быт его жителей казалось такой заманчивой идеей, что Калеб ни чуть не жалел о своем уходе. Даже если сегодняшний день будет последним в его жизни, он увидит хотя бы маленькую частичку этого необъятного мира. Внезапно Калеб наткнулся на толпу уже изрядно выпивших мужчин, которые, судя по разговорам, хотели продолжить вечер в «одном очень интересном заведении», и медленно направился следом за ними, шагая чуть в отдалении. Интересным заведением оказалась обычная пивнушка, с деревянными столами и старыми, замасленными картинками, развешанными по стенам. Маленький зал был набит битком, так что миниатюрного в сравнении с другими посетителями Калеба никто не заметил. Устроившись в дальнем углу, напрочь лишенном освещения, юноша стал вслушиваться в разговоры окружавших его людей. В основном это были мужчины, гости из разных городов, приехавшие на Ярморочную неделю, и немного местных жителей. В целом, никто не обсуждал ничего необычного, говорили в основном о закусках и вине, о делах, торговле и семье. Но вдруг острый слух Калеба выхватил в общем гуле голосов то, что показалось ему как минимум заманчивым. - Да кто их знает, шайтанов! Я тебе говорю, она когда с этим парнем связалась, так и стала всю эту чушь нести, а раньше нормальная девка была! А тут заявилась домой среди ночи, в длинном красном кафтане да и говорит мол, уезжает она, замуж выходит и уезжает с ним, представляешь! Ну мать её за ноги и схватила и как закричит, а эта дура вырывается, визжит так, что соседи из домов выскочили. Ну батя и ударил её разок, чтоб в чувства пришла, за волосы оттаскал и к кровати привязал, чтоб неповадно было. Мы всей деревней собрались, пошли к её «интеллигенту», а его и след простыл, будто и не было вовсе, ты веришь? Ну а Ксеня через пару дней отошла и сама не помнит, что с ней было. Рыдала, головой о землю билась, жалко то её как… - А отец с матерью что, не поверили? - Да кто ж не поверит, все же знают, откуда эти черти берутся. Только вот непонятно, как они такую умную девку обдурить смогли. Ксюха наша, она же никогда никому не верила, всегда совета спрашивала, а тут раз и с первым встречным бежать собралась. - Так и ничего удивительного, у таких всегда всё продумано. Сам посуди, прикинулся аристократом, писателем, выглядит с иголочки, говорит грамотно, а не как мы с тобой. Да какая же девчонка на такого не клюнет? Я б и сам клюнул… - дружный гогот ураганом пронесся по залу, а говоривший парнишка тем временем продолжил, - Чего смеетесь, а? Ну вот правда, кто ж лучшей жизни не хочет? Все мы на сказках выросли. Только вишь как выходит на деле то: не всяк, кто обнимает, добра желает. «Зло никогда не выглядит как зло», - отцовское наставление ярким пятном всплыло в голове Калеба. Калеб, как и все посетители этого обшарпанного заведения, прекрасно понимал, кто обманул бедную девушку. Это была частая практика служителей – приезжать в захолустные деревеньки, отыскивать приятных, скромных и вежливых молодых людей и заманивать их в свои сети. Только в одном говоривший ошибался – никто никем не прикидывался. Служители действительно в общей массе были образованными и знатными людьми, многие из них состояли на государственной службе и имели настолько чистую репутацию, что усомниться в их порядочности было бы просто глупо. Особенно это касалось вербовщиков – доверять поиск новых членов культа и выбор жертвы кому попало бы не стали. Таки люди были склизкими, словно черви, и могли найти выход буквально из любой ситуации. Обычно жертвы уходили открыто, с согласия родителей, особенно это касалось девушек. Любой отец мечтает видеть рядом со своей ненаглядной дочуркой образованного, нарядного господина с хорошей родословной. В таком случае свадьбу играли пышную, гуляли всей деревней, знакомились с «родственниками» жениха, и тем же вечером отправляли счастливую невесту в новый дом. Первое время всё шло хорошо, письма приходили исправно, только вот в гости никак молодые не могли приехать, да у себя не принимали, ибо хлопот много после свадьбы. А через полгода ещё недавно здоровая и крепкая девушка вдруг умирала. иногда от несчастного случая, иногда от болезни. Когда же до родных бедняжки доходили трагичные вести, было поздно даже ехать на похороны. Случай Ксении, если так уж подумать, был вовсе не печальный, а, скорее, удачный. Таким как она, чьи родители не купились на благородный образ суженного, были единицы. С мужчинами дела обстояли сложнее. Из дома они уезжали редко, часто оставаясь в родных краях и перенимая семейное дело. Но и к ним вербовщики смогли найти. Втираясь в доверие к их семье и друзьям, они постепенно входили в близкий круг жертв, а затем делали заманчивое деловое предложение. Любой крестьянский парнишка, выросший в скромном достатке, мечтал обзавестись капиталом и помочь семье. Естественно, предложение такого честного, совершенно обычного на вид хорошего знакомого с радостью принималось и молодые люди, с нескрываемым оптимизмом уезжали навстречу маячившему вдалеке светлому будущему. И не возвращались. Да, вот так просто терялись. И как бы ни старались взволнованные родственники, ни своего драгоценного сына, ни его спутника, так и не находили. В целом, найти жертву для обряда было в разы проще, чем привлечь новых служителей. Хотя и этот процесс со временем удалось ускорить, и, конечно, не без участия Иавала Амена. Именно он стал тем, кто предложил завербовать парочку пасторов традиционной церкви, чтобы затем превратить их в грамотных мессий. Пасторы были тонкими знатоками человеческих душ и мыслей, а значит, могли нащупать и поддеть самые болезненные раны в человеческих судьбах, направив их разум в нужное культу русло. Чаще новые служители набирались из знатных родов, ведь чем влиятельнее была семья, тем большими возможностями и ресурсами она обладала. Именно такие люди должны были быть главной опорой секты, иначе власть было не захватить. Калеб помотал головой, отгоняя безрадостные, лихорадочные мысли. Он обернулся к окну, и увидел, что недавно начавшие сгущаться сумерки уже почти окутали город. Юноша в панике отыскал часы и удивлённо вскинул брови. «Уже десять! Сколько же я сижу здесь», - резко вскочив с места, он привлек внимание почти всех посетителей, но Калебу, казалось, было всё равно. Распахнувшаяся с пронзительным скрипом дверь выпустила юношу на людную улицу. Грас никогда не спал. Сейчас город был заполнен приезжими, но даже вне праздничной суматохи, он жил полной, яркой жизнью, просто с наступлением темноты ритм этой жизни менялся, становился более развязным. Калеба окутал неестественно жаркий, густой воздух, и, глядя невидящими глазами на трепещущий огонь настенных факелов, юноша почему-то вспомнил о северных шахтах. Он был там всего один раз, напросился с Аршатом разгребать завал, только вот помочь толком не смог, тупо стоял в углу, иногда поднося лопаты, веревки и кирки. Калеб беспредельно скучал по Эведу. Там не было этих толп, не было вопросов, не было постоянных напоминаний о преступлениях его семьи, здесь же только об этом, казалось, и говорили. Неужели, пытаясь бежать от судьбы, он в действительности только приблизился к ней? Судя по тому, что он собирался сделать, так и было. Карлос. Он будет ждать его, и Калеб придет, он расскажет ему, потому что обязан рассказать. Юноша сорвался с места и под нечленораздельные ругательства в свой адрес начал пробираться сквозь безликую, плотную толпу. Он чувствовал терпкий аромат сладостей и дразнящий запах вина, витающий между прохожими, и хотел бы погрузиться в общий манящий дурман, но вместо этого лишь ускорил бег. Служебная часть Граса, как и ожидалось, оказалась пуста, и юноша за несколько минут промчался по её звонким камням на встречу человеку, которому он лично доверил свою судьбу. По мере приближения к Ярморочной площади, оглушающие звуки жизнерадостных песен, пронзительного смеха и неразборчивых восклицаний становились всё более явными, а как только взору Калеба открылся вид на главные ворота, он увидел его. Яркие, блестящие в свете огней волосы были забраны в тугой хвост на затылке. Уже привычные белые льняные брюки сменились на строгие черные штаны из какой-то невероятно красивой, переливающейся, плотной ткани, которая, на скромный взгляд Калеба, должна была стоить целое состояние. Вместо легкой майки на Карлосе была рубашка цвета жемчуга с накинутым сверху шоколадным жилетом крупной вязки. И самым необычным элементом образа оказались массивные серебряные украшения: серьги и кольца без единого камня, выглядевшие как произведение искусства. В руках мужчина держал огромный шар сладкой ваты нежно-розового цвета. Он смотрел куда-то в сторону и совсем не замечал немигающего, оценивающего взгляда, направленного прямо на него. Калеб не помнил, сколько стоял так, думая о том, как сильно ему не хватает родных кистей и красок, хотя даже будь они у него, написать Карлоса было бы невозможно. Да, он бы просто не подобрал таких оттенков, не смог бы передать всё то, что таил в себе этот мужчина. Но вот Карлос обернулся, расплылся в улыбке и поднял руку в приветственном жесте. Быстрым шагом он пошел к юноше, вручил ему угощение и с энтузиазмом спросил: - Ну что, идем? Калеб одернул себя, отвел взгляд от злосчастных сережек, разбросанных по ушам, и, посмотрев себе под ноги, уверенно кивнул. - Нам сейчас прямо, а как только войдем в жилые районы, повернем сразу налево. Ешь вату, она немного приторная, но разве не в этом вся прелесть? Зря ты не остался на Ярмарке. В этом году глава Граса переплюнул сам себя. Здесь всегда очень красиво, конечно, лучшие музыканты, лучшие артисты, только самые редкие товары и исключительно вкусная еда, сюда не так просто попасть, знаешь ли. Но сегодня масштаб особенно поражает. Представляешь, нам даже дали центральное место на площади. Арена от входа была не видна, но, поверь, смотрелась она среди всего великолепия, просто изумительно. Правда, её бы подкрасить, мы пару месяцев назад пытались, но она опять выцвела, может, краски не те. Эй, Калеб…Ты меня слышишь вообще? А Калеб и правда не слышал. Он понимал, что должен сказать всё сейчас, а не тратить впустую время Карлоса. Он не имел права на его помощь, на его доброту, он не должен был сейчас идти к его другу за помощью, он даже смотреть на него не имел права. Но вот только слова упрямо не желали появляться на свет. Он пытался начать диалог, хотел было остановиться, дернуть провожатого за гладко выглаженный рукав рубашки, и выкрикнуть страшное признание, но потом вновь смотрел в эти полные воодушевления вперемешку с явной усталостью глаза, под которыми пролегли ярко фиолетовые синяки, и не мог выдавить из себя ни звука. Карлос остановился первым. - Если ты плохо себя чувствуешь, скажи сейчас. Идти ещё далековато. Калеб? – теплые ладони бережно приподнимают опущенную голову, и юношеское сердце вмиг наполняется теплотой. Так делал отец. Всегда, когда желал успокоить, Халим осторожно, обеими ладонями обхватывал лицо, заставляя детей посмотреть на себя. Дальше обычно начинались утешения, глупые шутки и детская щекотка, и все проблемы рассеивались, будто их и не было. - Я должен сказать… - неуверенно, запинаясь, но он действительно должен сказать. Он бы не стал врать отцу, по крайней мере тому отцу, которого знал большую часть своей жизни, и Карлосу тоже не будет врать. Он был слишком похож на Халима, на чрезмерно опекающего, заботливого, смешного, вечно чем-то увлеченного, любящего Халима Мгновения молчания превращались в голове Калеба в годы тягостного ожидания. Наверное, он должен был просто продолжить говорить, но не мог. - Я понял. Давай покажу кое-что, - с этими словами мужчина резко развернулся на месте и юркнул в узкий темный закоулок между двумя типично бесцветными зданиями. Калеб молча поплелся за ним, готовясь к неизбежному. - Аккуратно, стой! Здесь лестница, видишь? Давай ты первый, а я за тобой, если что подстрахую. «Он что, серьезно собирается туда лезть? Здесь же этажа три. Что ж, видимо, с этой крыши меня и скинут», - с этой мыслью Калеб медленно, нащупывая в темноте каждую холодную перекладину шаткой лестницы, стал забираться наверх. Спорить сил не было, да и зачем? Это ничего не изменит. Но вот как только юноша преодолел последнюю ступеньку и перекинул ноги через каменный парапет, всё ещё не остывшей от дневного пекла, он буквально растерял последние слова. Сверху открывался невероятный вид на раскинувшуюся на площади Ярмарку. Подернутые легкой дымкой огни, крошечные стеклянные фонарики, ровными рядами развешанные между ларьками, снующие в проходах люди, желающие увидеть всё и сразу в самую первую ночь праздничной недели. Настоящее буйство цвета, феерия жизни. Маленькие, невзрачные, неаккуратно сделанные фургончики, толпившиеся на площади днем куда-то исчезли, и осталось лишь волшебство, всё это время скрывавшееся от взгляда обывателей. Наверное, за все свои семнадцать лет Калеб впервые видел такое, его взгляд никак не мог остановиться на чем-то одном, он, словно, путник, после долго пути изнывающий от жажды, рывками впитывал в себя то, что видел – цветы, вывески, флажки, шарики. О таком юноша слышал только в сказках. Деревянные ларечки были словно слеплены из засахаренной карамели и украшены текучей глазурью по крыше, люди в странных, до безумия нарядных костюмах напоминали персонажей бредового детского сна, здесь даже были лошади, катающие детишек и юных барышень на своих сильных, крутых спинах. Ну а в самом центре была она – ярко красная, в тонкую белую полоску арена. Даже во всей бескрайней массе огней, её своды выделялись, как часто выделялась в городе какая-нибудь центральная стела или ратуша. - Завораживает, да? – тихое, искреннее, восхищенное. Карлос сидел, скрестив ноги, почти на самом краю крыши, опираясь спиной на старый, покрытый выбоинами, дымоход, - Когда я был ребенком, мы с матерью часто ездили на Ярмарки в Ланьер. Она была портнихой, а ещё шила рыбацкие сети для всей деревни. Каждую весну, когда море успокаивалось, в Ланьер привозили ткани из разных стран, она ехала за материалом, ну а я напрашивался в помощники. Хотя всем было ясно, что помощи от меня никакой. Но всё равно брали же, представляешь? Разрешали бросать работу, учебу и на целую неделю увозили в город, казавшийся другим миром. - Ты вырос на востоке? - Да, в большой рыбацкой деревне прямо у восточного залива. Отец был мелким торговцем, содержал пару суденышек, которые постоянно приходилось латать. Он почти всегда был в море, так что растила меня мать да тетки соседские. У нас вообще туго с мужчинами было, им всем море женой звалось. - Твой старший брат стал рыбаком? - У меня нет ни братьев, ни сестер, я один у родителей был, так уж вышло. Отец надеялся, что я продолжу его дело, пытался воспитать достойного наследника, да только какой из меня рыбак. Я в шитье лучше разбираюсь, чем в сезонных движениях трески. Даже сети натянуть нормально не могу. Когда я после третьего года в школе решил остаться, он никак не хотел меня понять, а я, в свою очередь, не мог понять его. Как можно всю жизнь ходить за этой рыбой, не видя впереди ничего, кроме бесконечной синевы моря? Как можно вот так просто, на долгие месяцы бросать семью, даже не зная, окупиться ли всё это в конце концов? Я хотел другой жизни, поэтому пошел учиться. Сначала тайком сбегал, потом отец смирился и даже следил за успехами. А когда меня в академию приняли, так вообще гордиться стал. Так что ты хотел сказать? Испытующий взгляд цепких, искрящихся в бликах Ярморочных огней и звезд глаз. Карлос умел проникать в самую душу. Он выглядел невероятно спокойным, даже умиротворенным, но всё в его голосе, в его позе, в его жестах и мимике давало понять, что этот человек всегда в невидимом напряжении. Он всегда был готов к удару, он знал, что успеет увернуться. Его непоколебимая, холодная уверенность в себе дарила ощущение безопасности и одновременно вселяла ужас. Нет, он всё-таки не был похож на Халима, решил Калеб. Халиму не хотелось врать, Карлосу же лгать было просто невозможно, он видел тебя насквозь. - Я не из деревни в скалистом округе. Моя семья из Эведа. Но я не могу туда вернуться. Мне некуда идти, Карлос, - слова, сами по себе слетевшие с языка, казались мальчишке абсолютно не связанными друг с другом, но каким-то чудом они превратились в цельные предложения и положили начало страшному признанию, которое Калеб никогда прежде не произносил вслух. И, честно говоря, не думал, что когда-либо произнесет. «Давай, спроси меня, кто я, узнай, почему оказался той ночью в горах. Ну же, скажи хоть что-то, дай мне знак продолжать!», - манифест, крик, мольба, громкий звон колоколов в голове. - Я знаю, - тихое, невозмутимое, успокаивающее.